Криппен

Этель изумленно уставилась на него.

— Хоули, ты что, шутишь? — спросила она.

— Я говорю совершенно серьезно, — ответил он. — Понимаешь, я подумал, если ты переоденешься мальчиком, то…

— Мальчиком?

— Выслушай меня, Этель. Если ты переоденешься мальчиком, то никто не станет всерьез задумываться над тем, почему мы плывем в одной каюте. Это никого не будет волновать.

Этель затаила дыхание — девушка просто не верила собственным ушам. Обернувшись и взглянув на купленные им вещи, она не смогла удержаться от смеха.

— Хоули, какой же ты ханжа! — воскликнула она. — На дворе, слава богу, 1910-й, а не 1810-й год. В наше время подобные вещи наверняка никого не волнуют.

— Разумеется, волнуют. Не будь такой наивной.

— А если даже и так, — решительно добавила она, — что из этого? Мы ведь любим друг друга, верно?

— Разумеется.

— И мы совершеннолетние?

— Да, но…

— И собираемся пожениться, как только доберемся до Канады, так?

— При первой же возможности.

— Тогда я спрашиваю тебя, Хоули, кому какое дело, чем мы с тобой покамест занимаемся? Если мы захотим провисеть всю поездку в вороньем гнезде, пролежать, свернувшись калачиком, в спасательной шлюпке или провыть на луну, — это никого не касается, потому что мы оплатили проезд!

Хоули встал, прошел к окну и, слегка отдернув пальцами штору, посмотрел вниз на антверпенскую улицу. Рынок уже закрывался, и он заметил стайку ребятишек, пристально следивших за бакалейным лотком, выжидая, когда хозяин отвернется, чтобы можно было украсть по яблоку. Цель их была очевидной, и Хоули поразился: неужели владелец лотка их не замечает? «На месте торговца, — подумал он, — я бы держал под лотком плеть — для отпугивания воров».

— Этель, — спокойно сказал он. — Я не просил бы тебя об этом, если бы не считал это крайне важным. Я был дважды женат, тебе это известно.

— Разумеется, но я не понимаю, какое это…

— Оба раза неудачно. Да, знаю: Шарлотта погибла, а Кора ушла к другому, но с обеими я был несчастен — это святая правда. С тобой все совершенно иначе. Я верю, у нас есть шанс обрести истинное счастье. Впервые в моей жизни появилась подлинная привязанность и любовь. И как только мы поднимемся завтра на пароход, для нас начнется новая жизнь. Вдали от Европы. Только ты и я. И я хочу, чтобы каждый миг этой новой жизни был идеальным. Путешествие через океан — прелюдия к нашему медовому месяцу, разве ты не понимаешь? Если нам придется терпеть издевки других пассажиров или если нас станут под конец третировать люди нашего круга — во что превратится эта поездка? В одиннадцать дней мучений. Нельзя так начинать совместную жизнь. А что, если скандал докатится до Канады и нам будет трудно завести себе там новых друзей? Я спрашиваю тебя: разве мы это заслужили? Прошу тебя, Этель. Ради меня. Подумай над этим.

Она медленно покачала головой — не отрицательно, а удивленно — и, снова обернувшись, посмотрела на одежду. Взяв купленные им бриджи, Этель приложила их к ногам, чтобы прикинуть размер. Она внимательно рассмотрела себя в зеркале: похоже, брюки были как раз. Она подобрала с кровати парик и, сложив волосы копной на голове, надела его сверху, осторожно поправив с боков. Этель снова глянула в зеркало, не зная, смеяться ей или плакать.

— Придется немного подогнать, — сказала она. — Возможно, понадобится остричь волосы.

— Но это подействует. Ты согласна?

— Будет заметно, — с досадой ответила она.

— Люди верят на слово. Никто не ожидает, что взрослая женщина оденется подростком. С какой стати? Это подействует, поверь мне.

Этель наигранно вздохнула.

— И как мы себя назовем? — спросила она. — Кем станем притворяться?

— Я и об этом подумал, — сказал он. — Это будет для нас игрой. Я скажу, что меня зовут мистер Джон Робинсон, а ты…

— Мистер Джон?..

— Ты — мой сын, Эдмунд.

— Твой сын, — произнесла она сухо. — Хоули, надеюсь, это не какая-то твоя странная фантазия? В противном случае должна тебе сказать, что…

— Это обман, и больше ничего, и, возможно, он даже нас развлечет. Прошу тебя, Этель. Я действительно считаю это разумным способом вырваться отсюда и начать все сначала.

Она задумалась над его словами. Ничего нелепее она не слыхала и не могла взять в толк, почему Хоули настроен так решительно. Конечно, его довод звучал веско. Если их попутчики в первом классе узнают, что неженатые мужчина и женщина путешествуют в одной каюте, они, естественно, поднимут скандал, но, в отличие от самого Хоули, ее это не особо волновало. Этель была не из тех женщин, которых заботит мнение окружающих.

— А когда мы доберемся до Канады, — сказал она, — то больше не будем притворяться? Снова станем просто Хоули и Этель, как прежде?

— Клянусь.

Она повернулась и опять взглянула на себя в зеркало.

— Из меня получился неплохой паренек, ты не находишь? — промолвила она.

Три дня спустя Этель не только привыкла к новому наряду, но и полюбила его. Выдавая себя за другого, она дышала воздухом авантюризма и свободы. Конечно, по пути возникали трудности. Благодаря своей врожденной красоте, большим глазам, заостренным скулам и пухлым губам Этель превратилась в очень привлекательного мальчика и обратила на себя внимание Виктории Дрейк, которой, как она с радостью отметила, в то утро в обеденном зале не было. Однако все, связанное с личностью Эдмунда Робинсона, в отличие от Этель Ле-Нев, было исполнено риска и отваги, чего она раньше никогда не испытывала. Она могла по-другому ходить, говорить, вести себя и думать. В Антверпене Этель села на борт мальчиком, но верила, что, если ничего не помешает, к концу переезда через Атлантику станет мужчиной.

Наложив себе завтрак, самозваный Эдмунд Робинсон окинул взглядом зал, который по-прежнему казался набитым битком. Однако вдоль стены располагался целый ряд столиков на двоих, и Эдмунд заметил в самом конце один свободный. Поэтому он быстро туда направился и сел — и в эту же минуту противоположный стул выдвинул второй пассажир. Эдмунд поднял взгляд и увидел мрачное, сердитое лицо Тома Дюмарке, разместившегося по другую сторону; его поднос был перегружен едой. У Эдмунда возникло такое чувство, словно Том его подстерегал.

— Том, — сказал он раздраженно, поскольку хотел позавтракать в одиночестве. — Как мило.

— Эдмунд, — произнес тот, неприветливо кивнув. — Не возражаешь, если я тут сяду?

— Отнюдь, — качнул головой Эдмунд. — Сделай милость.

Внезапно Том тяжело плюхнулся и быстро задышал, опустив руку под стол, будто у него что-то болело.

— Тебе плохо? — спросил Эдмунд, заметив его злобный взгляд.

— Хорошо, — пробурчал тот.

— Просто у тебя такой вид, словно ты ушибся.

— Мне хорошо, — настойчиво повторил Том, заведя руку за спину и поставив на стол завтрак: каша, сок, гренок, яичница с ветчиной на тарелке, два пирожных и чашка кофе, — и Эдмунд с улыбкой на все это уставился. Сам он обычно по утрам не рисковал и ограничивался чаем с гренком, но сегодня решил: была не была — и тоже взял себе тарелку с омлетом.

— Проголодался? — спросил он.

— Да.

Хотя вчера вечером они сидели друг напротив друга и довольно мило болтали, сейчас Эдмунд в мальчике ощущал какую-то неприязнь. Он наблюдал за тоскующими взглядами, которые тот бросал в сторону Виктории Дрейк, и прекрасно понимал, что Том замечает точно такие же взгляды Виктории, направленные на самого Эдмунда. Его это немного забавляло, хотя подобный флирт был для девушки совершенно бесполезным занятием, и Эдмунд подозревал, что у Тома еще меньше шансов завладеть предметом своей любви.

Хотя Том был симпатичным мальчиком и благодаря своим грубым, разбитным манерам, возможно, казался кое-кому еще более привлекательным, он по-прежнему оставался ребенком, и Эдмунд полагал, что интересы Виктории лежат в иной области.

— По правде говоря, я тебя ждал, — произнес Том через пару минут, подтверждая подозрения Эдмунда.