Криппен

— Да, — ответила Кора, затаив дыхание. — Безусловно.

Берлоши поставил ее у окна и дал несколько указаний: сев за фортепьяно, взял «до» средней октавы — Кора в ответ спела арпеджио: «до-ми-соль-октавой выше-до-соль-ми-до». Он взял «ре» — она спела на тон выше, затем «ми» — еще на один тон. Берлоши остановился на «соль» и, повернувшись, взглянул на нее. Кора тихо кашлянула, будто намекая, что простужена и сейчас не в лучшей форме, уже подыскивая для себя отговорки.

— Великолепно, — спокойно сказал Берлоши, словно только что услышал солистку ангельского хора. — У вас прекрасный голос.

— Благодарю вас, — ответила Кора с облегчением: несмотря на самоуверенность, проявляемую в присутствии других, в глубине души она всегда сомневалась, что обладает голосом.

— Однако нам предстоит много работы.

— Правда?

— Конечно. Врожденный талант есть, но его необходимо отшлифовать. Дыхание у вас слабое. Вы поете горлом, а не диафрагмой, где на самом деле и рождаются звуки. Но это — всего лишь техника. Нужно просто поработать над ее совершенствованием.

— Что ж, я готова, синьор Берлоши, — сказала Кора. — Приложу все свои силы.

— Ну и, разумеется, работа стоит дорого. Я беру два шиллинга в час, а нам придется встречаться четыре раза в неделю — по часу. Как вам такие условия?

Кора быстро подсчитала в уме и нервно сглотнула. Это была целая уйма денег, особенно учитывая, какое жалованье получал Хоули у Маньона.

— Хорошо, — сказала она, энергично кивнув. — Когда мы сможем начать?

Ожидая возвращения Хоули домой, Кора мысленно молилась, чтобы он не отказался дать ей денег на уроки пения. В последнее время муж стал гораздо раздражительнее, и она уже начинала волноваться, что он выходит из-под ее влияния. Необходимо отучить его от этого. Кора знала, что их отношения прервутся очень скоро, если он начнет заявлять о своих правах. Она должна просто сообщить мужу, что ей нужны деньги, — имнужны, если они рассчитывают на счастливую семейную жизнь в будущем, — а муж должен их дать, не задавая лишних вопросов.

Она слышала, как он вошел в дом и быстро поднялся по лестнице. Хоули всегда старался поскорее проскочить через прихожую, чтобы пьяный мистер Дженнингс его не заметил и не полез драться. Но когда муж перешагнул порог, Кора заметила в его глазах что-то непривычное — полную безысходность, гнев и даже ненависть. Он ей кивнул, бросил на кровать шляпу и, не проронив ни звука, прямиком прошагал в ванную: она услыхала, как в раковину потекла вода. Когда через несколько минут муж вышел, лицо его было розовым, а воротник — мокрым, словно он остервенело смыл накопившуюся за день грязь.

— Чудесный день, — сказала она, избегая расспрашивать, что случилось, хотя что-то, несомненно, произошло. — Я ходила на первый урок к синьору Берлоши.

— К кому? — рассеянно переспросил Хоули.

— К синьору Берлоши. Я рассказывала тебе о нем. Учитель пения. Живет на Тависток-сквер. Я ходила к нему.

— Ах да, — сказал он, отвернувшись, и нахмурился, увидев, в каком состоянии квартира. В раковине свалены грязные тарелки, оставшиеся со вчерашнего ужина, а на веревке, протянутой от одной стены к другой, сушилась одежда. Он заметил сценическое трико жены, висевшее у нее за спиной и похожее на две ампутированные ноги: от этого зрелища его чуть не вывернуло наизнанку. В пользу Шарлотты говорило хотя бы то, что она соблюдала в доме чистоту. — Это сегодня было?

— Да, и он настоящий профессионал, Хоули. Сказал, что за пятнадцать лет преподавания ни разу не встречал певицы талантливее меня. Сказал, что при надлежащем руководстве я могла бы стать самой выдающейся певицей на лондонской сцене.

Тот, естественно, ничего подобного не говорил.

— Хорошая новость, — пробормотал Хоули, убрал с кресла мусор и, грузно плюхнувшись в него, закрыл руками глазами. — А у меня все наоборот.

Кора сощурилась и пристально посмотрела на него. На миг — всего лишь на миг — забеспокоилась она о муже, будто стряслось какое-то большое горе, и в ней вдруг проснулось слабое сострадание.

— Хоули, — сказала она. — Что случилось? Ты такой напряженный.

Он горько усмехнулся и покачал головой, отвернувшись от жены, чтобы она не видела слез, которые полноводными озерами наворачивались на глаза. Он боялся моргнуть, чтобы слезы не покатились по щекам, подобно водопаду. Кора никогда не видела, как он плачет, и ему не хотелось, чтобы она заметила сейчас.

— Я ходил в Медицинскую ассоциацию, — начал он.

— Ну конечно. А я и забыла. Даже не подумала об этом. Ты получил лицензию?

— Ха! — сказал он. — Нет.

Сердце у нее упало, и она села на табурет: хоть бы задержка оказалась временной.

— Почему? — спросила она, когда стало ясно, что он не собирается распространяться. — Дело в деньгах? Нужно заплатить?

Теперь он повернулся и посмотрел на нее, и Кора поняла, что он действительно глубоко расстроен.

— В Медицинской ассоциации сказали, что мои дипломы в Англии недействительны. Сказали, для того, чтобы заниматься врачебной деятельностью, мне нужно окончить медицинское училище в Лондоне и сдать выпускные экзамены. Учеба, разумеется, займет несколько лет и потребует больше денег, чем мы сможем заплатить.

Кора открыла в изумлении рот.

— Нет! — воскликнула она. Муж молча кивнул. — Но это же смешно, Хоули. Ты — дипломированный врач.

— Они утверждают, что нет. Говорят, что двух дипломов, полученных на заочных курсах в Филадельфии и Нью-Йорке, недостаточно для того, чтобы стать врачом. Только не удивляйся так, Кора. Я с этим и раньше сталкивался. Ты же знаешь. Придурок Энтони Лейк знал об этом. А гадкий Ричард Мортон сказал мне это прямо в лицо, словно я — бесчувственный пес. Ты и сама не раз это повторяла. Я годами с этим борюсь. А все потому, что у меня не хватило денег на учебу в настоящем медицинском училище. Во всем виновата… женщина, — с горечью прошипел он в заключение.

Кора встала и подошла к нему, а затем опустилась рядом на колени. Она взяла его за руку и заботливо ее погладила. Муж удивленно взглянул на нее. Неужели она решила наконец утешить его, как и подобает жене? Неужели после его разочарования их скучные, пугающие отношения изменятся к лучшему? Он не мог в это поверить.

— Хоули, — спокойно сказала она. — Мне придется платить синьору Берлоши за учебу восемь шиллингов в неделю. Ты должен их где-нибудь найти. Может, у Маньона тебе предложат дополнительную работу, как ты думаешь?

Он моргнул, не веря своим ушам.

— Что? — переспросил он.

— У Маньона, — повторила она. — Сейчас твоего жалованья хватает нам обоим на довольно комфортную жизнь, но чтобы получать на восемь шиллингов больше… тебе придется работать в дополнительную смену. Или, возможно, мистер Маньон повысит тебе зарплату? Ты должен поговорить с ним. Это очень важно.

Хоули вырвал руку из ее ладоней, медленно встал и подошел к окну: тяжело дыша, он пытался взять себя в руки. За четыре года супружеской жизни он ни разу не повышал на жену голос. Кричала, как правило, она. Они всегда ссорились из-за того, что он не мог обеспечить ей жизнь, которой супруга, по ее собственному убеждению, заслуживала. Все их стычки заканчивались тем, что она орала на него, оскорбляла и грозила сковородками и кастрюлями, а он соглашался сделать то, что она просила, — все, что угодно, лишь бы она перестала вопить. Но теперь он почувствовал, как в душе зреет гнев, которого никогда прежде не испытывал. Этот гнев терзал его изнутри, подобно пылающему угольку, что тлел на дне желудка, и, поднимаясь сквозь грудную клетку, обжигал сердце. Хоули повернулся и взглянул на нее, а она вызывающе посмотрела ему в глаза, ощущая внезапное изменение температуры в их отношениях.

— Какая же ты бездушная, — сказал он, повысив голос. — Всегда говоришь только о своихжеланиях, о своихмечтах. И никогда о моих. Я получаю очередной удар, а ты думаешь лишь о том, где бы мне заработать еще восемь шиллингов на твои уроки пения? — Теперь Хоули уже орал — правда, он недооценил свою слушательницу, всегда готовую отплатить той же монетой.