Ученик философа

— Но почему?

— Ты говоришь про Перл — разве теперь, когда мы стали тем, чем стали, я смог бы спокойно смотреть даже на твою дружбу с Перл?

— Но вы же хотели, чтобы я вышла за Тома!

— То было задумано прежде, чем мы изменились, и как раз для того, чтобы избежать этого.

— Разве нельзя просто быть самими собой, мы же можем подняться надо всем этим, мы… ведь… кто нам запретит?

— Хэтти, не искушай меня, не становись под конец дьяволом, мне придется потом доживать свою жизнь с памятью о тебе.

— Попытайтесь же придумать какой-нибудь способ.

— Нет-нет, только не это, нам туда нельзя…

— Куда?

— Туда, где все переключается и начинает двигаться в другую сторону. Нет, я не собираюсь ничего придумывать. Ты не знаешь, чем была для меня — воплощением чистоты и невинности. Ты просто сама не понимаешь, что говоришь, но прошу тебя, замолчи. Сейчас ты невинна, а потом будешь как все остальные. Мне почти хочется убить тебя, только для того, чтобы ты осталась как есть.

Он яростно отпихнул кресло назад, но не встал.

Хэтти сидела очень неподвижно, положив обе ладони на стол, как и раньше, когда Джон Роберт еще не раскрыл свою тайну. Лицо девушки раскраснелось, глаза блестели, но от волнения или слез — Джон Роберт не мог понять. Оба на мгновение умолкли.

Хэтти расслабилась, потерла глаза, сгорбилась, отвергнутая. Сказала тусклым, плаксивым голосом:

— Тогда вы не захотите обо мне думать… о той, какой я стану потом.

— Нет. Не захочу. Я не буду думать о тебе вообще… потом.

— И вы называете это любовью. У вас нет никакого здравого смысла… человеческой порядочности… вообще нет!

После их возвышенной схватки эти слова показались фальшивыми и кошмарными.

Джон Роберт ощутил их мертвенную фальшь и с ужасом понял, что разговор близится к концу. Он сказал:

— Ты взволнована, взбудоражена, для тебя эти переживания в новинку, и теперь ты разочарована. Но для меня… о, Хэтти… я не могу высказать словами, в каком аду нахожусь.

Она не выказала жалости. Она думала о себе, о своих чувствах.

— Вы заставили меня полюбить вас — вот что случилось, — а теперь хотите все разом убить. Вы заставили меня почувствовать… очень многое. Вас удивит, если вы узнаете, сколько всего я теперь чувствую… что я чувствую?

— Ты рядом со мной. Я хочу сказать, мы оба дышим и потеем в этой маленькой комнатке. Я — большой зверь. Ты чувствуешь мою силу, я тебя пугаю и интересую. Это лишь мимолетное чувство.

— Этот ваш… ядерный взрыв. Теперь я чувствую… что… почти влюблена в вас.

— Хэтти, не говори глупостей. Не теряй рассудка, не теряй головы.

— Я никогда такого не испытывала.

— Меня это не интересует.

— О, вы… вы… я вас не понимаю!

— Это все из-за прошлого, Хэтти. Когда я сказал тебе то, что — подчеркиваю — не имел права говорить, это вызвало что-то вроде падения гильотины. Тогда я этого не понимал. Но связь времен была обрублена. У меня больше нет времени — в смысле, для тебя. Все равно как если бы я тебя убил. Ты теперь навсегда останешься такой же, но мертвой.

— Как вы можете говорить такие жестокие, гадкие вещи? Дайте мне хотя бы попробовать сделать вас счастливым! Не говорите, что это невозможно. Подумайте об этом. Не сейчас, а потом, на сейчас мы уже достаточно сделали, достаточно сказали и уже начинаем говорить чепуху. Только не обрубайте все, не отправляйте меня в списки мертвых.

— О, ты будешь вполне живая, только где-то в другом месте. Желаю тебе большого счастья. Правда, желаю.

— Неправда. Вы пытаетесь меня проклясть, навсегда уничтожить мое счастье. Вы не хотите разделить со мной мою жизнь и потому хотите ее омрачить.

— Пожалуйста, не надо так думать.

— Вам жалко себя, вы такой глупый. Мне не все равно, что с вами будет, я по правде люблю вас, вам повезло, что я вас люблю, зачем вы это отвергаете, почему мы должны думать о том, что это значит, давайте посмотрим, что это значит. Я согласна, это безумный, нелепый разговор, а все из-за вас. Давайте уедем прямо сейчас, на вокзал, в аэропорт, в Америку.

— Хэтти, умоляю, перестань.

— Давайте уедем вместе.

— Хэтти, постой, послушай. Я хочу, чтобы ты немедленно покинула этот дом и вернулась в Слиппер-хаус. Можешь позвать обратно Перл, если хочешь, мне уже все равно, главное, чтобы я больше никогда в жизни тебя не видел.

— Вы с ума сошли.

— Я пошлю тебе деньги, все устрою с твоей учебой в колледже в Англии, все как надо. Можешь делать что хочешь, я буду в Америке, но теперь уходи, прошу тебя, еще рано, никто тебя не увидит, иди.

— Не пойду! С какой стати? Это отвратительный разговор, он меня мучает, мы ходим по кругу и треплем друг другу нервы. Я не могу быть рядом с вами, так близко, чувствовать, что вы так близко, и не…

— Уходи, прошу тебя.

Хэтти вскочила. Она раскраснелась, лицо было чумазое, как у ребенка, с размазанными следами слез. Она не заплела волосы и даже не расчесала, и теперь все они перепутались оттого, что она лихорадочно вцеплялась в них и дергала. Платье было застегнуто криво. Губы и подбородок дрожали, руки тряслись, она судорожно вздрагивала при вдохе. Бледные молочно-голубые глаза блестели от слез и гнева. Джон Роберт, почти утонувший в шатком кресле, где он стал похож на огромную жабу, наполовину зарывшуюся в ил, попытался подняться. Он скреб ногами по изодранному ковру, упирался в подлокотники кресла так, что они трещали, но тщетно.

— Не подходи… — пробормотал он.

Секунду казалось, что сейчас Хэтти бросится на него, прыгнет ему на колени, как котенок. Но она упала на колени у кресла, схватила философа за руку и стала покрывать ее слезами и поцелуями.

— Простите меня, не покидайте меня, вы мой милый дедушка, я вас люблю, у меня никого нет, кроме вас, заботьтесь обо мне, любите меня, не оставляйте меня одну.

— Хватит! — произнес Джон Роберт.

Тут внезапно раздался громкий шум. Хэтти села на пятки. Шум повторился, яростный, отдающийся эхом. Кто-то стучал, колотил в парадную дверь. Они переглянулись.

— Наверно, полиция, — сказал Джон Роберт. Это было первое, что пришло ему в голову.

— Не открывайте, — сказала Хэтти, которая уже встала на ноги. — Никто не знает, что мы здесь.

Раздался длинный звонок, а потом опять послышался стук, еще более громкий — по двери молотили кулаками.

Джон Роберт встал на одно колено, затем поднялся на ноги.

— Надо открыть, надо, — пробормотал он.

Он неуклюже протопал в прихожую, Хэтти — следом, и, повозившись в полутьме с замком, открыл. Ворвался ослепляющий, яркий, холодный уличный свет.

За дверью стоял Том Маккефри. Он уставился на них мутными от усталости, дикими глазами. Волосы его были всклокочены, рубашка расстегнута, ноги босы. Он сказал тихо и отчетливо:

— Я пришел за Хэтти.

Джон Роберт не колебался ни секунды. Он повернулся, ухватил Хэтти, как-то умудрился протиснуть ее мимо себя, между своей огромной тушей и стеной, и выпихнул на улицу. Том позже вспоминал руки Джона Роберта, вцепившиеся в ткань платья Хэтти, когда она, спотыкаясь, вылетела наружу.

— Нет! — закричала Хэтти.

Том поймал ее, когда она упала прямо на него, и умилился ей, ее теплой шее и прохладным волосам. Еще секунда — и он твердо взял ее мокрые пальцы в свои.

— Идем! — сказал он и потянул ее за руку.

Дверь дома номер шестнадцать по Заячьему переулку захлопнулась.

Том побежал, таща Хэтти за собой. Сначала она сопротивлялась, потом побежала рядом, держа его за руку.

Кто, откинув занавеску ранним утром, видел в этом ясном солнечном свете, как бежал по пустым улицам Том Маккефри с Хэтти Мейнелл? Я.

Через некоторое время, где-то на Траванкор-авеню, они, задыхаясь, перешли на шаг. Том отпустил руку Хэтти. Она тихо плакала, время от времени вытирая глаза костяшками пальцев. Том кидал на нее робкие взгляды.

— Хэтти, не плачь, милая, что такое? Это всего лишь я.