Киномания

— Шарки, ты что, и в самом деле в это веришь?

— Я допускаю такую вероятность, — ответил он.

— А что Клер? Ты с ней об этом когда-нибудь говорил?

— Да знает она обо всем этом. Она знакома с Розенцвейгом. Они об этом по-всякому спорили. Но стоит зайти слишком далеко в смысле потусторонности, как она надевает шоры на глаза. Она, конечно, голова, но и у нее есть свои пределы. Она их называет своими «стандартами».

— А ты не веришь в стандарты.

— Стандарты — это для боксеров. Клер — настоящий боксер. Она любит хорошую драчку. Ее хлебом не корми — дай подраться. Что до меня-то я сажусь поудобнее и получаю удовольствие. Ты только пойми меня правильно. Если ты спросишь, то я тебе скажу, что Клер — высший класс. Вся разница между нами в том, что, по моему мнению, кино — это нечто большее, чем видит глаз, — А потом, подмигнув и присвистнув: — Как с этим вампиром, а?

— Каким еще вампиром?

— Я говорю о старине Макси-Шмакси фон Касле. «Пир неумерших».

— Ах, это. Ну и что Касл?

— Ты думаешь, Макси ничего об этом не знал?

— О чем?

— О средневековом кино. У него-то точно было средневековое вино, если я в этом хоть что-нибудь понимаю. Парень, который умеет так проявлять скрытое изображение, непременно должен быть в контакте со сверхъестественными силами. Иначе невозможно понять, как черное может быть таким черным.

— Ты видел эту картину?

— Конечно. Как только она к нам попала. В этой картинке были такие кадры — закачаешься. Ну, например, сцена в спальне. Это что-то!

— Да, Клер мне говорила.

— Она тебе его не показывала?

— Не то чтобы показывала. Я ухватил кусок последней части. Так что толком я его и не видел.

— Ну, такие кино можно и не смотреть целиком. Это как бульонный кубик для глаза. Везде одинаковой крепости.

— Вот что странно — Клер его уничтожила.

Шарки прореагировал мгновенно.

— Ничуть не удивлен. Она, наверно, от страха в штаны наложила.

— Брось ты. Ничего страшного там не было. Даже крови почти не видать.

— Я говорю об эстетических принципах. А для Клер это важнее крови. Ты видел сцену с колом в конце? Разве вся ее ин-тел-лек-туальная болтовня — не протест против такого мозгокрутства? — И потом, заметив мое любопытство: — Послушайся моего совета — никогда не говори об этом с Клер. Она тебя выкинет из своей постели. Знаю по собственному опыту.

Но я заговорил об этом с Клер — просто не мог удержаться. Я полагал, что лучше всего подойти к интересующей меня теме издалека, а потому решил, что безопаснее всего начать с Лепренса. Но не успел я произнести его фамилию, как она смерила меня таким взглядом, что я сразу же представил себя в изгнании — на кушетке в гостиной.

— Ты говоришь о том типе, что вывалился из поезда и пропал?

— Я так понимаю, что никто не знает — вывалился он или…

— Конечно, он не вываливался. Его укокошили иезуиты, да? Или испанская инквизиция? Или розенкрейцеры? Как тебе Шарки рассказал эту историю на сей раз?

— Ты хочешь сказать, он все это выдумал?

— А ты как считаешь?

— Но Лепренс-то был. Я про него нашел.

— Ну да, был. А потом исчез. И что с того? Из этого не вытекает, что его умыкнули на летающей тарелке. У меня был дядюшка — Осберт, тоже исчез. Убежал с женой мясника.

— Но со священником-то ты встречалась — с Розенцвейгом?

— Во-первых, он не был священником. Он только называлсебя священником. А на самом деле был сумасшедшим. А во-вторых, заткнулся бы ты лучше, пока меня не вырвало.

— Шарки говорит, что Розенцвейг принадлежал к какой-то секте, которая преследует тебя с самого Парижа.

— Ну конечно! Это потому, что я знаю тайну тридцати девяти ступенек {80} .

— Так преследует или нет?

— Пару раз кто-то тут объявлялся…

— И тебя это не беспокоит?

— Если бы я беспокоилась из-за каждого сумасшедшего, который заглядывает в «Классик»…

— А этот тип — Розенцвейг — он разве не пытался убить Анри Ланглуа?

— Ну пытался… Скажем так, мне нравится ходить по краю.

— Шарки говорит, ты с ним пару раз круто поспорила. Вот я и подумал…

— Поспорила! Буду я тратить время — спорить с психами. Моя работа состояла в том, чтобы вышвыривать его из Синематеки каждый раз, когда он там появлялся. Этот тип кидался всякой дрянью в экран, мерзавец!

— Значит, ты считаешь, Шарки болтает попусту?

— Ха! Он что, рассказывал тебе о мальтийском кресте?

— Ну да.

— Знаешь, что это? Это его способ соблазнения. Он таким образом девиц клеит. Все равно что его байка про гонки подводных лодок. «Идем в проекционную, я тебе покажу мальтийский крест. Ох-ох-ох, ну и жара тут. Ты бы разделась немного». Обычно это действует на застенчивых девственниц, если они заядлые киноманки. — Клер подозрительно покосилась на меня, — Не знаю, что ему от тебя надо, но если он пригласит тебя в душ после кино, ты хорошенько подумай.

— Шарки говорит, Розенцвейг интересовался этим вампирским фильмом, что ты здесь смотрела, — «Пир неумерших».

— Шарки так говорит? А мы что, должны внимать каждой его глупости? — В ее голосе послышались нотки раздражения.

— Я просто подумал…

— Еще три слова, и пару недель будешь думать на кушетке в гостиной, — Сказав это, она повернулась на другой бок, свернулась, как еж, и натянула одеяло себе на голову.

Больше я никогда не поминал при ней наших с Шарки разговоров, но я взял у него ту книгу, которую он обозвал «крупнокалиберной наукой». Оказалось, что это толстенная книжища на газетной бумаге и в мягкой обложке с безвкусной картинкой: мрачные средневековые рыцари бичуют свои полуобнаженные жертвы и ставят на них клейма. Буквы названия — «Ужас тамплиеров» — были составлены из кинжалов, с которых сочилась кровь. Обложка вещала: «Теперь об этом можно рассказать». «Полное издание — подлинная история, от которой кровь стынет в жилах». Естественно — что еще можно было найти в библиотеке Дона Шарки. Что касается автора, то он был упомянут микроскопическим шрифтом на заднике. «Сокращенную версию подготовил к печати Ж. Делавиль Леру». Несмотря на сенсационные обещания, напечатанный под обрез текст перевода оставался простым, временами даже скучноватым собранием фактов. В течение нескольких месяцев я то принимался читать, то откладывал книгу, но все же одолел ее до конца. И черт меня возьми — история и в самом деле была хороша.

Глава 4

«Венецианский пурпур»

Голос по телефону был настолько придыхательно-конфиденциальный, что Клер решила — сейчас начнется что-нибудь неприличное.

— Кто вы такой, черт возьми? — подозрительно спрашивала она, — Марсель? Какой еще Марсель?

— Марсель. Личный секретарь Чипси Голденстоуна.

— А, — сказала Клер, и в тоне ее послышалось отвращения не меньше, чем при разговоре с каким-нибудь отвратительным фатом.

— Чипси хотел поставить вас в известность, что у него в субботу в час дня собирается несколько intime [11]друзей. Он собирается устроить показ выставленных кинематографических ценностей из обширной коллекции его покойного отца. Мы надеемся, что вы сможете к нам присоединиться.

— Выставленные ценности — значит, выставленные на продажу, — сказала Клер, — Бесплатных удовольствий от Чипси не дождешься.

— Да, можно сказать и так.

— Значит, Чипси хочет нажиться на том, что награбил его старик. Так, а сколько времени папочка Голдштейн уже гниет в земле? Неделю?

— Мистер Айра Голдштейн скончался месяц назад.

— Так давно? Послушайте, Марсель, боюсь, я не приобретатель кинематографических ценностей — если только они не включают и фильмы.

— Включают, включают. Довольно большой выбор.

За какую-то долю секунды безразличие Клер сменилось жгучим интересом.

— Вы это серьезно? — спросила она.

11

Близких (фр.).