Страница 25 из 30
— Я… я молюсь. Читаю. Занимаюсь рукоделием. Пишу письма королю, моему отцу. И… — ее голос понизился до такого шепота, что я с трудом разобрал слова, — я думаю о вас, милорд.
От волнения я едва не заключил ее в объятия.
— Правда? И я думаю о вас, миледи.
Как жаль, что я не захватил лютню и мы не сидели в каком-нибудь славном местечке, где я смог бы спеть принцессе о своей любви. Я уже сочинил несколько лирических баллад в ее честь и хорошо разучил их.
— Я женюсь на вас, Кейт! — пылко воскликнул я, совершенно не имея права давать такое обещание. — Клянусь вам. При первой же возможности…
— Наша свадьба должна была состояться после вашего четырнадцатилетия. С того дня миновал уже год, — задумчиво сказала она.
Не мог же я рассказать ей о том ужасном «отречении», которое меня вынудили подписать.
— Да… знаю, — с запинкой признал я, — и тем не менее мои намерения серьезны… Король должен…
— Королю, очевидно, не хочется, чтобы вы обвенчались со мной. Мне уже двадцать лет, я бездетна… возможно, у него есть для вас иные претендентки.
Со стороны Екатерины было излишне жестоко говорить это мне, ее единственному стороннику и защитнику.
— С моей молодостью я ничего не могу поделать, миледи. Не я выбирал, когда мне родиться. Но я не такой наивный и неопытный, как можно подумать.
Выпалив эту загадочную фразу (даже сейчас не понимаю, что именно она значила), я страстно сжал ее руку.
— Вы сами во всем убедитесь, — добавил я шепотом, — а теперь нам лучше разойтись. Скоро придут священники.
Она быстро поднялась и поправила юбки. К запаху ладана добавился легкий лимонный аромат, рассеявшийся после ее ухода.
Немного погодя я тоже покинул часовню, вполне довольный успехом нашего тайного свидания. Мне стало ясно, что я люблю Екатерину и должен жениться на ней. Я также вполне убедился в ложности оскорбительных слухов о фра Диего. Как ее расстроила мысль о том, что наше невинное свидание может осквернить исповедальню! Она и вправду глубоко религиозная и благочестивая дама.
Уилл:
Да, для Гарри было бы куда лучше, если бы принцесса оказалась не столь «религиозной и благочестивой». Если бы она порезвилась с тем доминиканцем (который, кстати, позднее вел себя в Лондоне — только представьте, в самом Лондоне! — с вопиющей распущенностью), то во время знаменитой бракоразводной кампании Генриха он мог бы заслужить графский титул. Но, увы, Екатерина осталась безгрешной. Как Гарри вообще умудрился дождаться от нее детей, остается одной из тайн их странного супружества. Пожалуй, правы католики, утверждая, что брак является таинством. А разве таинства не даруют нам «благословение на исполнение данных обетов»?
Интересно отметить, что в таком нежном возрасте Гарри уже использовал церковь в своих интересах. Я не сомневаюсь, что если бы невеста согласилась, то он с радостью овладел бы ею прямо под сенью алтаря.
X
Генрих VIII:
Теперь у меня появилась высокая миссия: освободить принцессу от заточения в башне, как и подобало истинному рыцарю. А состояние влюбленности (равно как и возбуждение, которое я неизменно испытывал, мысленно рисуя прекрасный образ Екатерины) решительно усиливало желание совершить этот подвиг.
Шла подготовка к одному из государственных летних походов короля, что сулило мне свободу действий на несколько недель его отсутствия. Когда-то я мечтал сопровождать отца в подобных путешествиях и ужасно огорчался, когда меня лишали такого удовольствия, теперь же я с нетерпением ждал его отъезда.
Король не любил бывать в обществе, ему не нравилось пристальное внимание к его особе, он испытывал тревогу, когда не мог полностью владеть ситуацией. Несмотря на это, он довольно часто отправлялся в поездки. Отец считал их необходимостью, но более всего его привлекала возможность сберечь изрядное количество денег — ведь он ежегодно проживал по месяцу за чужой счет.
Предполагалось, что во время походов монарх должен отдыхать от дворцовой рутины. На самом деле цель была иной: король осматривал свои владения, видел, сколько у него подданных, а самое важное — дарил им великую милость лицезреть себя. Людям следовало напоминать, каков из себя их правитель. Одна из первейших его обязанностей — показываться народу во всей красе. Как только разносилась весть о королевском путешествии, англичане, бросая дела, пускались в дальний путь и выстраивались по обочинам дорог, в надежде хоть мельком увидеть своего монарха. Отцы поднимали на плечи детей, желая, чтобы и они увидели его. Бывало, к кортежу прорывался золотушный страдалец и умолял его величество прикоснуться к нему, поскольку простолюдины верили, что королевское прикосновение исцеляет эту болезнь.
Эти поездки никогда не проходили впустую, исключительно ради наслаждений красотами окружающей природы, привалов на прекрасных речных берегах, простой и здоровой сельской еды. Хотя именно так все выглядело со стороны. В действительности о тщательно спланированном в зимние месяцы пути следования заранее оповещались все богатые землевладельцы и дворяне, чьи имения находились неподалеку, дабы благодарные подданные успели подготовиться к приему и размещению короля со всей его свитой. Он не путешествовал в одиночестве; его сопровождала бо́льшая часть двора, что являлось серьезным затруднением для устроения непритязательных трапез на луговых просторах. Для этого требовалось непомерное количество пищи, и домовладелец, которого удостаивали подобной чести два года подряд, подвергался опасности разориться или влезть в долги.
Существовал и другой, менее явный повод для поездок по стране: король желал проверить преданность высшей знати и воочию убедиться, соблюдают ли они его закон о запрещении феодальных свит, одетых в ливреи своего господина. Хотя в данном случае обмануть могли и собственные глаза. Эдуард IV, к примеру, приказал распустить личные войска, которые лорды держали в своих владениях. Это угрожало его правлению по очевидным причинам. Однажды он гостил у графа Оксфордского, одного из ярых сторонников Ланкастеров. Тот переодел своих людей в ливреи и выстроил их вдоль дороги, чтобы они приветствовали короля, всячески выказывая ему преданность. Эдуард помалкивал на сей счет до самого отъезда.
— Я благодарю вас за хороший прием, — сказал он графу на прощание, — но мне нестерпимо видеть, как законы нарушаются прямо у меня на глазах.
Он наказал графа, взыскав с него десять тысяч фунтов — что являлось гораздо более существенной суммой в те времена, когда ценность денег не падала с такой тревожной скоростью, как сейчас.
Первого августа в дворцовой церкви проводилась традиционная месса в честь праздника урожая, во время которой у алтаря освящали хлеб, испеченный из первого собранного зерна. После полудня король отправился в путь. Он собирался вернуться лишь в конце сентября, к Михайлову дню, когда зима была уже не за горами, а к столу подавали жирного жареного гуся.
Устроившись на верхнем этаже возле окна, я смотрел на участников похода. Пока еще стояло жаркое и знойное лето, а осень с ее Михайловым днем представлялась бесконечно далекой. Меня охватило головокружительное ощущение свободы. Похоже, весь двор отбывает в путешествие! Я разглядел в толпе Фокса и Рассела, Томаса Говарда и Томаса Ловелла, а также двух отцовских министров финансов Эмпсона и Дадли. Король обязан думать о финансах, уж если не на лугах при ярком свете дня, то хотя бы под прикрытием ночи.
Во дворце оставались лишь архиепископ Уорхем и моя бабушка Бофор. Знатные дворяне и сановники, не обязанные сопровождать короля, могли вернуться в собственные владения, поскольку в его отсутствие занятий при дворе у них не было. Дела отбывали вместе с кортежем короля, а его свита располагалась там, где ей приказывали расположиться.
Впрочем, брать в поход весь груз государственных забот не предполагалось, поскольку целый мир, казалось, предавался заслуженным удовольствиям в эти золотые августовские деньки.