Грешный

— Вы уже закончили? — спросил санитар Гивенс, заходя в комнату. — Мы принесли кровать, осталось только взгромоздить его на нее.

— Да, — ответила Джейн ровным голосом, который так не подходил ее мыслям. — Я закончила. Будьте осторожны, он получил сильный, опасный удар по голове. Боюсь, мне придется часто заходить к нему сегодня вечером, чтобы быть рядом, когда он проснется.

Джейн видела немало пациентов, которые умирали во сне и от менее тяжелых ударов. Значит, этим вечером ей придется каждый час навещать больного, а потом разбудить его, убедившись, что он не вошел в бессознательное состояние, которое может привести к смерти.

Один из санитаров взял пострадавшего за лодыжки, другой ухватил его за запястья. Третий подтолкнул кровать ближе, так чтобы матрас оказался совсем рядом с операционным столом. Согнувшись под весом гиганта, санитары захрипели и с трудом подняли его, позволив Джейн оценить, каким огромным был объект ее вожделения — намного выше шести футов и твердым как мрамор.

— Да уж, позаботьтесь о нем получше, мисс, — с усилием прохрипел один из помощников. — Этот малый явно из высшего общества, и трудно предположить, что тут начнется, если он вдруг откинется.

— Я знаю.

Джейн проследила, как санитары шлепнули грузное тело на маленькую кровать. Матрас был тонким, но чистым — точно так же, как и подушка. Это было лучшее из того, что могла предложить Лондонская больница Медицинского колледжа. И все же Джейн понимала, что это постельное белье даже отдаленно не напоминало то, которое было у этого человека.

— Что–нибудь еще?

— Нет, спасибо. Я позвоню, если потребуется помощь.

Медсестра огородила кровать пациента ширмой, пытаясь создать для него хотя бы слабую иллюзию уединения. Новости распространялись по отделению стремительно, и, без сомнения, достаточно было одного слова, чтобы известие об аристократе, который поступил в больницу избитым до полусмерти, дало богатую пищу для пересудов. Джейн отлично знала, что многие пациенты поднимутся с кроватей даже с риском для собственного здоровья, лишь бы хоть краешком глаза взглянуть на пострадавшего. Медсестра была полна решимости, охранять безопасность и покой своего подопечного, не превращая его страдания в увлекательное зрелище, которое будет развлекать других пациентов.

— Кто вы? — спросила она, поправляя одеяло и укутывая плечи незнакомца. — К какому кругу вы принадлежите?

— Кто ты?

Эти слова, казалось, сжигали его мозг, который пульсировал внутри в безжалостном, неослабном ритме. Сглотнув комок желчи, он с тошнотворной уверенностью подумал о том, что голос раздастся снова — независимо от того, с какой силой он пытался отпихнуть его в сторону и душить до тех пор, пока тот не смолкнет.

— Кто ты?

— Ваш раб.

Слова прорвались в его сознание. Слова, сказанные его голосом. Слова, вызвавшие в нем отвращение. Он чувствовал, как чьи–то руки касаются его груди, и из–за этого страх и тревога только нарастали.

Он лежал неподвижно и тихо, надеясь, что слова и воспоминания потускнеют и исчезнут, как и эти прикосновения. Но они нахлынули с новой силой, вызвав приступ удушья.

Сердце готово было выскочить из груди, на коже выступил липкий пот, и все же он содрогался от холода, когда ненавистные воспоминания возвращались.

— Ты знаешь, что все, в чем ты хорош, — это траханье. Нет! Он пытался сказать это, прокричать об этом в своем сознании, но с губ так и не сорвалось ни звука.

— Тебе это нравится. В противном случае ты бы не был таким твердым. И твое семя не текло бы в предвкушении того, чем мы собираемся заняться вместе.

Он тряхнул головой, яростно отрицая сказанное. Ненавидя то, что правда уже не могла быть скрыта. Он действительно не мог подавить свои чувства. Его член был твердым и пульсирующим, готовым к тому, чего он начинал так страстно жаждать с пугающей регулярностью.

— Открой глаза и смотри на меня.

Нет, он не мог! Это было грязно, греховно, неестественно…

«Чертовски хорошо!» — предательски шептал тихий голос в его голове. И голос не врал. Не имело значения, насколько постыдно это было, — он никогда не испытывал такого блаженства. Ему нравилось быть с закрытыми глазами — так он не видел того, что происходило. Не мог видеть между своими бедрами женщину, глубоко погружающую его член в свой горячий рот, умеющую каждый раз доводить его до крайней степени возбуждения.

Эта таинственная женщина была слишком близко, Мэтью мог ощущать ее присутствие, реагировать на него напряжением своего ствола, который ласкала ее рука. Мэтью чувствовал, как семя уже готово вырваться наружу. Но внезапно все прекратилось. Этот горячий похотливый рот и страстный язык вдруг бросили его.

Мэтью вскрикнул, потянулся к своему члену и схватил его, словно предлагая себя, умоляя и задыхаясь, поглаживая свой раздувшийся фаллос рукой. Даже с закрытыми глазами Уоллингфорд мог чувствовать, как те похотливые глаза наблюдают за его мастурбацией. «Сильнее», — граф услышал этот шепот даже сквозь волну нарастающего возбуждения, грубо лаская себя. Да, Мэтью нравилось делать это сильнее, а его своенравная любовница обожала наблюдать за тем, как он стремительно доходит до точки кипения и яростными толчками извергает семя на руку.

— Попроси меня поласкать тебя своим ртом. Нет. Он никогда не стал бы этого делать. Но слово «пожалуйста» слетело с его губ прежде, чем он смог его остановить. Мэтью чувствовал себя оскорбленным, униженным тем, что показал слабость и потребность — такую порочную потребность быть с этой коварной женщиной. И все же, несмотря ни на что, он так хотел, чтобы ее рот припал к нему, довершая начатое, выпивая его до дна, осушая…

Продолжая поглаживать себя, Уоллингфорд представлял легкие, едва уловимые, дразнящие прикосновения языка.

— Ты так и не попросил об этом. Теперь скажешь? Это был не вопрос — требование. Нет. Он не смог бы сказать этого. Просто был не в состоянии. Мэтью ненавидел себя за то, что делал. Ненавидел любовницу, ласкавшую его член до тех пор, пока он не обессиливал.

— Никто не поверил бы тебе, если бы ты рассказал. Ты прекрасно знаешь об этом. Они поверили бы мне, а не тебе.

Да. Он знал об этом. Никто не поверил бы ему, никто бы его не понял.

— Открой глаза, — приказал голос.

Мэтью не хотел делать это, не хотел сталкиваться с пороком и стыдом — с тем, что уже не имело значения в моменты страсти. Но Уоллингфорд был во власти этого рта, этих рук, блуждающих по его ягодицам, пока рот любовницы опустошал его ствол. Эта загадочная женщина занималась орудием Мэтью со знанием дела, и вскоре оно уже яростно салютовало.

Веки Уоллингфорда взлетели вверх, и он встретился взглядом со своей любовницей. Граф был потрясен тем, что увидел. Несмотря на все то время, что они были вместе, этот образ все еще ошеломлял, изумлял. Чувство унижения вновь охватило его, смешиваясь с наслаждением, которое он ощущал, когда смотрел на свое раздутое орудие, продолжая водить по нему рукой вверх–вниз.

Грязно и неестественно. Он — раб безумного желания. Пленник в тюрьме своих собственных страстей.

— Ты хочешь продолжить, не так ли?

Мэтью хотел этого, но как же он презирал себя за то, что так легко признает свои тайные желания!

— Ты ненавидишь меня за то, чем я с тобой занимаюсь, но не можешь противиться этому, правда? Ты не можешь заставить себя положить конец нашим запретным встречам, потому что тебе нравится то, что я делаю для тебя. Тебе по нраву уроки, которые я даю тебе.

Уоллингфорд уже задыхался от ярости и вожделения, разрывавших его изнутри.

«Я ненавижу вас, ненавижу, ненавижу!!!» — стучало в голове Мэтью, пока горячий язык скользил по раздутой головке его члена.

Он ненавидел все это, а главным образом себя, лежащего здесь, полностью отдавшегося прихотям своего мужского достоинства. Но уйти Уоллингфорд не мог, хотя знал, каким опустошенным и униженным будет чувствовать себя после этой запретной связи. Впрочем, сейчас Мэтью не мог думать об этом. Все его мысли сосредоточились на извергающемся фаллосе, слабеющем в руке его грешной, тайной любовницы.