С.С.С.М.

— Мадам Дюканж! Как ваш сыночек? Все еще поносит? А у нас, видите, гости: дядюшка Жильбер приехал со своими друзьями! Да-да, молодой только этот! Что-что? Из какой-то далекой страны, я забыла название! Что? Не женат ли? Не знаю! Послушай, а ты не женат?

— Не женат.

— Не женат! Что? Как звать? Не запомнила! Как-то, мадам, не по-нашенски! Лучше скажите: а что говорят о Пьеретте и Пьере?

«Удивительно, — подумал Краслен, глядя на торчащую из окна попу, ненадежно прикрытую ситцевым платьицем, и две свисающие черные косы. — Такая недалекая, несознательная девушка — а сколько очарования в этой ее глупости! Удивительно: никакой классовой позиции, зато такая приятность!»

— Ну, до завтра, нас не забывайте! — крикнула в окно Жакетта.

— Может, прогуляемся вместе сегодня? — спросил пролетарий, как только она обернулась.

Через час Краслен уже любовался не только белыми домиками с полосатыми ставнями, разношерстными трубами и ползучим плющом, но и нарядом своей спутницы: яркое, нарядное клетчатое платье с пелериной, украшенная цветами широкополая шляпка, идеально ровные стрелки на шелковых чулочках, туфельки на платформе. О том, что он уже давно заблудился в кривых узких улицах, вымощенных неровным камнем и ведущих то вверх, то под горку, Кирпичников молчал, полностью доверившись Жакетте. Та поминутно встречала знакомых, оборачивалась на чьи-то голоса, выкрикивала приветствия под окнами, останавливалась поговорить то с торговцем мидиями, то с подметальщиком улиц. Краслен использовал эти остановки, чтобы как следует разглядеть кованые балкончики; завитки на фонарных столбах; вываленных прямо на мостовой морских гадов; проституток, раскланивающихся с проходившей мимо религиозной процессией; вывески «Ресторан» или «Кафе» на каждом доме; уличных мимов и акробатов; двадцать сортов пирожков, выставленных в витрине украшенной изразцами булочной; прислоненные там и сям велосипеды; мотоциклы с влюбленными парами; расклейщика фашистской агитации; углубившегося в философский трактат нищего. Этих, последних, на улице было немало: одни рылись в мусорных бачках, другие на скамейках принимали солнечные ванны, третьи не спеша беседовали о смысле жизни. От ангеликанских шармантийские нищие отличались тем, что выглядели не выброшенными из жизни неудачниками, а всем довольными приверженцами своего, особого образа жизни. Агитаторов тоже встречалось немало: на одной стороне улицы паренек в мешковатых штанах, рубашке с коротким рукавом и сбитой набок фуражке призывал за анархистов; на другой — девчонка в длинном платье и платке требовала вернуть трон «Его Величеству Божию милостью королю Людовику XXV». Краслен с удивлением видел, что полиции и властям, похоже, нет никакого дела до этих «подстрекателей». Еще страннее было то, что внимания на пропагандистов не обращали и прохожие. Шармантийцам нравилось делать вид, что классовой борьбы не существует, и она, словно не выдержав пренебрежения, действительно куда-то подевалась из их страны.

— Зайдем в кафе? — предложила между тем Жакетта, остановившись возле вывески «У Луизон», под которой, прямо на тротуаре, красовалось несколько мешающих прохожим столиков.

— Ну… — смутился Краслен, — я, конечно, не против. Только у вас же тут, кажется, принято, чтобы кавалер платил за даму? Если честно, я не привык к такому. Это как-то унижает женщину, по-моему… Да и денег у меня нет.

— Не привык?! — Жакетта рассмеялась. — Откуда ж ты такой приехал? Я забыла.

— Из С. С. С. М.

— Ах да! — От названия страны девушке почему-то стало еще смешнее. — И что, там кавалеры считают неприличным платить за дам в ресторане?

— Там нет ресторанов. Вся еда бесплатна. И кавалеров с дамами тоже нет — все товарищи.

— Все товарищи! Хи-хи! Слушай, а… хи, не могу, как смешно!.. А где это такая страна?

— Что за вопросы? Ты что, глобуса ни разу не видела? — обиделся Кирпичников.

— Глобус есть только в школе, — легко ответила Жакетта. — А я в школе не училась. Помогала маме делать паровозики, чтобы прокормиться, какая уж тут учеба! Ладно, думаю, что к тетушке Луизон все-таки стоит заглянуть.

В кафе было двое посетителей: потертый старикан, ничего не заказавший и сидевший задом к столику, да собака, что-то искавшая на полу. На новых гостей заведения она отреагировала быстрее, чем тетушка Луизон: подбежала к Краслену и начала его обнюхивать.

— …А она что? — спросила хозяйка за стойкой.

— Послала к чертям, — отвечал старикан.

— Ну, а ты что?

— Добрый день, мадам Луиза! — прервала Жакетта их беседу. — Можно нам две чашки баваруаза? В долг?

— В долг? Что-то негодящего парня ты себе выбрала, девочка. Или он работает на фабрике Денуартера, где уже три месяца не выпалачивают зарплаты? Тогда все понятно.

— А нам можно в долг? — спросил один из возникших в дверях бледных, тощих молодых людей в беретах.

— Разумеется, нет! Сколько можно повторять?! Погляди-ка на них, Гийом: опять заявились, бездельники!

— Мы не бездельники. Мы занимаемся творчеством. Обещаем, мадам: как только…

— Вон отсюда! Мне не нужны ваши обещания и ваши чертовы картины! Они даже на растопку печи не годятся! Я не кормлю нищих и не занимаюсь благотворительностью!

Печальные художники ушли.

— Так, ну, а ты что? — продолжила Луиза беседу со стариком.

— Я сказал ей все, что думаю.

— Про Поля?

— И про Поля.

— А она что?..

Краслен и Жакетта устроились за дальним столиком: он был самым чистым и единственным таким, все стулья возле которого были из одного набора. «Кавалер» разместился на одном, «дама» — на другом, на третий же без промедления запрыгнула скучающая собака. Поставив передние лапы на скатерть, она радостно оглядела новых знакомых, несколько раз громко гавкнула и вывалила язык.

— …Она ответила, что я старый дурень и ни на что не гожусь. Подумайте, какая!.. Не бойтесь, господа, Галета не кусается!

— Ну, чего расселись? Забирайте свой баваруаз, не тащить же мне его через весь зал, если вы даже не платите вовремя!.. Так, ну, а ты что?

— А я что? Уже и не помню…

Забрав напитки в почти не битых чашках и вежливо разъяснив собаке необязательность ее присутствия за столом, Краслен тихо произнес:

— Послушай, у вас что, так и принято: обсуждать незнакомых людей, комментировать, кто с кем пришел, лезть со всякими интимными вопросами? Вот мы в Краснострании все делаем сообща, да и имущество почти все у нас коллективное, а все-таки ведем себя скромнее!

— Но всем же интересно, кто со мной! Что тут такого?

— Впервые вижу целую страну людей, которым есть дело до всякой ерунды, но наплевать на то, что делается в мире!

— А что делается в мире? — спросила Жакетта.

— Много чего! — авторитетно ответил Кирпичников. — Рабочий класс жмет капиталистов, буржуазия загнивает, человек человеком эксплуатируется, фашизм когти показывает, война бушует!

— Но она же бушует в этой… как там… в общем, далеко. Шпицрутен хочет цивилизовать дикие народы, привыкшие грабить и убивать, так мне объяснил дворник с нашей улицы. По-моему, это даже хорошо. Во всяком случае, на торговлю игрушечными паровозиками точно не повлияет.

— Но Жакетта! Ты даже не понимаешь, что такое фашизм! Ты представить не можешь, что такое концлагеря, устроенные Шпицрутеном, сколько невинных людей гибнет там ежедневно!

— Слушай, не будь таким нудным, Краслен, да?

— Да.

— Пока ты самый скучный из парней, с кем я гуляла!

— Но…

— Поговорили пять минут о войне — и достаточно. Сколько можно об одном и том же? Скажи-ка лучше, ты танцуешь? Вальс? Жаву? А может, танго? Сегодня в восемь танцы в «Ля Генгет». Послушаешь, как Паскаль играет на аккордеоне, — и сразу забудешь о своей скучной политике.

— Но Жакетта!

— Там уже фонарики развесили! Весь город соберется!

— Я, конечно же, не против потанцевать…

— Правильно, парень, сходи развлекись! — вклинилась в разговор хозяйка заведения. — И брось эту политику! Она еще никого до добра не доводила!.. Так, приятель, а ты кто такой? Что-то я тебя здесь раньше не видела!