Амнезия

Он прослушал диск пять или шесть раз подряд. Когда-то Джеймс хорошо знал эти песни, и сегодня восприятие музыки не слишком отличалось от давнишнего. Пожалуй, звук казался менее насыщенным, но Джеймс решил, что все дело в разнице между винилом и CD. Да, еще не хватало одной песни. То в строке одной, то в аккорде другой он слышал отголосок знакомой темы. Скорее всего, его песня просто с другого альбома.

Джеймс не помнил ни мелодии, ни слов. Память сохранила лишь странную горько-сладкую печаль, легкие аккорды акустической гитары и низкий мужской голос.

Почему-то мелодия воскрешала в памяти странную картину: улица, длинный ряд домов, сизая ночная темень. Юноша и девушка, а возможно, мужчина и женщина бредут по тротуару, обнявшись. Она нежно склоняет голову ему на плечо. Под фонарем стоят двое полицейских. Ни начала, ни продолжения, словно стоп-кадр в кино. Только улица и мелодия на заднем плане.

Почему он не может вспомнить? А ведь Джеймс был уверен, что его песня именно с этого альбома! И почему оттого, что песни на альбоме не оказалось, ему так тревожно?

Оставшуюся часть утра Джеймс щелкал пультом, переключаясь с канала на канал, плутая между Си-эн-эн и X — между бессмысленным насилием и бессмысленным трахом. Он пил воду со льдом, почесывал спину мухобойкой, съел несколько маслин и выплюнул косточки в мусорное ведро. Джеймс изо всех сил старался забыть мелодию, но она засела глубоко в мозгу и жужжала, словно назойливая муха.

Чем дольше он вслушивался в слабые колебания воздуха в молчащей квартире, тем яснее понимал, что это не мелодия. Звук скорее напоминал постепенно уплывающую радиоволну. А потом и она рассеялась, словно стерлась под наплывом атмосферных помех или того смутного гула, который преследовал Джеймса со вчерашнего дня.

Этот гул походил на звон в ушах или бесконечное эхо звона: грохот подземки, гудение неоновых ламп, тонкий стон линий электропередачи, шум работающего процессора — все то, что люди слышат каждый день, хотя уже сознательно не воспринимают. Чем напряженнее он вслушивался, тем яснее различал в странном гуле что-то знакомое и безвозвратно забытое. Он начал подозревать, что гул был всегда, просто раньше его заглушали другие шумы.

Джеймс закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Если удастся додумать эту мысль до конца, схватить ускользающую мелодию, то его жизнь изменится. Наконец Джеймс бросил бесплодные попытки и, тяжело вздохнув, отправился к холодильнику.

После обеда он съел целое ведерко мороженого и снова смотрел Тур де Франс. Потом задремал, и ему приснился странный сон. Во сне Джеймс пришел к врачу снимать гипс. Гипс был мягким, и врач разматывал его слой за слоем.

— А теперь встаньте! — наконец воскликнул довольный врач.

Джеймс посмотрел вниз и не увидел ничего. Нижняя часть ноги, раньше замотанная бинтом, исчезла. Во сне это совсем не удивило его. Он заплатил врачу и, опираясь на костыли, заковылял восвояси.

Проснулся он вечером, постоял под холодным душем и поднял жалюзи. Жара спала, подул легкий ветерок. Джеймс уселся на балконе и стал ждать Ингрид.

~~~

Она вернулась поздно. Так бывало и раньше, когда Ингрид засиживалась в баре с коллегами, но прежде она всегда ему звонила. Джеймс приготовил кус-кус из куриных грудок с овощами и около девяти в одиночестве съел свою порцию. Он уже начал беспокоиться о том, как поведет себя Ингрид, когда вернется, затем испугался, что она и вовсе не вернется.

Ингрид появилась после десяти. По блеску ее глаз и несколько бессвязной речи Джеймс заключил, что она слегка навеселе. Ингрид спросила, как он провел день. Джеймс неохотно рассказал о песне, которую так и не смог вспомнить. Может быть, станет легче, если он напоет, спросила она. Джеймс попробовал. Увы. Мелодия продолжала смутно звучать где-то в мозгу, однако на пути ко рту исчезала, словно наталкиваясь на непреодолимую преграду.

— Не получается, — вздохнул он.

— Не переживай, еще вспомнишь.

Ингрид спокойно принялась за еду. Джеймс спросил, почему она задержалась. Она ответила, что заболталась в баре с подружкой.

— Зато мне полегчало, — улыбнулась Ингрид. — Вчера вечером тебе со мной пришлось нелегко. Извини.

— Не извиняйся. Просто я…

— Давай не будем начинать по новой, ладно? Джеймс, я хочу серьезно с тобой поговорить.

Ингрид уселась на пол рядом с его креслом и заговорила деловым и будничным тоном.

— Я приняла предложение перейти на новую работу, а ты поступай как знаешь. Захочешь остаться со мной, буду рада. Займешься чем-нибудь еще, возражать не стану. До увольнения мне придется отработать на старом месте месяц, затем я съеду. Неделю поживу у родителей, а потом приступлю к новой работе.

— Как быстро все решилось!

Ингрид поднялась с пола.

— За квартиру заплачено до конца августа. Я уже сказала домовладельцу, что мы не продлеваем договор. До тех пор можешь пожить здесь, подумать, чем займешься потом. Надеюсь, у тебя все сложится.

Джеймс кивнул, не зная, что сказать.

— А пока давай забудем обиды и останемся друзьями.

— Как скажешь.

— Не хочешь прогуляться? На улице посвежело. Посидим у Гарри, выпьем пива.

Так они и провели следующие восемь недель. Вниз по ступеням, прогулка, бар, снова вверх.

Верная своему слову, Ингрид ни разу не упомянула о предстоящем расставании. Они говорили о пустяках или просто молчали. В их отношениях не ощущалось ни неловкости, ни напряжения. Ингрид и Джеймсу всегда было хорошо вместе. Со стороны они казались идеальной семейной парой: спокойные, невозмутимые, даже немного самодовольные.

Однако благополучный фасад скрывал иное. Джеймс полностью ушел в свои мысли. Он сидел рядом с Ингрид, пил пиво, смотрел, как меняется цвет воды в канале, а разум его бродил далеко: в иных местах, в иных временах. Тело жило словно на автопилоте, а мысль медленно прокладывала свой путь в медленно сгущающейся тьме.

Этим летом Джеймсу снились странные сны. Четкий сон с гипсом был нетипичен для той поры. Большинство снов рассеивалось, стоило ему открыть глаза, а один повторялся снова и снова.

Следуя за нитью, Джеймс шел по темному туннелю. Позади виднелся смутный источник света. Он понимал, что должен вернуться назад, к свету, но продолжал упрямо двигаться вперед. Туннель шел под уклон. Идти вперед было легче, чем лезть назад. К тому же хотелось знать, куда ведет нить.

В стенах туннеля периодически появлялись дыры, и Джеймс останавливался и заглядывал в них. Картины, которые он видел там, завораживали и тревожили его. То были образы из его прошлого, проблески памяти. Джеймс видел лица людей, которых знал много лет назад. Улицы, дома и пабы, о существовании которых успел забыть.

Просыпаясь поутру, Джеймс не помнил подробностей, исчезавших, стоило открыть глаза. Он знал только, что во сне мучительно пытается что-то вспомнить, и это чувство было необъяснимо томительным.

Джеймсу казалось, что при Ингрид он не упоминал о своих снах. Пару раз она печально обмолвилась, что во сне он разговаривает. Джеймс спросил, помнит ли она, что он говорит. Ингрид ответила, что не разобрала слов.

~~~

Их последний вечер ничем не отличался от прочих. Джеймс и Ингрид сидели у канала, ели жареную картошку с майонезом, пили пиво. За соседними столиками ужинали немецкие и американские туристы. Ингрид читала журнал с полуобнаженной красоткой на обложке. На лице модели застыло неправдоподобно счастливое выражение. Они почти не разговаривали. Изредка Ингрид касалась руки Джеймса, и он поднимал глаза на привычную толпу и вечно меняющую цвет воду. Джеймс смотрел, но не видел. Мысли его были далеко.

Впрочем, этот вечер запомнился Джеймсу странным вопросом, который задала Ингрид.

— Джеймс, — начала она самым будничным тоном, — зачем ты побежал вверх по ступенькам, ну, в тот день?

Он моргнул.