Амнезия

Вот он поднимается по Коммершиал-драйв — улице, на которой стоял дом его родителей, — входит в ворота детского сада и со всего маху пинает башню из кубиков, которую строит его приятель Филипп Бейтс. На миг Джеймс усомнился: действительно ли эта картинка — его настоящие воспоминания? Да, он помнил Коммершиал-драйв в мельчайших подробностях, но не оттого ли, что привык подниматься по ней каждый день в течение пятнадцати лет? Допустим, он не станет упоминать о Коммершиал-драйв, но как тогда быть с башней из кубиков? Чем глубже он проникал внутрь памяти, тем сильнее расплывались воспоминания. Джеймс уже сомневался, что ту башню из кубиков действительно строил Филипп Бейтс. А что, если память о детском саде смешалась с воспоминаниями об играх на школьном дворе? Он на самом деле помнит или просто думает, что помнит?

Поразмыслив, Джеймс решил не упоминать ни о Коммершиал-драйв, ни о Филиппе Бейтсе. Хотя разве пропуски не есть та же ложь? Что, если все его детские воспоминания так же ненадежны? Куда, в конце концов, его заведут эти недоговоренности? Расстроившись, Джеймс прикончил пиво и снова уставился в тетрадь.

«На деле меняется не цвет воды, а всего лишь ракурс».

Все, что я напишу потом, говорил он себе, станет лишь доказательством этой сентенции. Сама затея с написанием истории своей жизни начинала казаться Джеймсу бесплодной. Прошлое было глубоководным потоком, вода в котором никогда не оставалась прежней, а то, что видел Джеймс на его поверхности, отражало любой случайный источник света.

Джеймс закрыл блокнот и перевел взгляд на канал. Теперь вода стала черно-фиолетовой с вкраплениями желтого — там, где на поверхности отражались фонари. «С тех пор много воды утекло», — говорят люди, когда не хотят вспоминать. А что говорят, когда хотят вспомнить? Если бы он мог замедлить поток и развернуть его вспять! Если бы нырнуть в центр водоворота и попробовать воду на вкус! Но память — не вода в канале. Канал всего лишь метафора. За пределами его мозга прошлого не существует. Да и можно ли нырнуть в собственный мозг?

Мизинец занемел, и Джеймс вытянул ногу на соседний стул. Совсем недавно на нем сидела Ингрид. Внезапная боль пронзила сердце. Ингрид ушла. Закончилась еще одна глава его жизни. На миг он ощутил печаль, но за печалью пришло озарение.

Детство осталось слишком далеко. Неудивительно, что ему так тяжело дается рассказ о нем! Он просто выбрал неправильное направление. Что, если начать с Ингрид? Что ж, сказал себе Джеймс, значит, буду вспоминать с конца.

— Решено, — прошептал он.

Это было первое слово, которое он произнес за долгое время. Официант посмотрел на Джеймса с любопытством. Чтобы скрыть смущение, Джеймс попросил еще пива. Затем раскрыл блокнот, перечеркнул первое предложение и исправил единицу на пятерку. Он не знал, почему история его жизни должна уместиться в пяти главах. Какая разница? Пять — хорошее число. Джеймс вздохнул и начал писать.

Воспоминания потерявшего память

Глава 5

Я прожил с Ингрид пять лет. Все это время я был влюблен в нее и думал о ней больше, чем о любом другом человеке на свете. Мы спали вместе каждую ночь, обнаженные, бок о бок. Она была первым человеком, которого я видел, просыпаясь, и последним, на кого смотрел, перед тем как заснуть. Иногда за весь день Ингрид оказывалась единственным человеческим существом, с которым я общался. Теперь она ушла из моей жизни, и я вряд ли увижу ее вновь. Что я чувствую? Странно, но, похоже, ничего.

В последний раз Ингрид сидела за этим самым столиком. Десять дней назад. Память уже начинает меркнуть. Я изо всех сил пытаюсь воскресить ее образ, вызвать дух Ингрид, но он куда менее реален, чем свет фонарей, что отражается в хромированной поверхности стола, шелест воды в канале и вкус холодного пива у меня во рту. Она стала прошлым, а прошлое — дальний край, недостижимый берег.

В тот раз тоже было поздно, наверное около полуночи. Официант зажег лампу, и лицо Ингрид оказалось в тени. Я плохо помню, как мы возвращались домой, как поднимались по ступеням, как ложились спать. Не уверен, пожелал ли Ингрид спокойной ночи. Все эти незначительные события сегодня кажутся слишком расплывчатыми и неверными, чтобы назвать их полноценными воспоминаниями. Девять, восемь или семь дней назад я еще помнил их, теперь они стали туманом. Так и вся жизнь. Уходит в туман.

Однако я до сих пор помню, как встретился с Ингрид. Я стою на площадке для игры в сквош и собираюсь подавать. Я совсем загонял противника. Девятнадцатое сентября 1998 года. В Амстердаме я уже четыре дня. Летом моя прошлая жизнь пошла кувырком, однако пару недель назад я начал подозревать, что на деле все сложилось к лучшему. Однако сейчас я могу думать только о зеленом мячике в левой руке, ракетке в правой и размере корта.

Заношу ракетку над головой, и взгляд случайно падает на стену из тонированного стекла сзади. Она стоит за стеной: руки на бедрах, взгляд устремлен прямо на меня. Я мог бы соврать, что в первое мгновение меня поражают ее глаза (говорят же, глаза — зеркало души), и не важно, что наши взгляды встречаются лишь на миллисекунду, к тому же нас разделяет расстояние в два метра и темное стекло. Но дело, конечно, не в глазах.

Если честно, меня привлекает ее тело. Фигура, поза, короткая юбка. Именно внезапно вспыхнувшее желание и изрядная самоуверенность заставляют меня промазать. А вот довести матч до победы помогает злость, когда я вижу, как какой-то малознакомый парень приносит Ингрид напиток и уводит ее с собой. Девять — один.

— Господи Иисусе, — мямлит мой приятель Леон, когда я заканчиваю размазывать его по стенке. — Ну ты даешь!

В д уше я спрашиваю, кто эта девушка. Он называет имя.

— Помолвлена с Робертом Мейером. Ты должен знать его. Работает на бирже, приятель Джоритсов.

Я без труда вспоминаю Роберта. Высокий, атлетически сложен. Богатый нагловатый красавчик. Два года назад, когда я проводил в Амстердаме отпуск, взял у меня партию в сквош. Никогда его не любил.

Из душа мы с Леоном направляемся в бар. Вокруг сдвинутых столиков сидят около дюжины знакомых — мои приятели, приятели приятелей. Мужчинам мы пожимаем руки, женщин целуем в щеки. Последней я подхожу к Ингрид.

Вблизи она оказывается не такой уж красавицей — создание дня, не ночи. Русые волосы по плечи затянуты в хвостик. Мелкие, как у ребенка, черты, слегка тронутая летним загаром матовая кожа. Ее нежная, как у нектарина, бархатистость вызывает непреодолимое желание прикоснуться к щеке кончиками пальцев. Яркий облегающий топ (красный, хотя не помню — возможно, розовый или оранжевый) подчеркивает мышцы рук, предплечий, высокую грудь. Я определенно не отказался бы переспать с этой девушкой.

Она спрашивает, кто выиграл.

— Да он просто порвал меня, — вздыхает Леон.

Ингрид недоверчиво поднимает бровь. Я склоняюсь к ее щеке.

— Это правда?

Мои губы касаются нежной кожи. Она пахнет фруктами, нагретыми летним солнцем.

— Глупости, — отмахиваюсь я. — Ты играешь?

Появляется Роберт.

— Ингрид выступала за национальную сборную. Да она от тебя мокрого места не оставит!

Он пожимает мне руку и улыбается. Я улыбаюсь в ответ. Лицо Ингрид остается серьезным.

— Еще неизвестно. У тебя неплохая подача, но не хватает терпения.

— Терпения?

И только теперь я вижу ее глаза: откровенные, шоколадно-коричневые, прямой и уверенный взгляд. Зрачки немного расширяются, когда она переводит взгляд на меня, или мне просто хочется в это верить?

— Я мало наблюдала за твоей игрой, но мне показалось, ты слишком спешил выиграть.

У нее низкий с хрипотцой голос и забавный акцент.

— В игре важно уметь расслабиться, дать противнику возможность сделать неверный шаг.

Я принимаю к сведению ее совет. Следующий час я только молча киваю, слушая разглагольствования Роберта. Он не убирает руки с плеча, коленки или локтя Ингрид — словно боится, что, если отпустит ее хоть на миг, Ингрид взлетит вверх, словно воздушный шарик на ярмарке.