Криппен

— Ну, для того чтобы это представить, вряд ли нужно обладать очень богатым воображением. Мы же оба светские люди. И знаем, что творится в головах молодежи.

— К которой принадлежит ваша дочь, равно как и Эдмунд.

— Моя дочь — леди!

— Эдмунд — тоже! — в раздражении завопил он, больше не желая, чтобы порочили репутацию его возлюбленной.

Миссис Дрейк отступила на шаг и удивленно подняла брови.

— Я хотел сказать, джентльмен, — исправился мистер Робинсон. — Эдмунд — такой же джентльмен, как Виктория — леди, и я не понимаю, почему вы вменяете ему ее собственную вину.

— Я вижу, вы не желаете проявить благоразумие, — прохрюкала она, словно голодная свинья, и, открыв дверь, протиснулась мимо него. — Но я напоследок скажу вам: если нечто подобное повторится, то я обращусь уже не к вам, а к самому капитану Кендаллу. И потребую, чтобы этого так называемого джентльменасняли с корабля.

— Посреди океана? — с улыбкой спросил он.

— Не издевайтесь надо мной, мистер Робинсон, — рявкнула она. — И скажите Эдмунду, чтобы держался подальше от Виктории. Или вы чертовски дорого за это заплатите, обещаю вам. — И с этими словами она выбежала в коридор и вернулась в свою каюту, в ярости захлопнув за собой дверь.

Он минуту смотрел ей вслед, а затем покачал головой и отступил назад. Но когда уже собирался закрыть дверь, появилась Этель; войдя в каюту, девушка удивленно взглянула на него.

— Я пришла за тобой, — сказала она. — Думала, вместе пообедаем. Что случилось? У тебя расстроенный вид.

— Только что приходила миссис Дрейк, — ответил он. — По поводу вчерашнего вечера.

— Только не это. Значит, она жаждет крови Тома Дюмарке? Не хотелось бы мне сегодня оказаться на его месте.

— Наоборот, дорогая, — спокойно возразил он. — Она жаждет твоей. Очевидно, считает, что хорошо бы выбросить тебя за борт — на съедение акулам.

Этель моргнула и задумалась на минуту.

— Меня? — в конце концов спросила она, сняв с головы мальчиковый парик. — Но за что? Что я такого сделала?

— По всей видимости, поцеловала Викторию.

Этель открыла от изумления рот. Она все утро пыталась выбросить это происшествие из головы. Старалась забыть о нем — о продолжительности поцелуя и о том, что он доставил ей наслаждение.

— Хоули… — сказала она, покачав головой.

— Это, конечно, возмутительно, — произнес он. — То есть сама идея совершенно нелепа.

— Ты же знаешь,она бегала за мной с самого отплытия из Антверпена, — сказала Этель.

— Да, знаю.

— Дело в том, что вчера вечером она приперла меня к стенке. Напоила шампанским и сделала решающий шаг. Она попыталась поцеловать меня, но я, естественно, ее отвергла. Поэтому она так расстроилась и убежала.

— Этель, как будто я ей поверил, — сказал Хоули. — Тебе не нужно оправдываться.

— Ведь ты и сам знаешь правду, — бесстыдно солгала она. За те пару минут, что Этель все это обдумывала, она решила честно рассказать о событиях вчерашнего вечера, но потом поняла, что ничего этим не добьется. Лучше всего ограничиться незатейливой ложью.

— В любом случае она хочет, чтобы остаток плавания ты держалась от Виктории подальше, — продолжил он. — И, принимая все во внимание, это кажется мне разумным. Как можно дальше.

— Конечно. А ты рассказал ей о Томе? Как он напал на меня?

Робинсон покачал головой.

— С ней нет смысла вдаваться во все эти детали, — пояснил он. — Все равно она верит лишь в то, во что хочет верить. Ей незачем знать подробности. Но есть один момент: поднимаясь на борт, мы договорились, что будем как можно меньше привлекать к себе внимания. А вместо этого оказались замешаны в целый ряд неприятных происшествий на судне, и слишком много людей добивается нашего общения — я, например, сыт этим по горло. Осталось всего несколько дней пути: разве мы не можем уделить это время друг другу?

— Конечно, — ответила Этель и, взяв его за руку, села вместе с ним на краешек кровати. — Конечно, можем. Если хочешь, мы останемся здесь. Можем здесь и есть, и спать. Заниматься любовью. Все остальные — не в счет. Только ты и я.

Хоули кивнул, но ему стало грустно.

— Я хочу тебя понять, — тихо сказал он. — И хочу быть тебе хорошим мужем. Правда. Чтобы этих недоразумений больше не возникало.

— Я знаю. И ты конечно же прав.

— Я не хочу, чтобы между нами оставались какие-нибудь секреты. Иногда я думаю: если б я с самого начала попытался чуть лучше понять Кору, возможно, мы были бы счастливы вместе.

Этель нахмурилась: она не любила вспоминать о предыдущей миссис Криппен.

— Она была страшная женщина, — сказала она. — Ты это знаешь. Что касается ее, тебе не в чем себя упрекнуть.

— Возможно, я сам сделал ее такой, — возразил он. — Может, из-за меня она и ушла. Если это так, то виноват я. И я не хочу, чтобы то же самое случилось с тобой. Я не переживу, если потеряю тебя.

— Хоули, этого никогда не случится, — сказала она, обняв его за голову. — Я никогда от тебя не уйду. Я — не Кора.

— Я знаю. Но она поначалу тоже клялась мне в любви.

— Но я же действительно тебя люблю. И буду любить всегда.

— Под конец она меня возненавидела. Поэтому и бросила. И хотя я тоже с трудом выносил ее присутствие, мне все же больно думать, что она ушла к другому. Правда, смешно звучит?

Этель сглотнула и отвернулась, не в силах посмотреть ему в глаза.

— Это вполне объяснимо, — сказала она. — Но ты должен о ней забыть. Такое не прощают.

— У нас ведь нет друг от друга секретов? — спросил он.

— Конечно нет, Хоули.

— Ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне все, — твердил он. — Все— и я смогу тебя простить. Как бы это ни было ужасно.

Этель сглотнула и отвела взгляд.

— У меня нет от тебя секретов, — глухо сказала она.

Хоули кивнул — он выглядел немного разочарованным.

— Наверно, теперь она принесет горе и этому бедняге, — в конце концов сказал он, немного усмехнувшись и утерев слезу. — Поделом ему. Впрочем, — сказал он, вставая, — я все равно желаю ей счастья. Правда. Я обрел его вместе с тобой. Так почему бы ей не найти счастья где-нибудь еще?

Этель покачала головой, поражаясь способности своего возлюбленного прощать. Он действительно самый добрый человек на свете. Не удивительно, что она так сильно его любит. Он сказал, что способен простить все. Этель на это рассчитывала.

— Куда ты? — спросила она, когда он направился к двери.

— Нужно кое-что уладить, — ответил он, взглянув на себя в зеркало — не слишком ли заплаканные глаза. Нет, глаза были сухие, но щеки порозовели от загара.

— А я думала, ты хочешь побыть здесь? — сказала она.

— Конечно, конечно. Но я должен напоследок кое-что сделать. Вернусь примерно через час. До встречи.

Этель кивнула и посмотрела ему вслед. Ее сердце переполнялось любовью, смешанной со страхом, но теперь она знала, что ей тоже нужно уладить одно дело. Она откладывала его с той самой минуты, как они впервые ступили на борт «Монтроза», и вот час наконец пробил. Они уже приближались к берегам Канады и, судя по всему, планировали провести почти весь остаток пути в своей каюте, так что времени больше не оставалось. Она встала и подошла к гардеробу, прихватив с собой стул. Взобравшись на него, потянулась за шляпной картонкой, которую положила наверх неделю назад. Она держала ее осторожно, но без всякого отвращения. Просто это был последний поступок, который необходимо совершить, чтобы в будущем им всегда сопутствовали счастье и благополучие.

Этель убедилась, что коробка плотно заклеена, затем снова надела на голову парик Эдмунда Робинсона и открыла дверь.

Удостоверившись, что в коридоре никого нет, она вышла наружу, крепко прижимая коробку к себе.

— Мистер Робинсон, — сказал Матье Заилль, открывая перед гостем дверь. — А я вас ждал.

Мистер Робинсон вошел, не дожидаясь приглашения, и его тотчас поразило великолепие «президентского люкса». Каюта первого класса, которую они занимали вместе с Эдмундом, была очень славной, но апартаменты Матье Заилля не шли с ней ни в какое сравнение: длинная кушетка, несколько кресел и очень много свободного места. Из ванной, находившейся в углу гостиной, доносился плеск воды, а в другом конце комнаты две двери вели в небольшие спальни — у каждого отдельная.