Программа

— У вас недостаточно материала, чтобы получить ордер, и вы хотите, чтобы я влез в конфиденциальные регистрационные данные?

Резкий тон Рутерфорда удивил Тима, а вот его упрямство было делом обычным. Почтовые инспекторы ничем не изменились с 1811 года, когда они постоянно носили оружие и вынуждены были уворачиваться от пуль. Они с фанатичным пиететом относились к почте, и Рэкли уважал это их отношение, хоть и выходил из себя, когда эта фанатичность мешала ему в расследованиях. Тим понял, что от злости растерял все свое благоразумие, и заставил себя промолчать.

— Почта неприкосновенна, пристав. Задумайтесь на минуту… — в голосе Рутерфорда появилась напыщенность, — люди все время жалуются на работу почты. Когда письма задерживаются, посылки приходят с повреждениями, когда какой-нибудь кретин использует почту для рассылки сибирской язвы. Но вы только вдумайтесь… вдумайтесь… за 37 центов, то есть меньше, чем вы заплатите за пачку жвачки, можно послать письмо из Майами в Висконсин. За 37 центов письмо можно отправить за четыре тысячи миль. В этой стране лучшая почтовая система за всю историю человечества, — продолжал Рутерфорд, мысленно радуясь, что нашел козла отпущения, на котором можно выместить злость, накопившуюся за крайне паршивый день. — Мы доставляем 40 процентов всей мировой почты, 700 миллионов писем и посылок ежедневно. И в отличие от ваших правоохранительных органов, которым выделяют огромные суммы из бюджета, мы находимся на полном самообеспечении. Да вся эта страна живет только за счет почты! Благодаря ей она платит налоги, голосует на выборах, получает лекарства. И система эта должна работать безупречно. Представьте себе, что зарплату вам заплатили десять раз в год, а не двенадцать. Что у завещания, которое вы с трудом нацарапали на своем смертном одре, было бы всего пять шансов из десяти дойти до вашего поверенного. Представьте, что конфиденциальный почтовый ящик до востребования, который вы оформили в одном из наших отделений для получения документов или личных вещей, вскрыл какой-то коп с весьма смутным представлением о гражданских правах и свободах при полном попустительстве коррумпированного почтового инспектора. И таким образом ваши политические петиции или письмо от вашей умирающей тетушки, — в этом месте своей речи Рутерфорд щелкнул языком, — из Калахари стало бы предметом изучения государства без всяких на то законных оснований!

— Я, э-э…

— До свидания, пристав Рэкли.

Тим с минуту посидел, на лице его блуждала рассеянная улыбка. Он не мог припомнить, когда его так здорово отчитывали. Разве что в пятом классе его учительница миссис Алессандри — он тогда приклеил ослиный хвост суперклеем к юбке Тины Миндаччи на каком-то празднике. Тим бросил телефон на пассажирское сиденье и решил просто наслаждаться дорогой.

Тихоокеанский хайвей огибал побережье Малибу, с него открывался потрясающий вид на серо-синий океан. Рядом с кампусом колледжа Пеппердин Тим заприметил один из лучших газонов на всем побережье. Он припарковался, а потом спросил у садовника, как ему найти общежитие Сигмы.

Дверь ему открыла блондинка, от одного взгляда на которую захватывало дух. У нее было лицо модели — высокие скулы, четко очерченная нижняя челюсть, маленький аккуратный носик. Синяя с рыжим резинка, стягивающая ее волосы, по цвету подходила к водолазке с символикой Пеппердина — Нептуном с развевающейся бородой и трезубцем. Так студенты пытались придать оригинальность своей избитой эмблеме в виде волн. Она слегка откинула голову и смотрела на него из-под густых ресниц. Жест был отточенный, доведенный до автоматизма постоянными тренировками:

— Кто вы такой?

— Я хочу поговорить с Кэйти Кельнер.

Девушка закатила глаза и распахнула дверь так, что стало видно трех серферов и еще одну девушку, растянувшихся на диване в комнате. Вторая девушка была рыжеволосой и не менее привлекательной, чем блондинка. Тим почувствовал себя так, словно попал на съемки рекламного ролика какого-то сугубо молодежного товара.

— Это я, — сказала блондинка, — что вы хотите?

— Мне нужно задать вам несколько вопросов о Ли Хеннинг.

— Опять? Уже, наверное, месяца три прошло. Вы еще не бросили это дело?

— Ваша забота очень трогает. Вы с ней разве не были подругами?

Двое парней-серферов хихикнули, а рыжеволосая красотка прыснула, выпустив струю дыма, который она до этого старательно удерживала в легких.

— Да, — сказала Кэйти, — мы с ней были очень близки.

Снова раздались смешки со стороны веселой накурившейся компании.

— Братан, — обратился к нему самый взъерошенный из парней и красноречиво поддернул свои штаны, — она была той еще штучкой.

— Так, слушай, — Тим показал парню свой значок, и с его лица тут же исчезла улыбка, — почему бы тебе не взять свое полотенце и травку и не свалить отсюда, пока я добрый?

Трое серферов тут же убрались из комнаты. Рыжеволосая девушка откинулась на покрывале и вальяжно потянулась.

— Простите, офицер, — проворковала Кэйти, нахально улыбаясь, — я не сразу поняла, что вы здесь, ну, в общем, официально. — Она покачала босой ногой вперед-назад. У нее на щиколотке блестел браслет с буквами: КБПИ.

— Могу я поговорить с вами наедине?

— Конечно, — Кэйти игриво улыбнулась.

Они прошли в ее спальню. Кэйти закрыла дверь и села на кровать, подтянув колени к подбородку. Ее шорты при этом задрались так, что Тиму открывался отличный вид на внутреннюю поверхность ее бедер. Он поднялся и открыл дверь. Рыжеволосая подруга Кэйти отключилась на диване, чипсы из пакета высыпались ей на грудь. С экрана телевизора раздавалась громкая пронзительная музыка, сопровождавшая какой-то тупой мультик. Да, ничего не скажешь, хорошее применение деньгам, которые их родители заплатили за обучение.

— Вы вроде хотели поговорить со мной наедине.

— Дверь закрывать необязательно. — Тим сел на кровать напротив нее, на которой не было постельного белья. — Это кровать Ли?

Кэйти кивнула:

— Когда твоего соседа по комнате отчисляют или он кончает жизнь самоубийством, ты остаешься в комнате один на весь год. Такое здесь правило.

На одной тумбочке громоздились бутылочки с косметическими средствами. Вторая тумбочка была пуста. На кровати Кэйти лежали подушки в цветочек и сидели плюшевые медведи. Единственное окно выходило на аккуратно прибранную спортивную площадку. За ней склон холма резко уходил вниз. Вдалеке на фоне океана возвышались пальмы.

— Расскажи мне о Ли.

— Нас с Ли поселили в эту комнату, мы не выбирали. Она была довольно приветливой и милой, но не хотела вступать ни в какие общины и организации. Так что она осталась в стороне от общественной жизни, — Кэйти прикрыла рот рукой и прошептала театральным шепотом, — она смахивала на супер Д.

— Супер Д?

— Девственницу… Это в принципе клево, вот только мы пытались знакомить ее с парнями, но она была такая… не знаю, впертая, что ли. Весь день сидела за компьютером. В общем, к ней было не подступиться с развлечениями. И одевалась она… просто жуть. А потом она вдруг стала вести себя очень странно.

— Как это «странно»?

— Ну, она перестала общаться со своими приятелями, которых у нее и так было немного. Эти бакланы, с которыми она вместе училась, перестали звонить. И она стала такой занудой. Боялась опоздать на секунду. И стала фанатично следить, чтобы все было аккуратно — складывала бумагу на столе в стопочки и все такое. Когда мы с ней начинали жить в одной комнате, она была более расслабленной. Я бы ни за что не согласилась тут с ней тусоваться, если бы она была такая сразу.

— А когда ты заметила в ней эти перемены?

— Примерно за месяц или недель за шесть до того, как она пропала.

— Откуда ты узнала, что она попала в секту?

— Она все время приглашала нас сходить с ней на их встречи.

— А где проходили эти встречи?

— Не знаю. Я уверена, что не в кампусе. Мы почти не слушали эту ее болтовню.

— А что вы делали?

— В основном смеялись над ней, — в сине-зеленых глазах Кэйти мелькнуло нечто похожее на угрызения совести, — я просто стараюсь честно отвечать на вопросы.