Минос

— Мой отец очень любил спам из колбасного фарша, — разоткровенничалась она. — Когда служил в военно-морском флоте. А сейчас его на дух не переносит. Но моя мать никогда не готовила его так, как я. Она просто резала его на тонкие ломтики и жарила на сковородке. Вы хотели, чтобы я сделала все именно так?

— Да, совершенно верно.

— Сожалею, что у меня сейчас нет ананасовых ломтиков.

— Ничего страшного.

В углу тихо работал телевизор, но когда на экране появились утренние новости, Джени увеличила громкость. Диктор сообщил о произошедшем накануне в Атланте убийстве. Телекомпания «Си-эн-эн» весьма подробно освещала эту новость, так как ее штаб-квартира находилась как раз в Атланте, а это означало пристальное внимание телезрителей. Правда, во всем остальном передача была самой обыкновенной: раздраженной, терзающей душу, переполненной ужасающими подробностями о двойном убийстве любовников. При этом смаковались подробности жестоких истязаний и предсмертных мук несчастных жертв.

Как это прозаично, думал он, тщательно пережевывая колбасный фарш.

— Как ужасно, — сказала Джени и, сокрушенно покачав головой, отвернулась от телевизора и посмотрела на него. — Послушай, парень, ты очень быстро расправился с едой, — улыбнулась она. — Похоже, тебе понравилось, как я приготовила это блюдо. Давай я сделаю еще немного. — Было совершенно ясно, что она флиртует с ним. Он заметил это с самого начала. На ее руке не было обручального кольца, хотя Джени была немного старше его.

Он протянул ей пустую тарелку:

— Да, так обычно готовила моя тетя.

Джени с помощью пульта уменьшила громкость звука телевизора и поспешила с его тарелкой на кухню. Он отхлебнул немного кофе и продолжал смотреть новости. В этот момент телекамера была направлена на двух женщин, одна из которых была заметно старше другой. Она вышла из двери полицейского участка со слезами на глазах и оказалась перед толпой вездесущих журналистов. Она что-то сказала им, но Бобби не понял ее слов. Впрочем, ее не понимали и все остальные, так как она говорила по-испански, выдавливая слова вместе со слезами. Другая женщина была намного моложе и показалась Бобби знакомой, очень знакомой. Бобби поставил на стол чашку и уставился на экран телевизора. Эта молодая женщина, а точнее сказать, девушка, не плакала, а просто понуро повесила голову, но он все же увидел ее глаза. Да, конечно, она была очень похожа на свою сестру: такое же слегка скуластое лицо, чувственные губы и изящный подбородок. Однако у нее явно отсутствовало главное качество — неукротимая натура, так возбуждавшая всех окружавших ее сестру мужчин. Может, во всем виновата сюжетная линия новостей и столь печальное для нее событие? Нет, вряд ли. Вскоре прозвучало ее имя — Ромилия Чакон, младшая сестра Каталины Чакон, старшекурсница Университета Эмори. Ромилия была заметно темнее своей сестры, но не цветом кожи, напоминавшим слабо разбавленный молоком кофе, похожим на совершенно новые медные монеты. Нет, темнее были ее глаза, которые казались как бы в тени, подобной черной вуали. Кроме того, она была значительно моложе своей сестры, и эта тень ничуть не старила ее, а, напротив, подчеркивала ее юность. Сможет ли она держать себя в руках сейчас, когда выйдет из полицейского участка? Скорее всего да. Станет ли она когда-нибудь гоняться за призраками, как это делала ее сестра? Никаких сомнений. А сейчас она просто прошла сквозь этот хаос, как когда-то и сам Бобби. Но этот взгляд ее темных глаз, отбрасывающий тень на все лицо! Он не мог не настораживать, поэтому ему придется за ней присматривать.

— Ну вот, все готово, дорогой.

Джени поставила перед ним вторую тарелку с зажаренным с яйцами фаршем. Бобби улыбнулся и поблагодарил ее, а она на миг наклонилась над ним, упершись в стол кончиками пальцев. В это время новости переключились на другие темы дня.

Декабрь 2000 г

Я никогда не привыкну к этому.

Как раз тогда я впервые заплакала, стоя перед зеркалом. Я вернулась из больницы три дня назад и сейчас осторожно разматывала ослабевшие бинты на моей израненной шее, причем делала это без посторонней помощи, с трудом отрывая присохшую к ранам ткань. А ее было там немало: в общей сложности двадцать четыре слоя, но я могла видеть только шесть из двенадцати порезов. В больнице мне наложили на шею десять швов на внутренние раны, а две остальные врачи зашили с внешней стороны. Сейчас они хорошо прочищены и совершенно безопасны. Десять дней активного потребления антибиотиков напрочь обезвредили всякую инфекцию. За неделю пребывания в больнице я совершенно ослабла, ведь мои единственные движения ограничивались приемом пищи в постели да небольшим количеством тамалы, которую мама иногда приносила мне в палату вопреки всем запретам.

Медсестры аккуратно наложили мне бинты еще в больнице, а чтобы сменить повязку, тщательно расчесали мои волосы, туго собрали их в пучок на затылке, а потом прикололи к волосам на макушке. Это помогало им быстро и без особых трудностей менять бинты, а кроме того, устраняло малейшую возможность попадания волос внутрь раны. Однако для меня это стало сущим адом — туго собранные на голове волосы стягивали кожу на шее и причиняли невыносимую боль. Именно тогда я впервые поняла, но не высказала этого вслух, что никогда не привыкну к невыносимой боли, которую порождали тугие бинты на голове и до предела натянутая кожа.

После третьей перевязки мне впервые после нападения помыли волосы. Сестрам пришлось приложить немало усилий, поддерживая мою спину и голову так, чтобы мышцы спины и шеи, в особенности от плеча до уха, не слишком напрягались. «Придется следить за этим стерноклейдомастоидом», — загадочно произнесла Бэтси Энн, старшая медсестра, и улыбнулась. Она показывала мне эти мышцы раньше на специальной карте и безуспешно пыталась объяснить, как эти две тугие связки мышц, которые держат мою голову, соединяются где-то позади моих ушей, а исходят от места чуть ниже подбородка, где присоединяются к главным мышцам спины. К сожалению, лезвие ножа прошло как раз по этим мышцам, но, к счастью, не разрезало их на две части. Именно поэтому врачам пришлось наложить внутренние швы, которые и держат их вместе в данный момент, и именно поэтому я не могла повернуть голову ни вправо, ни влево, так как ощущала нестерпимую боль с обеих сторон шеи.

Я подружилась с Бэтси Энн на второй день моего пребывания в Больнице имени Вандербильта. Во время одной из ее ночных смен я швырнула в мусорную корзину кольцо с бриллиантом в четырнадцать карат, а потом сказала, чтобы она забрала его себе и продала в одном из ювелирных магазинов. Она послушалась моего совета. Кольцо прислал мне человек по имени Текун Уман — местный торговец наркотиками, который сейчас находится в бегах, — за то, что я спасла ему жизнь. Его несостоявшийся убийца и нанес мне эти ужасные раны. Мне это кольцо было не нужно, поэтому я решила избавиться от него любыми средствами. Бэтси забрала его себе, тут же отправилась в местный ломбард и вышла оттуда на четыреста тысяч долларов богаче. С тех пор она с необыкновенным усердием заботилась о моем стерноклейдомастоиде.

Откровенно говоря, она заботилась не только об этом. Она так тщательно и аккуратно помыла мне голову, что это напоминало массаж в самом шикарном салоне. Она перебрала пальцами каждый волосок на моей голове, проверила каждый дюйм на коже и постоянно хвалила мои волосы, повторяя, что они красивые и очень густые. Нет ничего удивительного, говорила она, что за мной ухаживал этот Текун Уман. При этом она на удивление правильно произносила его имя — а ведь оно из языка майя. Впрочем, его без ошибок могли произносить и другие жители Нэшвилла, которые довольно часто слышали в новостях прозвище этого наиболее известного наркобарона.

Бэтси Энн изо всех сил старалась подготовить меня к тому моменту, когда я увижу свою израненную шею. При этом она все время повторяла, что очень завидует моим прекрасным густым волосам, моим огромным, живым и очень темным, в особенности когда я злюсь, глазам («Боже мой, ты своим взглядом можешь разрубить телефонный провод!») и моему возрасту, так как сама была на десять лет старше.