Дальтоник

Кейт радовалась по-настоящему, хотя из головы не шли эти чертовы картины с исписанными краями и странное самоубийство Леонардо Мартини.

— Тебе нравится, как поставлена кровать?

Нола решила переехать после того, как чуть не упала со стремянки в своей квартире. Кейт тут же наняла грузчиков, чтобы перевезти вещи, за несколько часов купила детскую мебель, боясь, как бы Нола не передумала. Теперь, нервничая, меняла предметы местами.

— Кейт, успокойся. Пожалуйста. А то я тоже начинаю нервничать.

— Успокоиться. Разве это возможно?

— Хочешь есть?

— Умираю от голода.

— Сейчас. — Кейт быстро прошла на кухню, начала рыться в кладовке для провизии. — Тут где-то у Лусилл припрятано печенье «Малломарс». А к вечеру я что-нибудь приготовлю.

— Может, закажем в ресторане?

Кейт рассмеялась.

— Хочешь верь, хочешь нет, но я умею готовить. — Налив Ноле стакан молока и поставив перед ней печенье «Малломарс», она с восторгом наблюдала, как та набросилась на еду. Неужели удастся это забыть, хотя бы на время? Кейт очень устала. Ведь так трудно постоянно держать себя в руках.

— Ты когда-нибудь отдыхаешь? — вдруг спросила Нола. — У тебя такой утомленный вид.

Кейт вскинула брови:

— Ты что, ясновидящая?

— Просто проницательная. — Нола внимательно посмотрела на Кейт. — Ты не ответила на мой вопрос.

— Конечно, отдыхаю. И вообще, все в порядке. Несколько дней назад действительно я даже не представляла себе, как продолжать жизнь, но… нужно, нужно продолжать. Верно? Иначе все теряет смысл. — Кейт отвернулась к раковине и стряхнула с пальцев несуществующие крошки, сдерживая подступающие слезы. — Мне кажется, пока я успешно справляюсь с эмоциями.

— Мне тоже приходилось заставлять себя жить, — сказала Нола. — Когда погиб брат, а потом вскоре умерла мама. Знаю, как это трудно.

— Да. — Кейт погладила руку Нолы. И вдруг ее охватила безотчетная тревога. Ощущение, что скоро произойдет что-то очень плохое. Но почему сейчас, когда впервые за все время горе чуть отступило?

— Что с тобой?

— Ничего. Просто… — На очень короткое мгновение перед Кейт возникло лицо другой девушки, которую она тоже любила, как дочь, но не сумела сберечь. Кейт обняла Нолу за плечи. — Просто я рада, что ты здесь.

— Я тоже, — сказала Нола. — Давай включим телевизор. Сейчас будут передавать твою программу.

Шторы плотно задвинуты, в комнате полумрак. Он вглядывается в экран телевизора. Поначалу скучно — не то что вчерашние мультики или шоу, — но он уверен, программа исторички искусств Кейт ему понравится.

Его не покидает чувство, что он ее откуда-то знает. Ему знакома эта улыбка и манера двигаться, пожимать плечами.

Он внимательно смотрит на экран.

«Ничего, рано или поздно я вспомню. И возможно, эта исто-рич-ка искусств станет моим новым другом. Хотя Тони об этом пока лучше не говорить. И Бренде тоже. И Брендону, и Донне. Ей особенно, она такая ревнивая. Нельзя обижать старых друзей».

Пока не происходит ничего интересного. Приглашенные в студию художники что-то нудно рассказывают, но ей это нравится. Судя по тому, как внимательно она слушает. Выходит, исто-рич-ка искусств хороший человек.

Потом она демонстрирует большую картину, что-то вроде коллажа, деревянные кресты и пластиковые куклы. Говорит, что автор, со странной фамилией УЛК, [25]талантливый молодой художник. Он не понимает, почему она так считает, и записывает дату выставки и название галереи. Надо будет самому пойти и посмотреть.

Художник, с которым она в данный момент беседует, серьезным тоном произносит непонятные слова вроде «хроматический», «взаимодополняющие и производные цвета», «теплый в противоположность холодному». Что-то подобное он встречал в книге по теории живописи, безуспешно пытаясь штудировать ее пару лет назад.

Потом на экране возникает большая картина. Горизонтальные цветные ленты с надписями внутри: желтый, синий и красный. Когда исто-рич-ка искусств говорит: «Обратите внимание на то, как художник Джаспер Джонс иллюстрирует цвет словами», — он вздрагивает.

«Боже мой, она знает его!»

— Тони, — кричит он. — Иди сюда! Слушай! Она знает его!

Он вспоминает, как в книжном магазине перевернул страницу, не ожидая найти ничего интересного, и увидел эти картины. Он выбрал книгу только из-за имени художника, но потом остолбенел, увидев картины со словами, так похожие на его собственные.

Эта книга лежит у него на самом почетном месте, сверху стопки, рядом с рабочим столом. К ней очень часто приходится обращаться. Так приятно иметь единомышленника. Он берет книгу, перелистывает страницы, пока не находит ту самую картину, которая сейчас на экране. «У моря», 1961. Непонятно, почему художник так ее назвал, ведь сколько ни всматривайся, даже намека на море не увидишь. Должно быть, это какая-то странная шутка. Но слова понятны — красный, желтый, синий, — а в нижнем углу художник почему-то соединил все слова, написал одно поверх другого, так что их невозможно прочитать. Но он разобрал сразу. Этот художник, — его побратим, его идол, — вероятно, был чем-то смущен или раздражен. Поэтому и написал все слова вот так, одно на другом. У него сердце ныло от любви к этому Джасперу. Очень хотелось сказать, что он понимает его огорчение.

Он спешит к дивану, когда Кейт объявляет об окончании передачи, испытывая досаду, что она больше ничего не скажет о его единомышленнике. Затем происходит нечто удивительное, но так быстро, что он не уверен, в самом ли деле это произошло.

Пристально вглядывается в экран. Неужели это видел?

А затем это происходит снова.

Ее волосы становятся каштановыми.

О Боже!

Одна лишь вспышка, и та почти мгновенно гаснет. Но на этот раз он видит в цвете не только ее волосы, но и глаза. О таком он и не мечтал.

Он подается вперед, трет уставшие глаза, потому что ночью плохо спал, весь день работал над картинами, а потом еще телевизор. Наверное, это глюки.

— Встретимся на следующей неделе, — говорит Кейт, — когда моим гостем будет… — Ее волосы снова чернеют. Затем на экране появляется пожилой мужчина, босой. Стоит посреди огромной мастерской, окруженный огромными серыми картинами, и говорит исто-рич-ке искусств о том, что цвет для него «все». Ему хочется залезть внутрь телевизора, схватить этого мерзавца за горло и давить, пока…

И вдруг снова! Боже! Ее волосы каштановые, а глаза голубые!

Через секунду цвета бледнеют.

Тяжело дыша, он падает на продавленный диван.

Хватит ли у него сил дождаться следующей передачи? Надо же, глаза у нее голубые, а волосы каштановые. Он выключает телевизор и долго сидит в полумраке, вспоминая исто-рич-ку искусств, ее чудесные каштановые волосы и небесно-голубые глаза.

Затем хватает цветные карандаши. На каждом раньше была обертка с названием цвета. Именно так он впервые понял смысл слов — красный, желтый, синий, зеленый — с помощью Холли, пятнадцатилетней девочки, жившей с ними некоторое время. Бывало, нанюхается клея «Дуко-цемент» и читает названия на обертках. Особенно ей нравились экзотические, вроде «яркий арбуз», «горячий шартрез» или «горячий фуксин». Они так играли. Холли показывала ему карандаш, а он должен был, не видя обертки, назвать цвет. Когда он угадывал, Холли радовалась, хлопала в ладоши и говорила: «Какой же ты умный».

Он улыбается, пока не вспоминает, как нашел Холли в ванной комнате на полу с иглой в вене и пеной у рта.

Ладно. Хватит о прошлом. Нужно сосредоточиться на настоящем. И будущем.

Вчера ночью в Бронксе он выбрал следующую. С каким терпением он наблюдал за ней всю ночь. Видел, как она влезала в машины и вылезала из них, затем рано утром, когда еще не совсем рассвело, проводил до самого дома. Он легко мог взять ее, но не стал. Потому что нужно действовать по плану. Принести картину темноволосого парня.

Он бросает взгляд наверх, на незаконченную картину парня, в которую добавил мазки кровью. Как дивно тогда все было. Алая кровь, фиолетовые внутренние органы. Почти как на картинах Сутина, Френсиса Бэкона, де Кунинга. Может, в следующий раз, когда он будет смотреть ее передачу, это чудо случится снова. И он увидит свои репродукции такими, какие они есть.

25

УЛК— инициалы Уильяма Лютера-Кинга Хандли, воспитанника Кейт, которыми он подписывает свои работы. (См. предыдущий роман Д. Сантлоуфера «Живописец смерти».)