Измененный

Это случилось не сию секунду — не было пронзительной остроты свежей боли, — однако болело все-таки сильно. Сильно, но так, что можно очень долго терпеть. И достаточно для того, чтобы человек почувствовал: настало время открывать глаза.

Первое, что он увидел, — собственное колено. Голова, понял он, покоится на груди. Перед глазами расплывшаяся картинка: серые тренировочные штаны, теперь в пятнах, и измятая сиреневая рубашка. Это вещи ему знакомы. Они принадлежат ему.

Он поднял голову, стряхивая каплю пота, повисшую на кончике носа. Голова закружилась. После мгновенного замешательства все начало вставать на свои места. Он видел голые стены какого-то восьмиугольного помещения в тридцать футов шириной. Четыре синих прямоугольника, похожие на окна, — только в них ничего не видно. Затянуты брезентом. По краям немного пробивается внешний мир, яркий и очень солнечный. Брезентовые полотнища похлопывают, значит, дует легкий ветерок, но внутрь не проникает. Еще мужчина услышал вдалеке шум моря. У стены лежал стандартный шлакобетонный блок, восемь на восемь дюймов и шестнадцать дюймов в высоту.

Он снова перевел взгляд на себя. Теперь видно, что спортивные штаны над правым коленом в красно-коричневых пятнах. Кое-где пятна насыщенного цвета, и ткань заскорузла; вероятно, он потерял много крови.

Ах да. Теперь он вспомнил.

В него стреляли.

Такое ощущение, будто его ранили вечность назад, но мужчина понял, что рана, скорее всего, болит меньше, чем должна бы. Очень может быть, что он находится под воздействием какого-то сильного болеутоляющего. Вполне вероятно, что просто приходит в себя после дозы того препарата, который вырубил его, какого-то наркотика.

Все эти мысли не внушали оптимизма, в особенности когда третья, самая вопиющая особенность его теперешнего положения наконец-то дала о себе знать. Его запястья были привязаны к подлокотникам очень тяжелого деревянного кресла толстыми обрывками парусины. Точно так же, как и лодыжки. Еще одна полоска ткани охватывала поясницу, а другая — плечи. Все завязано очень туго.

Он попытался податься вперед, не отрываясь от кресла, но сдвинул не больше чем на полдюйма. Однако этого было достаточно, чтобы заметить написанный кем-то мелом на бетонном полу вопрос прямо у него под ногами. Буквы в фут высотой, мел красный.

В вопросе всего два слова:

КТО ЕЩЕ?

Мужчина попытался закричать. Голос низкий, осипший, его громкости едва хватило на то, чтобы крик отразился от стен. После нескольких минут попыток ему удалось издать по-настоящему громкий вопль. Ничего не произошло, за исключением того, что ему стало жарко, и он начал впадать в панику.

Он перестал кричать, сделал несколько глубоких вдохов, прикинул, что ему известно. Его притащили в дом — то ли частный дом, то ли кондоминиум, — который только начал строиться. У него было такое ощущение, будто он на втором или третьем этаже, потому что когда смотрел сквозь щель между брезентом и одним оконным проемом, то видел только небо. Стройка заморожена, иначе с чего бы кто-то стал закрывать окна брезентом в не доведенном до ума доме? Здание возведено из шлакоблоков, которые успели покрыть черновым слоем штукатурки. Человек в кресле разбирался в подобных вопросах, поскольку за последние десять лет не раз участвовал в строительных проектах.

Однако это никак не помогло ему понять, где он находится, потому что ему известно по меньшей мере шесть больших кондоминиумов, строительство которых было законсервировано в ожидании, пока оживет рынок недвижимости. Он лично участвовал в двух из этих строек, но сразу понял, что данное здание не входит в число его проектов. Иначе он его узнал бы. Мужчина мог бы как-то сориентироваться, если бы прошелся по комнате, однако парусиновые путы не поддавались. Если ему вдруг захочется облегчиться — пока не хотелось, но, вероятно, сказывалось воздействие неизвестного наркотика, — ему придется делать все под себя.

Кресло очень тяжелое. Он пытался покачаться на нем из стороны в сторону. Может быть, он в итоге сумеет опрокинуть его влево или вправо? Однако у этого плана имелись два недостатка, даже если предположить, что он не разобьет себе голову, воплощая его. Прежде всего, он все равно остался бы привязанным к креслу, опрокинутому набок, что никоим образом не улучшало его положения. И второе. Как он только что понял, перед ним пол имелся — на этом самом полу был написан вопрос, состоящий из двух слов, — а вот с другой стороны пустота. По-видимому, это восьмиугольное пространство было предназначено под панорамную гостиную, куда можно будет подняться по винтовой лестнице. Только лестницы пока не подвели. Насколько мужчина сумел рассмотреть, лишь на половине восьмиугольника был настелен пол. Кресло стояло на небольшой прямоугольной площадке, которая лишь немного выдавалась за пределы самого кресла. Если оно опрокинется влево, вправо или назад, его ждет падение по меньшей мере с высоты одного этажа и удар о цементный пол.

А к этому он вовсе не стремился.

Он сидел много часов, время от времени испуская крики о помощи, которые становились все более сиплыми. Яркое небо, проглядывающее в щели между брезентом и оконным проемом, тускнело, пронзительно-голубые прямоугольники брезента, подсвеченные солнцем, начали темнеть. В конце концов удушливая жара помогла ему провалиться в тревожный сон.

Прошло какое-то время, и он открыл глаза. Действие обезболивающего прошло. Было совершенно ясно, что боль в бедре еще даст ему прикурить. Ягодицы болели от долгого, неподвижного сидения в кресле. И все связки тоже. Он старался не думать об этом, но понимал: стоит сосредоточиться на мысли о том, что ты пленен и обездвижен, как боль станет только сильнее.

Он поднял голову. В комнате было теперь темно, хотя в щели проникал лунный свет, и в его серебристо-сером мерцании комната сохраняла свою объемность.

Рядом с ним кто-то был.

Прямо перед ним стоял некто, прислонившись к стене. Человек в темной одежде, но при таком освещении — это все, что можно было о нем сказать. Он стоял молча.

Пленник в кресле почувствовал, как во рту вдруг пересохло. И задал самый главный вопрос:

— Чего ты от меня хочешь?

— Сегодня днем у тебя было много времени. И в моем вопросе к тебе всего два слова.

— Ты правда надеешься, что я назову тебе фамилии?

Второй человек вроде бы задумался над вопросом.

— Да, — сказал он, — думаю, назовешь.

— Ты ошибаешься.

— Что ж, посмотрим. Кстати, мне кажется, ты уже довольно давно ничего не ел. Кроме того, не пил уже восемнадцать часов. Жажда еще не мучает?

Человек в кресле неожиданно понял, как запеклось горло. Не просто пересохло во рту — от этой сухости можно было бы на время избавиться, проведя языком, — а сухо именно в горле и в голове, которая будто ссохлась.

— Нет, — произнес он все-таки.

— Все время повторяй себе это. Ну а если вдруг надоест, у тебя имеется другая тема для размышлений.

Человек в темной одежде оттолкнулся от стены и подошел к креслу. Сидящий в кресле понял, что Хантер держит что-то в руке.

Тот медленно поднял левую руку, и стало видно, что в пальцах у него — в пугающе сильных пальцах — был зажат шлакоблок, лежавший днем у стены. Он поднял кусок бетона на уровень груди, вытянул руку так, что блок повис над правой ногой человека в кресле, и затем отпустил его.

Пленник вскрикнул. Боль была настолько сильна, что он дернулся в кресле. Хантер неторопливо протянул руку, чтобы не дать креслу опрокинуться.

— Тише, — сказал он.

Человек в кресле его почти не слышал. Его зубы были стиснуты, глаза зажмурены. Он чувствовал, как кусок бетона сняли с его колена, слышал, как его отшвырнули обратно к стене. На ногу опустилось что-то другое, почти невесомое, и ему было плевать, что это. У мужчины было такое чувство, будто кто-то забивает ему в кость огромный ржавый гвоздь, все бьет и бьет, бьет и бьет.

Прошло минут десять, прежде чем он пришел в себя и открыл глаза. Хантера в комнате не было. Человек в кресле понятия не имел, как тот ушел. Так же, как не имел понятия, как будет игнорировать мысль о все усиливающейся жажде, не давая ей заслонить остальные мысли. Он понимал, что должен взглянуть на ногу, но отчего-то был уверен, что увиденное расстроит его еще больше.