Страница 4 из 8
Старшая акушерка достала пачку сигарет и вытряхнула из неё две. Прикурила одну и протянула Татьяне Георгиевне. Заведующая затянулась и проговорила более ласково:
— Серёжа, откройте. Ну, ей-богу, что за детство такое! Подумайте сами, будущий дизайнер одежды, можно сказать Дольче и Габбана…
— Я не могу!
— Сможете, Серёженька, сможете. Но только не здесь — не в каптёрке с мёртвым плодом на руках, понимаете, о чём я?
Замок щёлкнул. И прямо на грудь Татьяне Георгиевне бросился интерн, захлёбывающийся в рыданиях.
— Я думал… Я хотел… Это так жестоко!
— Ну-ну-ну! Ну-ну-ну! — заведующая погладила Сергея Иванович по спине, ощущая себя глупее не придумаешь, и тут же снова погрозила подруге тлеющей сигаретой. Чтобы та не вздумала расхохотаться. — Мы все думаем. Все хотим. И мир жесток, дорогой Сергей Иванович. Разве вы до двадцати трёх лет ещё не имели возможности познакомиться с этим неоспоримым фактом? Отдайте нам плод!
— Это ребёнок! — интерн с визгом отпрыгнул от Татьяны Георгиевны и бросился на стул, окунув лицо в ладони. — У него руки, и ноги, и голова, и он пискнул, когда родился!!!
— Это плод двадцати четырёх недель гестации, милый вы мой. — Татьяна Георгиевна затушила бычок в маленькой карманной пепельнице.
С некоторых пор в родильном доме курение было под категорическим запретом, равно как и курение в подвале. Так что ржавые кастрюли и жестяные банки, некогда ещё встречавшиеся здесь, давным-давно были подвергнуты остракизму. Эстетики это подвалу не добавило, и количество бычков, валяющихся на полу, день ото дня множилось, вызывая неудовольствие санитарок, убирающих эту территорию. Ворча, они устанавливали новые ёмкости. Но неутомимый начмед каждое утро наказывал сметать с лица подвала «курительные станции». Так что к вечеру… Короче, было куда проще обзавестись мобильной пепельницей, чем участвовать в повышении уровня энтропии, неизбежно следующей за оздоровлением образа жизни медицинского персонала.
— Нет, не плод! — упрямо вскинулся Сергей Иванович.
Старшая акушерка снова рассмеялась. На сей раз в голос.
— Как вы можете смеяться!
— Ох, простите, Сергей Иванович. Я не над этим… Просто вы очень забавно выглядите.
— Скорее печально, Маргарита Андреевна. Печально выглядит наш юноша. Двадцать три уже, взрослый совсем. А нос опухший, сопливый. Глаза красные, как у кролика. Ну, отдавайте уже нам плод, дорогой мой. Мы обязаны отправить его на вскрытие, на патоморфологию и прочую гистологию. Наш святой долг — его исследовать. Если плод пропадёт, то уже завтра в «Комсомольской правде» появится очередная «сенсационная» статья под названием: «Убийцы в зелёных пижамах разделывают детей на органы в больничных моргах!» Где он?
— Я… Я завернул его в свой пиджак. Я думал, что я его отогрею… Оживлю… А он… Он там, в моей тумбочке! — махнул рукой интерн.
— Надеюсь, хоть к груди не прикладывали? — опять не удержалась от короткого смешка старшая акушерка отделения.
— Зачем?! Зачем женщины это делают? — вскричал парнишка раненым экзальтированным зайчиком.
— Что именно, дорогой мой? — спокойно, чуть иронично, уточнила заведующая.
— Аборты! Зачем женщины делают аборты?!
— Аборты, Сергей Иванович, делают врачи.
— Да! Зачем вы с ними это делаете?!!
— Ох, Сергей Иванович, раз существуют поздние медицинские аборты, должен же их кто-то делать? После того, что неграмотные мужчины делают с неграмотными женщинами. И я не умение читать, как вы понимаете, имею в виду. — Татьяна Георгиевна замолчала и тяжело вздохнула. Маргарита Андреевна состроила ей мину: «Ты чего?!» Заведующая махнула рукой и насмешливым тоном продолжила: — Возможно, когда вы, Сергей Иванович, станете дизайнером одежды, придёт к вам клиент и захочет сшить себе трусы из кожи питона. И сошьёте, куда денетесь! Если вы, конечно же, станете востребованным дизайнером одежды.
— Что вы сравниваете! — театрально заломив руки, крикнул интерн.
— Действительно, Тань, сравнение неуместное, — ехидно вставила неутомимая Марго, доставая пиджак с завёрнутым в него плодом из шкафчика Сергея Ивановича. — Ему за трусы из кожи питона заплатят больше, чем ты за год получаешь. К тому же он может отказаться шить эти трусы, а к тебе в отделение если баба направлена — фиг ты откажешься… Пиджак, Сергей Иванович, в химчистку сдайте, не поленитесь. Хороший же, дорогой. Иди-знай, что у той бабы было!
— Я к нему не прикоснусь! Выкину!
— Чего это хорошую дорогую вещь выбрасывать?! — возмутилась рачительная старшая. — Правда выкинете?
— А вы думаете, я смогу его после этого носить?! — истерично воскликнул сентиментальный переросток. — И никакой он не дорогой. Ткань только. А шил я сам.
— Смотри-ка, ничего сшито… очень даже… — внимательно разглядывая пиджак, констатировала Маргарита Андреевна. — Пожалуй, я себе заберу. Папаше своему отдам, у вас с ним один размерчик — он у меня такой же щупленький.
— Марго! — строго одёрнула её Татьяна Георгиевна.
— Забирайте! — выкрикнул интерн.
— Сергей Иванович, вставайте, — мягко обратилась к интерну заведующая. — Давайте, ножками, ножками… Идёмте, мы вас с Маргаритой Андреевной чаем напоим.
Одним чаем дело не обошлось. Пришлось вызывать анестезиолога с внутривенным релаксирующим коктейлем. А затем — звонить папе безутешного Сергея Ивановича. Чтобы забрал свою «нежную сладкую сы́ночку» домой.
— Иван… простите, как ваше отчество? — обратилась Татьяна Георгиевна к родителю, любезно препровождённому из приёма к ней в кабинет, где на её собственной койке посапывало, всхлипывая, великовозрастное недоразумение.
— Для вас, Татьяна, просто Иван! — расплылся в обольстительной улыбке папаша.
— Для вас — Татьяна Георгиевна, — надменно сказала уставшая заведующая. — Иван, — продолжила она более сдержанно, без металла в голосе, — медицина — не совсем подходящее занятие для вашего парня.
— Я знаю, что он тряпка! Но его покойная мать так хотела, чтобы он стал врачом! Хотя он с детского сада только и делал, что рисовал всякие тряпки, шил всякие тряпки и наряжал в эти тряпки кукол, тряпка! Он даже себе одежду сам начал шить чуть не с пятого класса.
— Так отец хотел или мать? Что-то папа с сыном путаются в показаниях.
— Мать хотела. Ну и я. В память о ней. А этот придурок всё шьёт и шьёт. Полуобъём бедра, понимаешь!
— Что?
— Это я ему такую кличку недавно дал. Он загорелся идеей шить трусы. Вы, Татьяна Георгиевна, знаете о таком? О полуобъёме бедра? А как он виртуозно штопает даже самые дорогие брендовые тряпки — никто и с лупой не разберёт!
— Понятия не имею о полуобъёмах! Об объёме циркулирующей крови — пожалуйста. Швы по разным авторам умею накладывать. А о полуобъёме бедра — не слышала. — Она улыбнулась. — Мне искусство штопки только по живым тканям известно.
— А этот пришибленный знает. И, что характерно, — вы будете смеяться! — отличные трусы шьёт, поганец!
— Не буду смеяться. Трусы шить — тоже дар, между прочим. Ну и тем более, зачем тогда медицинский?
— То есть рождённый ползать летать всё-таки не может? — скептически усмехнулся Иван, так же похожий на своего сына, как арабский жеребец на декоративного кролика.
— Кто для чего рождён и что ему с этим делать — дело деликатное. И уж точно — не наше с вами. А если и наше, то до тех самых годков пяти-шести. Дальше — не навреди. А я сыном, умеющим виртуозно штопать или трусы шить, гордилась бы! — Татьяна Георгиевна немного помолчала. — Иван, ваш сын сегодня пытался оживить плод от поздняка. Позднего аборта. Такого аборта, что обыватели именуют «искусственными родами». Это жестокая операция. Несложная, но жестокая. И «на выходе», извините за несколько неуместную терминологию, мы имеем вполне себе сформированный плод. Такой, что очень похож на новорождённого. Только меньше. Ручки у него, Иван, ножки, у такого плода. Личико… Чаще всего они рождаются уже мёртвыми, потому что мы убиваем их внутриутробно. Вы же понимаете, что тот, кто виртуозно штопает и шьёт трусы и поправляет на живых желанных младенцах чепчики, содрогнётся, увидав такое. Я уже не говорю о его неспособности хоть когда-нибудь выполнить такую операцию. Очень редко, Иван, такие плоды рождаются… не совсем мёртвыми. Они нежизнеспособны. И плюс-минус быстро умирают. Иногда акушеркам приходится кое-что предпринимать, чтобы не длить то, что люди привыкли называть страданием… Даже вы, Иван, слегка побледнели. А ваш сын сегодня заперся с подобным плодом в подвале. Когда мы его оттуда выманили, он ещё долго бился в рыданиях у меня в кабинете, обвиняя всех акушеров-гинекологов и меня лично во всех грехах и предсказывая адовы муки после смерти. Не обрекайте его на адовы муки ещё при жизни. Всё равно из него приличного врача не выйдет.