Страница 2 из 82
— Скажи чуваку: из-за того, что у него крутая тачка, у него мужское достоинство не вырастет, и он притворится глухим. Но попробуй только задень его жену…
— Господи!
На долю секунды ван Герден снова ощутил ненависть и облегчение, освобождение от вчерашнего вечера: пятеро мужчин среднего возраста с лицами искаженными от гнева били его и руками и ногами. Драка продолжалась до тех пор, пока трем барменам не удалось их разнять.
Они молчали до тех пор, пока Кемп не остановился у какого-то здания на береговой линии.
— Четвертый этаж. «Бенеке, Оливир и партнеры». Скажешь Бенеке, что ты от меня.
Ван Герден кивнул и вылез из машины. Кемп проводил его задумчивым взглядом.
Ван Герден захлопнул за собой дверцу внедорожника и вошел в здание.
После того как хозяйка кабинета пригласила его сесть, он неуклюже плюхнулся в кресло, всем своим видом демонстрируя недостаток почтения.
— Меня прислал Кемп. — Вот и все, что он сказал.
Она кивнула, на мгновение остановила взгляд на его заплывшем глазе и разбитых губах, но сделала вид, что ничего не заметила.
— Мистер ван Герден, по-моему, мы с вами можем помочь друг другу. — Садясь, она подоткнула под себя подол юбки.
«Мистер», надо же! Пытается держаться с ним как с ровней. Знакомый подход! Ван Герден ничего не ответил. Он внимательно оглядывал лицо новой знакомой. Интересно, от кого из предков ей достались нос и рот. Большие глаза и маленькие уши. Генетика иногда выкидывает странные штуки. Передним сидела женщина, которую можно было назвать почти красавицей.
Она положила руки на столешницу и сплела пальцы.
— По словам Кемпа, у вас есть опыт сыскной деятельности, но в настоящее время вы не заняты этим на постоянной основе. Мне нужна помощь хорошего сыщика. — Женщина говорила легко и непринужденно. И явно была знакома с основами психологии. Ван Герден решил, что его новая знакомая не дура. По крайней мере, чтобы вывести такую из себя, понадобится больше времени, чем обычно.
Она выдвинула ящик стола, достала оттуда папку.
— Кемп говорил вам, что я опустился?
Руки на столе слегка дернулись. Хозяйка кабинета натянуто улыбнулась:
— Мистер ван Герден, ваш характер меня не интересует. Ваша личная жизнь меня не интересует тоже. У меня к вам деловое предложение. Я предлагаю вам временную работу за достойное вознаграждение.
Ах, чтоб тебя! Какие мы сдержанные! Как будто ей все известно заранее. Думает, раз у нее есть ученая степень и дорогой мобильник, ей ничего не страшно.
— Сколько вам лет?
— Тридцать, — не колеблясь ответила она.
Ван Герден покосился на ее руки. Кольца нет.
— Итак, мистер ван Герден, вы согласны?
— Зависит от того, что вам нужно.
2
Моя мать была художницей. Мой отец был шахтером.
Впервые она увидела его в холодный зимний день на подмороженном поле стадиона в Олиен-Парке. Его полосатая футболка с эмблемой команды порвалась в клочья. Он медленно брел к боковой линии, чтобы переодеться. Она увидела его великолепный торс, красиво развернутые плечи и плоский живот.
Потом она всякий раз подробно рассказывала, что небо в тот день было светло-голубое, серел выцветший, вытоптанный газон на поле. На трибуне сидела группка студентов — болельщики, которые шумно поддерживали свою команду, игравшую с шахтерами. Их фиолетовые шарфы казались особенно яркими на фоне скучных серых деревянных скамеек. Всякий раз, слушая маму, я представлял себе ее саму. Стройная фигурка, запомнившаяся по черно-белой фотографии тех лет, сигарета в руке, темные волосы, черные глаза. Такая задумчивая красавица. А мама рассказывала, что, как увидела отца, его лицо и фигура показались ей совершенно неотразимыми и правильными. Но за красивыми лицом и телом она сразу разглядела его душу.
— Я заглянула к нему в сердце, — говорила она.
В тот миг она совершенно точно поняла две вещи. Первое: ей хочется его нарисовать.
После игры она ждала его снаружи, среди руководства команды и игроков второго состава. Наконец он вышел — в куртке и при галстуке, волосы еще не высохли после душа. И он увидел ее в сумерках, угадал ее нетерпение, вспыхнул и подошел к ней, как будто заранее знал, что она его хочет.
У нее в руке был клочок бумаги.
— Позвони мне, — сказала она, когда он остановился рядом с ней.
Его окружили товарищи по команде, поэтому мама просто сунула ему записку со своим именем и номером телефона. И сразу ушла, вернулась в дом на Том-стрит, где она проживала и столовалась.
Он позвонил поздно вечером.
— Меня зовут Эмиль.
— Я художница, — сказала она. — Я хочу нарисовать картину.
— Вот как! — Он не сумел скрыть разочарования. — Какую картину?
— Тебя.
— Почему?
— Потому что ты красивый.
Он рассмеялся, недоверчиво и натянуто. Позже он признался маме, что ее слова его удивили. С девушками ему не везло. Мама заметила: ему не везло потому, что он стеснялся.
— Ну, не знаю… — неуверенно промямлил он.
— В качестве платы можешь пригласить меня куда-нибудь поужинать.
Мой отец в ответ только рассмеялся. Но через неделю, холодным зимним воскресным утром, он сел в свой «моррис-майнор» и из Стилфонтейна, где жил в холостяцкой квартирке, поехал в Потхефстром. Мама села к нему в машину, положила на заднее сиденье мольберт и краски и велела ему ехать по Карлтонвил-роуд к Боскоп-Дам.
— Куда мы едем?
— В вельд.
— В вельд?
Она кивнула.
— А разве рисуют не… не в салоне?
— Место, где работают художники, называется студия.
— Да.
— Иногда.
— Вот как?
Они свернули на проселочную дорогу и остановились на вершине невысокого холма. Он помог ей вынести из машины все ее вещи, наблюдал, как она растягивает холст на мольберте, открывает ящик и чистит кисти.
— Можешь раздеваться.
— Догола не буду.
Она молча смотрела на него.
— Я даже не знаю твоей фамилии.
— Джоан Килиан. Раздевайся!
Он снял рубашку, потом туфли и заявил:
— Ну и хватит!
Она не стала возражать.
— Что мне теперь делать?
— Поднимись вон на ту скалу.
Он взобрался на высокий утес.
— Не стой так скованно. Расслабься. Можешь пошевелить руками. Посмотри туда, на плотину.
А потом она начала рисовать. Он о чем-то спрашивал ее, но она не отвечала, только несколько раз просила его постоять спокойно, переводила взгляд с него на холст, смешивала краски. Наконец он оставил попытки завязать с ней разговор. Прошло чуть больше часа, и художница позволила натурщику отдохнуть. Он засыпал ее вопросами. Тогда он узнал, что она — единственная дочь актрисы и преподавателя драматического искусства из Претории. Он смутно помнил их имена из старых фильмов на африкаансе, снятых в сороковых годах.
Наконец она закурила сигарету и начала складывать свои инструменты.
Он оделся.
— Можно посмотреть, что ты нарисовала?
— Не «нарисовала», а «написала». Нет, нельзя.
— Почему?
— Увидишь, когда я закончу.
Они вернулись в Потхефстром и выпили горячего шоколада в кафе. Он спрашивал ее об искусстве, она его — о работе. И вот под вечер в тот зимний день в Западном Трансваале он долго смотрел на нее, а потом сказал:
— Я хочу на тебе жениться.
Она кивнула, потому что это была вторая вещь, которую она точно поняла, когда увидела его в первый раз.
3
Женщина-адвокат посмотрела на папку и медленно вздохнула.
— 30 сентября прошлого года Йоханнес Якобус Смит погиб от огнестрельного ранения. Его застрелили грабители, которые проникли к нему в дом на Морелетта-стрит в Дурбанвиле. Пропало все содержимое встроенного сейфа, в том числе завещание, согласно которому он передает все свое имущество своей подруге, Вильгельмине Йоханне ван Ас. Если завещание не найдется, будет считаться, что мистер Смит скончался, не оставив завещания, и тогда все его имущество отойдет государству.