Ученик философа

Он поднялся, надел недостающую одежду (теперь он спал в нижнем белье), побрился и стоя выпил кофе на кухне. Он подумал, что сегодня надо бы «сделать что-нибудь по поводу Стеллы», а затем отверг эту идею. Не то чтобы он хотел или чувствовал себя обязанным что-то делать. Просто любой поступок избавил бы его от определенного дискомфорта. Например, можно было послать ей открытку. Он хотел сделать жест, как бы удерживающий или дающий возможность потянуть время. Как бы на время сложить Стеллу в долгий ящик, вывести ее из игры. Ему не хотелось ее видеть, но точно так же не хотелось думать, что она продолжает жить где-то в другом месте. Он так и не смог ничего придумать и выкинул эту мысль из головы. Хотя на самом деле не обязательно было что-либо придумывать. Он сам был словно в долгом ящике: отдельный от всех, ждущий, чистый и одинокий, словно помазанник в преддверии коронации, священная жертва в ожидании ножа. Это самое одиночество Диана и почуяла вокруг Джорджа, а сам он ощущал его как пугающее, мучительное состояние благодати. Как будто сейчас, в этом подвешенном состоянии, он не мог согрешить.

Он вымыл чашку с тарелкой и отправился кружным путем в Купальни, где первым делом, как уже было отмечено, зашел в закрытый бассейн. Выходя чуть позже из раздевалки, уже готовый к погружению, он заметил кое-что неприятное. Номер ячейки, где он оставил ключ, — 44 — совпадал с номером его дома и последними двумя цифрами номера его машины. И еще — с его возрастом. Такие мелочи были важными знаками. Это было предвестие, а сейчас все предвестия его пугали.

Плавая, Джордж не видел ни Диану, ни Брайана с Габриель, ни Алекс и Адама, но все они видели его. Он плавал и плавал, утомляя себя, проталкивая целительную полезную воду сквозь жабры, в одиночестве избавляясь от горечи существования.

Наконец он выполз, утомленный, подтянулся вверх на железных ступеньках и пошел прочь от бассейна. Вымостка у края бассейна была мокрой и тепловатой, но чуть подальше камень был сух и все еще сверкал изморозью. Джордж прошел немного, ставя покаянные ступни на изморозь, чуть дрожа быстро остывающим телом и оборачиваясь, чтобы поглядеть на следы своих теплых ног. У него чуть кружилась голова — его словно слегка оглушило погружение в холодный воздух и яркий свет. Пока он плавал в милосердной полутьме под паром, вышло солнце. Небо было ярко-синее. Он шел вдоль высокой буковой изгороди, стерегущей сад при Эннистонских палатах, а затем повернул вдоль другого края бассейна, параллельно желтой глазурованной стене, к пароваркам. Он увидел впереди, у края воды, высокую худую полуобнаженную фигуру Уильяма Исткота. Исткот пальцами зачесывал назад и поправлял редеющие, но упрямые мокрые волосы. Он беседовал с толстяком, брюхо которого почти скрывало купальные трусы. У толстяка было большое костлявое лицо с брюзгливым выражением и жесткий короткий ежик седеющих волос, явно еще сухих. Он повернул голову, и Джордж узнал Джона Роберта Розанова. В три прыжка Джордж оказался у бассейна и снова нырнул в пар.

Алекс тоже увидела Розанова. Она шла у сада Дианы, направляясь к пароваркам, резко остановилась и повернула назад. Она не заметила Диану, которая была все еще в саду и лопалась от нетерпения, желая рассказать Джорджу, что узнала Розанова и что он здесь. Сердце Алекс расширялось и сжималось, согревая все тело лихорадкой сознания. Ей не пришло в голову просто подойти и поздороваться. С первого же взгляда ее охватила жажда спрятаться, ждать, не знать… но что, что именно не знать? Кроме того, хоть Алекс и выглядела стройной и элегантной в зеленом купальном костюме с юбочкой, она не хотела, чтоб Розанов увидел ее с мокрыми волосами и ненакрашенной. Она заторопилась по теплому краю бассейна туда, где у входа в раздевалку ждала Руби с сумкой одежды. Алекс ухватила сумку, вбежала внутрь и зашлепала босыми ногами по мокрому деревянному настилу, издававшему старый, печальный, восхитительный запах. Алекс нашла кабинку, села, содрала с себя купальный костюм и сидела, задыхаясь и обхватив себя руками, пока лицо не стало спокойным и сердце не перестало трепыхаться. Прошло столько лет — ей даже не хотелось думать, сколько именно, — с тех пор, как она последний раз видела Розанова на улице, — вероятно, это было, когда умерла его мать. Но сейчас, потянувшись в прошлое через все эти годы, она живо вспомнила его чудовищное, красивое, молодое лицо — так он выглядел, когда ей достаточно было протянуть руку, чтобы его заполучить.

Руби заметила Джона Роберта несколько раньше, когда он вышел из раздевалки вместе с Уильямом Исткотом, и обошлась без застенчивых опасений. Она, как верный пес, дождалась, пока Алекс вернется за одеждой, и, освободившись, пошла вдоль бассейна в поисках Розанова. Она заметила Диану в саду, но, как обычно, они не обменялись никаким приветствием. Руби нашла Розанова там же, где, подходя с другой стороны, видел его Джордж. Розанов стоял и беседовал с Исткотом. Руби встала неподалеку, расставив ноги и сцепив руки, и уставилась на Розанова. Еще несколько человек, узнавших философа, стояли вокруг, но никто не отважился подойти так близко. Джон Роберт, однако, не видел Руби. Он, продолжая беседовать с Исткотом, спустился по ступенькам в одну из пароварок.

Пароварки, как я уже объяснял, представляют собой круглые дыры футов двенадцати глубиной и пятнадцати в диаметре, со скамьей по окружности. В воду спускается железная лестница. Уровень воды таков, что из нее торчат голова и плечи сидящих любителей понежиться. Температура воды в разных пароварках разная и заметно выше, чем в бассейне, поэтому в холодную погоду здесь висит такой густой пар, что дух захватывает. Руби наклонилась над водой, но не могла разглядеть своего героя.

Варясь при температуре 45° по Цельсию, Джон Роберт как раз говорил Уильяму Исткоту (Ящерке Биллю) характерным жестким, решительным голосом:

— Слава богу, еще духовой оркестр тут не завели.

— Да, некоторые хотели, но тогда все это место сделалось бы совершенно нереальным, а ведь в Купальнях самое замечательное — что они такие настоящие, ну, ты понимаешь, о чем я.

— Да, очень хорошо понимаю.

Кроме них в пароварке был только один человек, который, узнав Розанова, смущенно и растерянно отодвинулся и сразу полез наружу. (Это был отец Несты Уиггинс, захудалый дамский портной из Бэркстауна.)

— Так значит, Палаты отремонтировали и там можно остановиться как в гостинице, — говорил Джон Роберт.

— Да. Там тебя никто не потревожит, будешь работать спокойно, — ответил Исткот.

Джон Роберт промолчал.

В этот момент по железным ступенькам в парную яму спустился Адам. Он остановился по колени в очень горячей воде и вгляделся в пар, чтобы понять, кто там сидит. Он надеялся, что в пароварке никого не будет. Он узнал Исткота, но не Розанова, которого никогда не видел.

— Привет, — сказал Уильям, но Адам уже повернулся и ускользнул наверх.

— Руфус стал очень похож на отца, — сказал Розанов, — Это ведь Руфус был, верно?

— Да нет. Я же тебе говорил. Руфус погиб ребенком. Это другой мальчик, Адам, сын Брайана Маккефри.

— Ах да, ты мне рассказывал тогда в Лондоне.

Старые друзья все эти годы изредка встречались в столице во время философских визитов Розанова.

— Он похож на Джорджа, а еще точнее — на Алана.

— Жаль, что Алана больше нет; он был интересный человек, хотя я его едва знал. Ты говорил, что Хьюго тоже умер?

— Да, Белфаундер умер несколько лет назад.

— А что все его дорогие часы?

— Он их оставил этому писателю, я все забываю, как его зовут.

— Хотелось бы мне еще раз поговорить с Хьюго.

— Ну, здесь должен найтись кто-то для тебя подходящий.

— Подходящий для использования материал?

— Ну, я не имел в виду ничего такого.

— Конечно нет, Билл. Черт возьми, ведь у меня есть ты!

— Я все еще играю в бридж, но это не твоя стихия! А как насчет N?