Прощай, детка, прощай

Большинства баров, в которых они тогда пили, теперь уж нет, их вытеснили вьетнамские рестораны и магазины. Эта часть проспекта, ныне известная под названием «тропа Хо Ши Мина» и проходящая через четыре квартала, вовсе не так плоха, как считают многие из моих белых соседей. Проехав по ней рано утром, вы увидите, как на тротуаре пожилой человек, стоя перед группой горожан такого же возраста, вместе с ними выполняет упражнения тай цзи цюань, увидите людей в национальных костюмах, похожих на темные шелковые пижамы, и больших соломенных шляпах. Говорят, будто бы тут действуют вьетнамские банды, или тонги, но сам я никогда с ними не сталкивался. Встречаются мне в основном вьетнамские ребятишки в темных очках с торчащими, густо напомаженными волосами, стоят себе, стараются выглядеть круто, смотрят на вас пристально и, на мой взгляд, ничем не отличаются от меня в таком возрасте.

Из прежних баров, переживших в нашем квартале последнюю волну эмиграции, очень хороши три, выходящие непосредственно на проспект. Их владельцы и посетители в дела вьетнамцев не вмешиваются, и вьетнамцы платят им тем же. Представители разных культур, кажется, не проявляют друг к другу особого интереса, и всех это вполне устраивает.

Еще один хороший бар, тоже относящийся к «тропе Хо Ши Мина», располагался не на самом проспекте, а на отходящей от него грунтовой дороге, которая совсем захирела в середине сороковых годов, когда город исчерпал источники финансирования, выделенные на ее благоустройство. Проход между домами, которым она пользовалась, никогда не видел солнечного света. С южной стороны над ним возвышалось здание размером с ангар, там помещалась компания, занимавшаяся автомобильными грузоперевозками, с северной — его блокировали плотно стоящие друг к другу «трехпалубные» жилые дома. В конце прохода находился пыльный «Филмо Тэп».

Во времена марафонов по барам Дорчестер-авеню даже люди из компании моего отца, все выпивохи и охотники подраться и поскандалить, «Филмо» обходили. Этот бар вычеркивали из маршрута, будто его и не было, и до недавнего времени я не знал никого, кто бы постоянно посещал это заведение.

Есть разница между баром, в который ходят суровые работяги, и баром, в который ходят опустившиеся белые. Типичным заведением последнего типа и был «Филмо». Драки в пролетарских барах случаются довольно часто, но ведутся они обычно кулаками, в худшем случае, изредка, может, дадут кому-нибудь пивной бутылкой по голове. В «Филмо» дракой сопровождалась каждая вторая кружка пива, и дрались здесь ножами с выкидным лезвием. Было что-то, что привлекало сюда людей, давным-давно утративших все, что стоило бы ценить. Сюда приходили, повинуясь велению наркотической зависимости, алкоголизма и ненависти. Шумной очереди желающих попасть в заведение у входа, как мы и предполагали, не было, но незнакомых, потенциальных клиентов, будущих завсегдатаев здесь, как выяснилось, встречали не слишком радушно.

В солнечный четверг после полудня мы вошли в темное помещение, освещенное слабым желтовато-зеленым светом. Бармен мельком взглянул на нас. По мере того как глаза привыкали к полумраку, мы различили четверых мужчин, сгрудившихся на углу стойки бара ближе ко входу. Один за другим они медленно поворачивались в нашу сторону и принимались нас разглядывать.

— Вот нужен Ли Марвин, и где он? — сказал я, обращаясь к Энджи.

— Или Иствуд, — подхватила она, — сейчас Клинт очень оказался бы кстати.

Двое в глубине помещения играли на бильярде. Да, мирно себе играли, а тут пришли мы и все испортили. Один из них посмотрел на нас и нахмурился.

Бармен повернулся к нам спиной и, задрав голову, уставился в телевизор, всецело поглощенный развитием событий в «Острове Гиллигана». Шкипер колотил Гиллигана фуражкой по голове. Профессор пытался его остановить. Хауелы смеялись. Мэриэн и Джинджер куда-то исчезли. Возможно, это имело отношение к развитию сюжета.

Мы с Энджи сели у дальнего от входа угла стойки рядом с барменом и стали ждать, когда он нас заметит.

Шкипер дубасил Гиллигана. По-видимому, его вывело из себя что-то, что натворила обезьяна.

— Отличная серия, — сказал я, обращаясь к Энджи, — они почти выбрались с острова.

— Да? — Энджи закурила сигарету. — Скажи, я тебя умоляю, что им помешало?

— Шкипер признается в любви своей милой, они все занимаются приготовлениями к свадьбе, и тут обезьяна уводит лодку со всеми их кокосовыми орехами.

— Точно, — сказала Энджи, — теперь припоминаю.

Бармен обернулся и посмотрел на нас сверху вниз.

— Чего? — сказал он.

— Пинту вашего самого лучшего эля, — ответил я.

— Две, — поправила Энджи.

— Отлично, — сказал бармен. — Но в таком случае вы заткнетесь до конца серии. Не все же посмотрели.

После «Острова Гиллигана» переключили на другую программу и стали смотреть «Врагов общества», фильм, построенный по документальным материалам, роли уголовников в нем играли актеры, но до того слабо, что по сравнению с ними Ван Дамм или Сигал казались великими Оливье и Гилгудом. Главный герой этой серии сначала домогался, а потом расчленил собственных детей в Монтане, в Северной Дакоте застрелил патрульного полицейского и вообще, кажется, только тем и занимался, что сильно портил жизнь всякому, с кем ему доводилось сталкиваться.

— Меня спросили бы, — сказал Большой Дейв Стрэнд, обращаясь к нам с Энджи, как раз когда на экране мелькнуло лицо этого уголовника, — вот с кем вам надо говорить. А не моих людей тревожить.

Большой Дейв Стрэнд был владелец и главный бармен «Филмо Тэп». Прозвище Большой он носил не зря: при росте метр девяносто два он был чудовищно необъятен и вширь. На лице буйно росли борода и усы, на бицепсах красовались темно-зеленые тюремные татуировки: на левом был изображен револьвер и под ним слова «НА ХРЕН», на правом — пуля, попадающая в череп с подписью «ТЫ».

В церкви я этого красавца не видел ни разу.

— Знал я на зоне ребят вроде этого, — сказал Большой Дейв и налил себе из крана еще пинту пива «Пил». — Уроды. Изолируют их от людей, понимают, что бы мы им сделали. Понимают. — Он перелил в себя полкружки, посмотрел на экран телевизора и рыгнул.

В баре почему-то запахло кислым молоком. И потом. И пивом. И попкорном со сливочным маслом, корзиночки с которым были расставлены по стойке бара напротив каждого четвертого стула. Пол был покрыт резиновым настилом. Судя по его состоянию, последний раз шланг — а Большой Дейв держал его за стойкой — пускали в дело несколько дней назад. Посетители втоптали в резину окурки сигарет и попкорн, и я почти не сомневался, что причиной едва заметного шевеления в полутьме под одним столиком были мыши, они, кажется, грызли что-то возле плинтуса.

Мы опросили четверых мужчин, сидевших у бара, но сказать о Хелен Маккриди они почти ничего не смогли. Все были старше ее, самый младший в свои примерно тридцать пять выглядел лет на десять старше. Все они осмотрели Энджи с головы до ног, будто ее голышом вывесили в витрине мясной лавки, особой враждебности не проявляли, но и помочь не стремились. Все они знали Хелен, но никаких чувств к ней не испытывали. Все они знали об исчезновении дочки Хелен, но и в связи с этим тоже никаких чувств не испытывали. Один из них, Лени, жалкая развалина с красными прожилками на желтушной коже, сказал:

— Ну, пропал ребенок, так что? Найдется. Они всегда находятся.

— У вас когда-нибудь дети терялись? — спросила Энджи.

Ленни кивнул.

— Сами находились.

— А сейчас они где? — спросил я.

— Один в тюрьме, другой на Аляске или еще где. — Рядом с ним клевал носом бледный худющий парень. Ленни ударил его по плечу: — Это мой младший.

Сын Ленни поднял голову, обнаружив по боевому черному синяку под каждым глазом.

— Е… в рот! — возмутился он и уронил голову на сложенные на стойке руки.

— Проходили уже это с полицией, — сказал нам Большой Дейв. — Уж все им рассказали: да, Хелен сюда захаживает. Нет, ребенка с собой не приводит. Да, пиво любит. Нет, дочку, чтобы заплатить по долгам за наркотики, продать не пыталась. — Он посмотрел на нас с прищуром. — По крайней мере, никому из здесь присутствующих.