Генри и Катон

— Да, — ответила Стефани, не сводя с него пристального взгляда.

— Не передумала, нет? Я буду заботиться о тебе, ты полюбишь Америку. Она не то что наш захудалый остров…

— Я хочу жить в Холле.

— Хватит сводить меня с ума. Поместье будет выставлено на продажу через несколько недель. Долго ждать не придется. Как только обговорю последние детали, оставлю все на Мерримена. Мы можем бежать, улететь за океан и быть свободны. Поженимся и станем жить в свое удовольствие. Я позабочусь об этом. Будем очень весело проводить время. Путешествовать. Жалованье у меня неплохое. Лучше там, чем тащить лямку здесь. Не унывай! Ты когда-нибудь бываешь веселой? Ты теперь моя смешная девчонка. Хватит изображать страдания из-за того, что у тебя не будет этого чертова дома. Или дать тебе зеркальце, чтоб увидела, какой у тебя убитый вид?

— Не-ет…

— Помнишь, что я обещал сделать с тобой, если снова начнешь плакать? Ведь ты любишь меня, да?

— Да-а…

— Ох, да прекрати же! Ты делаешь из меня какого-то изверга, мне это не по душе.

— Я люблю тебя, — проговорила Стефани, размазывая слезы бумажной салфеткой, — Вот что смешно.

— Ужасно смешно… что и говорить…

— Но это так необычно, и я так боюсь…

— Ради всего святого, чего ты боишься?

— У меня никогда никого не было. И не было ни своего дома, ни семьи, а теперь, только я размечталась, как чудесно нам будет здесь, ты хочешь, чтобы мы оказались совсем одни в Америке.

— Господи, неужели ты готова жить с моей матерью?

— Что же, она мне нравится, я была бы не против.

— О боже!

Было время завтракать. Четверть часа назад они занимались любовью. И теперь, как обычно, началась перебранка. Получил ли Генри удовольствие и от этого? Он не был уверен. Он встал, подошел к окну и посмотрел на омытый дождем купол «Хэрродза», сверкавший на солнце. Он чувствовал, что помимо воли становится неким подобием тирана. Он никогда не замечал за собой такого. Наоборот, тиранили всегда его. Расс и Белла вертели им как хотели. Ученики его тиранили. Отец, мать и брат тиранили. Не вызвано ли это странной любовью к Стефани, а любовь эта, конечно, странная, или ее невероятной покорностью? А может, ему подспудно всегда хотелось быть эдаким деспотом?

— Странно, — заметил он, — ты сказала: это смешно, что ты любишь меня. А по мне, смешно, что я люблю тебя. Я еще не встречал такой женщины, как ты.

— И я не встречала такого мужчины, как ты…

— Я едва знаю тебя. Я не желаю, чтобы ты рассказывала о Сэнди. Ты не желаешь рассказывать о том, что было до него.

— Ненавистно вспоминать…

— Ладно, может, позже расскажешь. А может, это и ни к чему. В Америке я жил с людьми, для которых не было запретных тем. Пожалуй, спокойней будет помалкивать о каких-то вещах.

Генри разглядывал ее. На ней был блестящий дорогой пеньюар с золотистым ромбовидным узором и воротом, казалось, сплошь из черных перьев. Она уже успела тщательно накраситься, более умело, чем раньше, — каждый день чему-нибудь училась. Она стала выглядеть привлекательней, старше, ухоженней. Резкие линии по сторонам рта как будто сгладились. Хорошая косметика, хорошая еда, счастье? Была ли она счастлива? А он? Судьба у нее была тяжелая, это очевидно; о счастье и речи нет. Деньги, несомненно, ее вполне устраивали. В считаные дни она потратила несколько сотен фунтов. Генри было жалко ее, ему было приятно проявлять щедрость, он по-дет-ски радовался ее радости, потом он почувствовал раздражение. Она не знала меры. С другой стороны, думал он, наверное, она готовится к своему странствию по жизни в качестве миссис Маршалсон-младшей. Он вспомнил ее слова о том, что Сэнди назвал ее «роковой женщиной». Ему пришла в голову мысль, что она была самой чувственной женщиной из всех, каких он знал. Или он начинает сходить с ума? Конечно, Белла тоже чувственна, но она слишком умна, болтлива, и голос у нее такой пронзительный. А девчонки из кампуса все были тощие, плоские и в очках. Он смотрел на крупный округлый подбородок, полные губы и широко расставленные ноздри, темный пушок на верхней губе. Никакой, слава богу, хрупкости, никакой претензии на интеллект. Любовался круглыми тревожными влажными глазами, синими с темной каемкой.

— У тебя глаза с каемкой, — сказал он, подходя, и подумал про себя: как бы интересно эту тяжелую угрюмую голову изобразил Макс, — Привет, Коломбина!

Стефани, поняв его взгляд, заулыбалась:

— Ты не читаешь свою почту, дорогой. Тут еще и телеграмма.

Ее голос с легким провинциальным выговором звучал приятно тихо.

Он присел к столу, протянул руку и прижал к ложбинке между полных грудей. Она подалась к нему, улыбаясь надутыми губами.

— Я знаю, что в телеграмме, а в письмах ничего важного, — сказал он, вздохнул, убрал руку и придвинул к себе почту. — Сделай нам еще кофе, Стефи.

Кроме телеграммы, было еще три письма. Одно от Мерримена, второе, пересланное из Холла, — похоже, от Катона, а третье, тоже пересланное, было надписано неустоявшимся круглым почерком и проштемпелевано в Лэкслиндене. Он понял, от кого оно. Он вскрыл телеграмму: «ПОЛУЧИЛИ ТВОЕ ДОЛГОЖДАННОЕ ПИСЬМО НАШИ ПОЗДРАВЛЕНИЯ ПРИЯТЕЛЬ. РАССЕЛЛ И БЕЛЛА».

— Это то, что ты думал?

— Да. Это от друзей в Америке. Они рады, что я женюсь на тебе.

— Они не знают меня.

— Они очень догадливы.

— Можно посмотреть?

Он передал ей телеграмму. Потом распечатал письмо от Мерримена. Оно было полно технических деталей продажи. Миссис Фонтенэй желала купить молодой лесок по соседству с ее фермой. Джайлс Гослинг поругался с городским инженером из-за продления магистрального дренажного коллектора. Рухнула стена. Генри пробежал письмо по диагонали. Ну вот, похоже, сумасшествие уже начинается.

— Кто такие эти Расселл и Белла?

— Преподаватели в той же школе, где я работал.

— В школе? Я-то думала…

— В колледже. Удивительно сердечные люди. Они тебя полюбят.

Он торопливо вскрыл второе письмо, быстро прочитал.

Мой дорогой Генри, твой ответ на мое письмо был бесчестным и несерьезным. Я не ребенок. Ты, наверное, думаешь: меня толкает то, что я девственница. Ты совершенно не понимаешь меня. Пожалуйста, давай встретимся и хотя бы поговорим обо всем. Я знаю тебя вечность и так сильно люблю. Необъяснимо, но я всей душой чувствую, что предназначена только тебе и ты не должен упустить свой шанс. Не потеряй меня из-за своей беспечности. Я уверена в том, что говорю. Умоляю, встретимся скорей. Ты женишься на мне, да, да, да, женишься.

Всецело твоя,

Колетта

P. S. Конечно, мне нравится Холл, кому бы он не понравился, и я хочу венчаться в диммерстоунской церкви, а не в лэкслинденской.

Генри рассмеялся и скомкал письмо.

— От кого оно?

— От той сумасшедшей девчонки.

— Дай взглянуть.

— Да это всего лишь болтовня школьницы.

— Дай взглянуть.

Генри протянул ей письмо и, наблюдая за Стефани, открыл третье.

— Стефи, спокойней…

— Разве не видишь, она ведьма.

— Она ребенок.

— Она такая молодая и пишет, что девственница.

— Что с того? Не терплю девственниц.

— Ты не станешь с ней встречаться, нет?

— Конечно нет, дура!

— Она заколдовала тебя, ты невольно пойдешь к ней, она пишет, что выйдет за тебя, она уверена…

— Стефани, замолчи!

— Ты смеялся, потому что тебе было приятно.

— Я смеялся, потому что это нелепо. А теперь потише, пока я читаю письмо. Мне с утра нужно сделать сотню дел. Пойди по магазинам, купи себе что-нибудь, раз уж это все, на что ты, похоже, способна.

Генри распечатал третье письмо, которое оказалось от Катона, и принялся читать.

Дорогой Генри, то, что я собираюсь сказать, покажется тебе почти невероятным, но, пожалуйста, пожалуйста, поверь мне и, пожалуйста, сделай в точности так, как я прошу. Меня похитили и держат взаперти в доме в Лондоне, не знаю где, я был в полубессознательном состоянии, когда меня привезли сюда. Не знаю я и того, кто меня похитил, это какая-то шайка, люди, как мне кажется, очень плохие и очень решительные. Я действительно уверен, что моя жизнь в опасности. Они требуют выплатить, быстро, выкуп в сто тысяч фунтов, старыми банкнотами. Если не получат его в ближайшее время, начнут резать меня по кусочкам. Пожалуйста, поверь мне, Генри, и, пожалуйста, помоги. И вот что, никому не говори об этом. Ради бога! не обращайся в полицию или к кому-то еще, если хочешь увидеть меня живым. Эти люди настроены серьезно. Если обратишься или попытаешься воспрепятствовать им, сообщишь кому-то, они тоже убьют меня. Тебе нужно прийти одному в следующий вторник, принеся деньги в чемодане, к Миссии в час ночи и ждать в сарайчике во дворе позади дома. К тебе подойдут. Тебе должно хватить времени, чтобы собрать деньги. Если не сможешь прийти во вторник, из-за того что, например, письмо задержится, приходи в среду. Тебя будут ждать в час ночи каждый день, пока не придешь, но с каждым днем опасность, что меня покалечат или убьют, будет возрастать, поэтому, пожалуйста, поспеши. И, если хочешь спасти мою жизнь и свою собственную, никому ничего не говори. Ни в коем случае. Очень сожалею,