Страница 143 из 148
Джордж лежал ничком, и когда священник положил руку на сутулые плечи, ему сперва показалось, что Джордж спит или без сознания.
— Джордж, это я, отец Бернард, я пришел за тобой, просыпайся.
Джордж пошевелился, перекатился на бок, открыл глаза, поморгал ими и опять закрыл.
— Джордж… не волнуйся, это я… я тебе помогу…
Джордж потянулся к священнику, наткнулся рукой на рясу и схватился за нее. Он сказал:
— Я убил Джона Роберта. Я его утопил. Он мертв.
— Я знаю, — сказал священник. Он прочитал это или что-то похожее на лице Джорджа, когда они столкнулись в коридоре. — Но ты его не убил.
— Вы хотите сказать, что он еще жив?
— Нет-нет, но ты его не убивал. Постой, я тебе покажу.
— Он жив, слава богу, это чудо… о, слава богу.
— Джордж, Джордж! — закричал священник, — Он мертв, но не от твоей руки, он покончил с собой… вот, посмотри…
Но Джордж, пряча лицо в траве, все только повторял:
— О, слава богу, о, прости меня… о, слава богу.
— Посмотри, да посмотри же, вот его письмо.
Джордж опять повернулся на бок и сказал:
— Я ничего не вижу. Я ослеп. Я открываю глаза, и ничего нет, все темно, черно. Было затмение солнца?
— Нет.
— Теперь я вспомнил. Это была летающая тарелка. Она ударила в меня лучом. И ослепила.
— Джордж, милый, вставай, ты можешь встать? Я отведу тебя домой. Я все объясню… Джон Роберт умер, но ты его не убивал, ты не убийца, не убийца.
Очень медленно, опираясь на священника, Джордж поднялся на ноги. Он явно ничего не видел. Он шатался, вытягивая руки перед собой. Вместе они добрели до тропы. Уже совсем свечерело, и закатное небо приняло чистый зеленоватый оттенок.
Они медленно пошли рука об руку по тропе, и отец Бернард спросил:
— Куда тебя отвести?
— Домой, в Друидсдейл. Там Стелла.
Что случилось потом
По расследованию обстоятельств гибели Джона Роберта Розанова, философа, был вынесен вердикт «смерть от несчастного случая». Имя Джорджа Маккефри ни разу не упоминалось в связи с этой смертью, и о нем даже не думали. Никто не заметил его ни при входе, ни при выходе из Института.
Когда отец Бернард препроводил Джорджа домой в Друидсдейл и вернулся в Институт, он обнаружил, что версия о «несчастном случае» уже вполне прижилась. Было совершенно ясно, что случилось. Розанов стоял на краю ванны, глядя в тетрадь, поскользнулся и был оглушен при падении. Обстоятельства смерти явно исключали самоубийство, и единственная альтернативная версия (которую постарался замолчать директор Института Вернон Чалмерс) состояла в том, что философа погубил внезапный приток кипятка, от которого он потерял сознание. Отец Бернард давал показания следствию. Он молился часами и искал в тайниках своей души ответ на вопрос: обнародовать ли предсмертную записку. В конце концов он так и не решил, в чем состоит его долг, но стал опасаться, что у него будут неприятности из-за сокрытия вещественных доказательств. Чалмерс, который боялся сплетен и неприятной огласки, постарался, чтобы расследование прошло как можно тише, и вскоре последовали похороны. Покойного, сообразно его воле, выраженной в завещании, кремировали. Газеты всей страны уделили должное внимание кончине Джона Роберта, и на краткую церемонию (организованную Робином Осмором) явились различные незнакомцы, в том числе ученик Джона Роберта, Стив Глатц, случайно оказавшийся в это время в Оксфорде, и неизвестная американка, которая все время плакала.
Истерическая слепота Джорджа прошла недели через две, и тогда священник принес ему письмо Розанова. Джордж прочел письмо, кивнул, но не сказал ни слова. Отец Бернард приносил письмо еще дважды, пока не убедился, что Джордж действительно понял написанное, хотя тот так ничего и не сказал. Позже отец Бернард показал записку мне.
Думаю, интуитивное решение священника — не разглашать, что Розанов покончил самоубийством, — оказалось правильным. В результате Хэтти Мейнелл, которая и без того чувствовала себя сильно виноватой, не страдала всю жизнь от мучительного сознания, что Джон Роберт решился на такую крайность почти сразу после разговора с ней. Сам я думаю, что Джон Роберт давно готовился выполнить свое решение — умереть: об этом недвусмысленно свидетельствует оказавшееся у него специально составленное снадобье. И Хэтти, может быть, не ошиблась, подумав, что он находился в состоянии саморазрушительного отчаяния из-за того, что считал провалом своих философских трудов.
Конечно, в этом деле есть детали, которые так навсегда и останутся неизвестными. То, что Джон Роберт решил умереть в Институте, объяснить легко. Он не хотел рисковать тем, что его найдет Хэтти. Но действительно ли Розанов принял ядовитую смесь, да и была ли она вообще? Думаю, ее существование подтверждается письмом — убедительным для тех, кто знал характер Розанова. Учитывая его личность, я считаю, что философ был не из тех, кто, написав такое письмо, стал бы тянуть время или раздумывать. Что стало причиной смерти? Был ли он уже мертв, когда Джордж погрузил его в воду? (Это вполне возможно.) И даже если Розанов проглотил предположительно смертельную дозу, действительно ли она убила бы его? А если бы отец Бернард пришел раньше Джорджа (как и случилось бы, не зайди он прежде в Заячий переулок)? Может быть, философа удалось бы спасти? Признание Джорджа вкупе с письмом самоубийцы поставило бы ряд интересных медицинских, юридических и даже философских проблем. Именно такие вещи интересовали Джона Роберта — возможно, он даже оценил бы иронию случая и роль, сыгранную Джорджем в последние минуты его жизни. По крайней мере эта задача привлекла бы внимание философа: в чем состоит вина Джорджа с точки зрения закона? И в чем он на самом деле виновен при данных обстоятельствах? Скорее всего, эти вопросы останутся без ответа. Им суждено тревожить умы и Джорджа, и отца Бернарда. Я несколько раз беседовал с отцом Бернардом до его отъезда (о котором скажу позже). С Джорджем мне пока не удалось поговорить, но я надеюсь, что при содействии Стеллы это произойдет в ближайшем будущем.
Хэтти была потрясена внезапной смертью деда и страшно горевала. Любовь — это радость, даже неразделенная любовь — это радость, пока есть надежда, а Хэтти, конечно, искренне любила своего новообретенного деда и не верила до конца в его «никогда». Ей было трудно перенести внезапную ужасную потерю. Более того, Хэтти считала, что это она во всем виновата: послушалась его и ушла, а если бы осталась, то изменила бы цепочку случайных, как она думала, событий, завершившихся падением со скользкого края ванны. Хэтти знала, насколько несчастен был Джон Роберт и почему. Но несмотря на это, ей, по-видимому, не пришло в голову, что его смерть могла быть неслучайной. Насколько мне известно, Хэтти не обсуждала предсмертное откровение Джона Роберта ни с кем, даже с Томом. Она решила (это уже моя догадка), что тайна старика, которого она так внезапно, странно и на такой краткий срок полюбила, принадлежит только ей одной. (В крайне расстроенном состоянии она обронила несколько фраз, смысл которых так и остался бы туманным, не будь у меня других источников информации.) В этом, как и в других ситуациях, Хэтти показала силу своего характера. Что же до Тома, то он если когда и задумывался, не от Джона Роберта ли должен был охранять Хэтти, то сейчас уже, видимо, перестал задаваться этим вопросом или, по счастливому свойству своей натуры, забыл о нем вообще.
Доподлинно неизвестно, когда именно Том сорвал бутон девственности Хэтти. Возможно, это произошло в первую, странную эру их любви, эру уединения, продлившуюся с утра воскресенья до вечера понедельника, когда им сообщили о смерти Джона Роберта. (Новость о том, что Хэтти Мейнелл и Том Маккефри находятся вместе в Слиппер-хаусе, облетела Эннистон уже к полудню воскресенья. Без сомнения, тем ранним утром я был не единственным свидетелем их бегства.) Как бы там ни было, Том и Хэтти поженились осенью того же года. Возможно, период траура — не самая плохая подготовка к свадьбе. Их союз вызвал всеобщее одобрение горожан, не омраченное даже злорадными заявлениями, что Тому гораздо лучше было бы жениться на Антее Исткот, которая к этому времени стала немыслимо богатой. За Хэтти Том тоже взял немалое приданое. Оказалось, что Джон Роберт накопил немало, даже если не считать домов в Калифорнии — одного в Пало Альто и одного в Малибу.