Страница 90 из 94
— Вы в процедурной моего дома, — ответил он сам, когда Мэтью промолчал. — Вы знаете, сколько времени вы здесь?
— Нет.
Мэтью сам был поражен, насколько слаб его голос. Как летит время: вчера молодой человек, сегодня — кандидат в «Парадиз».
— Сейчас утро третьего дня.
— Сейчас день?
А почему темно? Ведь должны же здесь быть окна?
— Когда я последний раз смотрел на часы, была половина третьего. Утра.
— Ночная сова, — просипел Мэтью.
— За ночных сов вы могли бы Бога молить. Благодаря ночной сове по имени Эштон Мак-Кеггерс вас доставили ко мне быстро.
— Я помню… — Что же он помнит? Одноглазый призрак, выходящий из стены? Укол в шею сбоку? Да, это. Сердце снова забилось, и вдруг прошиб пот. Кровать стала тонуть, как лодка. — Рипли. Что с ним сталось?
— Ему нужно новое лицо. Сейчас он находится в арестантском отделении больницы на Кинг-стрит. Вряд ли он в ближайшее время сможет говорить. За это можете благодарить раба Мак-Кеггерса.
— А Зед как туда попал?
— Если коротко — вышиб дверь. Насколько я понимаю, невольник сидел на крыше Сити-Холла и увидел свет в ваших окнах. Он передал это — тем способом, очевидно, которым он это делает, — своему хозяину, который решил зайти к вам с бутылкой бренди отметить ваше возвращение. Потом передал что-то насчет звуков разбитого стекла. Так что опять-таки можете возблагодарить ночных сов, белой и черной масти.
— Почему… — начал Мэтью.
— Что почему?
— Секунду. — Мэтью должен был снова сложить вопрос, который рассыпался на губах. — Почему меня принесли именно к вам? Есть врачи и поближе к Стоун-стрит.
— Есть, — согласился Мэллори, — но никто из них не странствовал по миру так много, как я. И никто из них ничего не знает про лягушачий яд на том дротике, который вас ранил, и тем более как купировать его нежелательное действие.
— Как?..
— Я должен угадывать вопрос?
— Как вы… купировали?
— Прежде всего я понял, что это — что это должно быть, — по духовой трубке, которую нашел в вашей конторе Эштон, ну и, конечно, по вашему состоянию. Я полгода провел в экспедиции в джунглях Южной Америки, где видел, как туземцы охотятся с помощью таких трубок и дротиков. И не раз видел, как они валят даже ягуаров. Конечно, есть множество видов тех лягушек, которых они называют «лягушки отравленных дротиков», одни сильнее, другие слабее. Яд у них выпотевает на коже. Похож на желтовато-белое тесто. Как в том фарфоровом флаконе, что был в кармане у вашего юного негодяя.
Мэтью вспомнил пустое место в буфете, где висела когда-то трубка. Его имя тоже было в реестре жертв, но не вычеркнутое — ждало, пока Рипли сделает свое дело и доложит о результате.
— Яд плохо переносит хранение, — продолжал Мэллори. Его лицо при свечах казалось желтоватым. — Где-то за год он теряет исходную смертоносность. Но он по-прежнему может вызвать у человека паралич или хотя бы как следует напугать. Задача врача состоит в том, чтобы поддержать у отравленного дыхание и не дать сердцу остановиться. Что, собственно, я и делал с помощью своего чая.
— Чая?
— Не английского. Это мой рецепт, и я надеялся, что он поможет — если, конечно, яд не в полной силе. Чай этот варится из трехкосточника, тысячелистника, кайенского перца, листьев коки, боярышника и шлемника. Вы получили очень, очень мощную дозу. Даже не одну на самом деле. Выпаренную до осадка, можно сказать. В результате у вас сердце колотится, легкие качают, как мехи, пот течет ручьем — но если выживаете, то ядовитые вещества изгоняются.
— Ага, — сказал Мэтью. — Я думаю… лицо у меня красное?
— Как свекла.
— Могу я вам задать вопрос? — Мэтью осторожно поднялся и сел. Голова плыла, комната вертелась, но он сумел это сделать. — Вы когда-нибудь… давали этот чай Принцессе Лиллехорн?
— В куда более умеренных порциях. Это очень дорогое лечение. Укрепляет нервы, улучшает баланс жидкостей и весьма благотворно для женских органов. Она мне говорила, что у нее некоторые проблемы в этом отношении. Я ее просил о лечении не рассказывать, потому что источник листьев коки у меня ограничен, но она сочла разумным сказать одной подруге, которая…
— Передала другой, та — третьей, и у вас оказалось пять пациенток, платящих за процедуры три раза в неделю?
— Да, и я не возражал, потому что каждый раз, когда я увеличивал мой гонорар, они платили. Но теперь… вы израсходовали мои последние запасы.
— Вряд ли мне захочется еще, — сказал Мэтью. — Но скажите… откуда Эштон Мак-Кеггерс знал, что вам что-то известно о яде лягушки?
— Мы с Эштоном, — ответил доктор, — регулярно вместе пьем кофе на Краун-стрит. Он весьма интересный и знающий молодой человек. Очень любознательный. Я ему рассказал о своих путешествиях: Италия, Пруссия, Венгрия, Китай, Япония… могу с гордостью сказать: и многих других. Однажды я упомянул о своих исследованиях Южной Америки и вспомнил, как туземцы используют духовые трубки. Он читал записки сэра Уолтера Рейли о путешествии по Ориноко, где говорится о духовых трубках, так что Эштон ее узнал, когда увидел.
Мэтью кивнул, но продолжал смотреть на доктора очень внимательно. Какая-то мелкая деталь, хвостик от детали не давал ему покоя.
— Мне интересно, — сказал он, — как этот юный негодяй, как вы его назвали, завладел трубкой, дротиком и флаконом яда. А вам?
— Естественно, интересно.
— Знаете, мне это кажется как-то странно.
— Мне тоже, — согласился доктор.
— Я имею в виду, что не каждый день убийца пытается убить кого-то ядом лягушки из Южной Америки, и при этом в том же самом городе находится доктор, который… скажем, почти эксперт по ядам лягушек из Южной Америки.
— Не эксперт. — Мэллори мимолетно улыбнулся. — Еще далеко не все виды ядовитых лягушек открыты, в этом я уверен.
Мэтью сел чуть прямее. Во рту было горько.
— Я думаю, что Мак-Кеггерса тоже заинтересует это совпадение, когда он о нем задумается.
— Уже задумался. Как я ему и сказал, это одна из тех невероятностей, которые составляют хаос жизни. Еще я сказал ему, а также Грейтхаузу и Лиллехорну, что трубку могли сделать и здесь, в Нью-Йорке, но для добычи яда нужны были время и деньги. Кто-то должен был привезти его из джунглей. Весьма экзотический способ убить жертву, но, быть может… это был эксперимент?
Мэтью снова пробрало холодом. «Сейчас идут эксперименты», — сказала миссис Такк Слотеру.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Мэтью.
— Я имею в виду, что… может быть, молодой негодяй испытывал этот способ. Для кого-то другого. Проверить, насколько хорошо сохраняется яд, или же… — Он резко оборвал речь: — Вы хотите намекнуть, что это я дал яд? — Дугообразные брови приподнялись. — Вам не кажется, что это несколько неблагодарно? В конце концов, я на вас потратил чаю на очень большую сумму.
— Но я не должен был умереть? — спросил Мэтью. — Потому что яд уже был недостаточно силен?
— Вы были на краю, — ответил Мэллори. — Но точно могу сказать, что без моего лечения вы бы пролежали на спине в адской горячке не меньше недели, а потом едва ходили бы в течение… кто знает, какого срока? А с моим лечением вы выйдете отсюда, пусть и шатаясь, завтра или послезавтра.
Мэтью не мог сдержаться. Как ни был он слаб, а прозондировать надо было.
— Вы говорили, что вы с женой приехали из Бостона? В середине сентября?
— Да, из Бостона. И в середине сентября, верно.
— Я хотел спросить, доктор Мэллори… понимаю, что вопрос звучит очень странно, но… — Мэтью заставил себя пристально посмотреть собеседнику в глаза. — Вы назвали бы Манхэттен островом?
— Он и есть остров. — Мэллори вдруг остановился, только губы у него шевелились, будто готовые взорваться смехом. — А! Вы вот про это!
Из-под своей белой рубашки он достал лист светло-коричневой бумаги, сложенный вдвое, бумага была тоньше, чем пергамент. Мэллори развернул ее перед свечой, и Мэтью увидел карандашный отпечаток осьминога на обороте.