Генри и Катон

— Да вы оба мокрые, хоть выжимай! — воскликнула Герда. — Немедленно переодеваться, небось окоченели от холода… что стряслось?

— Миссис Маршалсон, простите, пожалуйста, я вам весь ковер испачкала…

— Генри, ты насквозь мокрый, пойди и переоденься.

— Я мокрый только наполовину. Вот Колетта искупалась с головой. К счастью, у нее есть с собой во что переодеться. И я, если не возражаешь, тоже пойду. У меня зуб на зуб не попадает. Мама позаботится о тебе.

Генри поставил чемодан Колетты на пол и, смеясь как сумасшедший, помчался наверх.

— Миссис Маршалсон, мне ужасно жаль, это все моя вина…

Люций, заметив, как заманчиво мокрое платье облегает Колетту, предложил:

— Может, ей сперва глотнуть бренди, тут есть?

— Идем наверх, — велела Герда. — Примешь горячую ванну. Люций, прихвати чемодан.

Все трое отправились наверх: Герда, не переставая восклицать, Колетта — извиняться; перед спальней Герды Люция отправили назад. Герда включила горячую воду, Колетта скрылась в ванной вместе с чемоданом, а Герда села на кровать и разговаривала с ней через дверь.

— Я такая дурочка: поплыла в лодке, а потом она стала тонуть, Генри расскажет вам…

— И что сделал Генри?

— Ничего, то есть а что он мог сделать?..

— Тогда как же он так вымок?

— Он вытаскивал меня… Ох, что я за дура… и ваша ванная теперь в грязи, и полотенца черные…

А в это время Генри плескался у себя в горячей ванне и не мог сдержать улыбки. Вылезши из ванны, он надел нагретую одежду, натянул свитер. Энергично вытер полотенцем мокрые волосы и взглянул на себя в зеркало. Рыжий акробат на трапеции под куполом цирка, с огромными глазами, настороженный и спокойный в желтом воздухе. Минуту спустя он был внизу, в гостиной.

— Мой бедный Шарик, вот бренди, виски, выпей, ты, должно быть, без сил; я, пожалуй, и сам приму, с ума сойти...

Появились Герда с Колеттой. Длинные волосы Колетты, наскоро высушенные у Герды перед калорифером, блестящим пушистым облаком окружали ее голову и плечи, и она застенчиво пыталась пригладить их ладонью. На ней были твидовая юбка с блузкой и пуловер.

— Идите сюда, ближе к огню, и выпейте, это вас согреет… — Люций поспешил к ней со стаканчиком бренди.

— Нет, спасибо, не хочется. Мне нужно домой, правда нужно, я спешила туда, возвращалась автостопом из колледжа, и меня подбросили до Диммерстоуна, вот почему я пошла через парк, извините, а потом… вечер был такой чудесный, и я увидела лодку…

— Ну конечно, конечно…

— Я причинила всем столько хлопот, прошу прощения…

— Пустяки, не стоит извиняться…

— Мне действительно надо идти, доброй ночи и огромное спасибо всем…

— И куда ты пойдешь? — поинтересовался Генри, который до этого молча смотрел на нее.

— Домой. Спасибо и до свидания! Конечно, я знаю дорогу, и еще не настолько темно…

Колетта взяла чемодан и направилась к двери.

— Погоди, — остановил ее Генри, — Не усугубляй свое преступление еще одним идиотским поступком. Я отвезу тебя на машине. Только будь любезна, подожди буквально минутку, пока я не допью.

Свет фар желтого «вольво» описал медленный полукруг на посыпанной гравием площадке перед гаражом, мельком высветил теплицу, потом сетчатую ограду теннисного корта, побеленные стволы деревьев в саду, вязы парка. Моросил дождь. Когда они проехали ворота и свернули на шоссе между Диммерстоуном и Лэкслинденом, Колетта сказала смертельно усталым голосом:

— Отцу я не собираюсь рассказывать.

— О наших подвигах на озере? О'кей.

— Я чувствую себя полной идиоткой.

— Я бы не стал тебя переубеждать, — сказал Генри, следя за желтой каменной стеной парка. Он еще не вполне привык к левостороннему движению. — Отец ждет тебя?

— Нет. Это еще одна моя глупость.

— Чем занимаешься?

— Что ты имеешь в виду?

— Кто ты: студентка, учительница, домашняя хозяйка, балерина?..

— Я не замужем. Разумеется.

— Разумеется.

— Была студенткой, но бросила учебу.

— И почему?

Помолчав, Колетта ответила:

— Это не по моей части.

— Так ты знаешь, что по твоей части? Счастливая.

— Считаешь, я неверно поступила?

— Не имею представления. Учиться теперь так легко, все сколь-нибудь сложное из программы выбросили, это просто форма развлечения. Я бы сказал, что ты могла бы спокойно учиться, пока подыскиваешь себе дружка, какого-нибудь долговязого длинноволосого парня.

— Можешь высадить меня здесь.

Генри остановил машину у проселочной дороги, ведшей в Пеннвуд.

— Обещаешь, что на тебя не нападут и не изнасилуют прежде, чем дойдешь до дому?

— Со мной все будет в порядке. Большое спасибо.

— За что спасибо? Доброй ночи!

Колетта вышла из машины, захлопнула дверцу и исчезла.

Генри проехал чуть дальше, остановил большую машину на траве обочины, у стены, выключил фары и вышел. Он вновь был у железных ворот, закрытых на висячий замок, у которых несколько дней, несколько месяцев назад стоял в сумерках. Он ухватился, как тогда, за мокрые железные прутья, стиснул их, слегка потряс. Он забыл о Ко-летге. Размышляя о предстоящем, он смотрел в черноту проселка, над которым смыкались лапы елей и низкие тучи безлунной ночи.

Держа чемодан на отлете, Колетта бежала по темному и грязному проселку. Впереди засветилось окно кухни. Ее нетерпеливые пальцы откинули щеколду деревянной калитки, и она полетела по тропинке к крыльцу, порывисто и громко застучала в дверь.

Шаги. Свет в прихожей. Дверь распахнулась.

— Колетта!

У Джона Форбса, рано ложившегося и рано встававшего, был тяжелый день, и он как раз собирался спать. Он ездил в Лондон навестить Патрисию Рейвен. Патрисия была старинной приятельницей, сначала подруга Рут с девичьих лет, а потом их общая. Она была археологом и сейчас возглавляла женский колледж в Лондоне. Замужем никогда не была. Джон порой удивлялся: может, мужчины ее вообще не интересуют? Ему удалось пробудить в ней интерес к себе, интерес только определенного свойства, сделав вид, что его влекут к ней чисто физиологические потребности. Теперь он регулярно наезжал к ней домой. Они перекусывали, болтали о политике, а потом занимались любовью. По крайней мере, Джон занимался, а Патрисия, всегда со смущенными шутками на сей счет, позволяла ему это. Подобное было возможно лишь с очень старинным другом. Джон испытывал неприятное удивление, но, конечно, ничуть не стыдился досадного, не гаснущего с возрастом сексуального голода. Он держал эту сторону своей жизни в строгой тайне от детей, хотя они изредка продолжали видеть «тетю Пат». И он никогда, никогда не переставал скучать по Рут.

Сегодня он вернулся домой выпить вечером чаю и посмотреть с Джорджем Беллами по телевизору повтор футбольного матча. У Джорджа, конечно, был свой телевизор, но он любил приходить в Пеннвуд, чтобы отдохнуть от жены и дочери, выпить на дармовщинку и побыть в мужской компании. Иногда они — он, Джон и Джайлс Гослинг, местный архитектор, — сходились в «Лошади и конюхе». Когда-то давно Герда попыталась поженить Беллами и Роду. Беллами идея понравилась. Рода была со странностями, но кого-то это могло и привлечь, поскольку жена-молчунья большая редкость, а Рода была не из говорливых, да еще миссис Маршалсон обещала им домик в качестве свадебного подарка. Однако Рода дала понять, что презирает Беллами. Тот, только тогда сообразив, сколько потеряет, женившись на Роде, выбрал девчонку из Лэкслиндена, которую поколачивал и над которой чувствовал свое превосходство. Он жил в принадлежащем Маршалсонам домике в Диммерстоуне.

Этим вечером он пришел, как обычно, с новостями из Холла, к которым Джон отнесся со злобным интересом: «Видел нового хозяина?» «Молодого Генри? Видел. Он в Диммерстоуне осматривал их дома», — «Надеюсь, ты сказал ему, что у них крыши прошили?» — «Крыши его не волнуют. Он похож на американца, глазеет разинув рот и говорит как янки», — «Небось думает, какие эти развалюхи живописные», — «Развалюхи — это ты точно сказал! Но он и знать ничего не желает. Не удивлюсь, если он окажется голубым, вид унего такой».