Хадамаха, Брат Медведя

Посреди обезумевшего стада мчался медведь на порше.

Олень, наполовину черный, наполовину белый, будто зад от одного зверя, а голова от другого, хрипя, как загнанная собачья упряжка, и роняя с губ хлопья пены, низко стлался над землей, словно стараясь выскользнуть из-под сидящего на нем мохнатого седока. Медведь, с выражением полного офигения в широко-широко, совсем не по-медвежьи распахнутых глазах, тоже весь подался вперед, будто пытаясь выпрыгнуть из собственной шкуры. И скакала эта невозможная парочка прямиком к замершим в конце переулка стражникам.

Этого сердце Пыу уже не выдержало.

– Тварь! Тварь Нижнего мира прорвалась! Тварь! – истошно завизжал он, повернулся и кинулся бежать по переулку.

За его спиной слышались крики – наверное, погибающего тысяцкого с товарищем – медвежий рев и топот оленьих копыт. Топот становился все ближе, и кто-то с силой ухватил его за шиворот.

Пыу зажмурился от ужаса. Вереща, как пойманная мышь, он вознесся ввысь, отчаянно задрыгал в воздухе ногами… и рухнул, больно приложившись об широкое и твердое. От удара глаза его распахнулись… и он уставился на сапоги тысяцкого с обитыми железом носками. И один такой сапог целился наподдать ему в нос! Пыу с воплем вскочил и оказался с тысяцким лицом к лицу.

– И чего ж вы так орете-то, дядька Пыу? – прогудел над ним несколько обиженный мальчишеский голос.

Задрав голову, Пыу обнаружил еще больше, чем обычно, возвышающегося над ним Хадамаху – парень сидел верхом на том самом черно-белом олене! Теперь обалделой была морда оленя – тот явно не понимал, куда делся медведь и откуда взялся мальчишка.

– Это ты, Хадамаха? – слабым голосом простонал Пыу. – А где эта… этот… это… из Нижнего мира которое вылезло…

– Обратно залезло, – не дрогнув ни единым мускулом, отозвался Хадамаха.

– А… а… а штаны твои где, Хадамаха? – охнул Пыу, вдруг обнаружив, что у парня, кроме оленя, ничего и нет!

– С собой уволокло, – так же обстоятельно ответствовал Хадамаха. – Духи нижнемирские – такие вороватые! Так и норовят прямо с задницы штаны стырить!

– А оленей почему тогда оставили? – точно обидевшись за духов Нижнего мира, возмутился Пыу.

Хадамаха сожалеюще цокнул языком:

– Дырка между мирами маловата оказалась – не пролезли!

– Хватит наговариваться! – рявкнул тысяцкий. – Быстро на подворье! Брать всех! Вызывайте наших – пусть ловят оленей! – Широким шагом тысяцкий двинулся к разрушенному валкарану, на полпути остановился и через плечо бросил сидящему на олене Хадамахе: – Это и есть белый порш Ягун-ыки?

– Какой же он белый, когда он это… пополамистый? – не мог не влезть Пыу, взмахом руки словно деля оленя на две половинки. – Тоже, наверное, нижнемирский.

Тысяцкий ничего не ответил, лишь бросил на Пыу уничтожающий взгляд и снова повернулся к Хадамахе:

– Ты б надел что, а то неловко первый в жизни арест в голом виде производить.

– Зато запомнится как! – весело откликнулся дядя Хадамахи.

– Кому? – перебираясь через развалины, спросил тысяцкий. – Ему или арестованным?

Ошеломленный Пыу будто во сне пошел следом. Остановился, глядя, как дядя Хадамахи уже сноровисто связывает руки оглушенному хозяину подворья. Чукча не сопротивлялся.

– Так мы ж здесь были! – оглядывая разгромленное хозяйство, выпалил Пыу.

– Вы – были, а через забор заглянуть только мальчишка догадался! – буркнул тысяцкий, толкая перед собой тоже связанного гекчу. – А ты-то зачем в это чукотское дело влез? – смыкая пленника за веревку, бросил он.

– Он платил, господин начальник. Он платил, – с достоинством ответствовал гекча.

– Так вы ж вроде враги – как же ты мог у врага деньги брать?

– Мстил, однако, – с еще большим достоинством склоняя голову, сказал гекча, но, увидев, как вытянулось лицо тысяцкого, снисходительно пояснил: – Чукча гекче платит – у чукчи денег меньше, у гекчи – больше. Вот и выходит – месть!

Тысяцкий расхохотался.

– Неграмотный Хадамаха, таежный, не знает, что чукчи и гекчи враждуют, вот и полез, – забормотал Пыу, до которого потихоньку начало кое-что доходить, и это кое-что ему очень не нравилось! Еще не хватало, чтоб тупой мальчишка с отбитыми мозгами стал героем стражницкого дела!

Но тысяцкий лишь бросил на него хмурый взгляд и скомандовал:

– Тут еще женщины должны быть! Вот ими и займись! Не иначе как там прячутся! – После того, как забор между двумя хозяйствами развалился, стал отлично виден и уцелевший валкаран гекчей, один в один схожий с чукотским. Туда тысяцкий и кивнул.

Мальчишка, значит, на олене восседает, как тойон какой, а опытного, можно сказать, заслуженного стражника баб отправляют арестовывать? Ну есть ли на Сивире справедливость? Но спорить Пыу не решился. Переступая через вывороченные из ограды колья, неохотно направился к ведущей внутрь уцелевшего валкарана земляной галерее.

По разнесенному по косточкам и раскатанному по бревнышкам (в полном смысле этого слова) подворью пронесся стремительный порыв ветра. Невысокий черный смерч, танцуя, закружился на руинах, взметывая ввысь щепки и пыль сухих трав. В нос ударил омерзительный, какой-то старушечий запах. А еще ветер пах гарью. И смертью. Запахом, что реял нынче над всей опустошенной огнем чэк-наев Югрской землей. Вихрь заскакал по разгромленному двору, пронесся мимо Хадамахи и со свистом втянулся в уцелевший валкаран гекчей. Женский крик прорезал тишину.

Хадамаха спрыгнул со спины оленя и, оттолкнув топчущегося на пороге Пыу, кинулся в темную земляную галерею дома. Из плотной и тяжелой, как гранитная плита, тьмы слышались странные чавкающие звуки. С грохотом расшвыривая какой-то хлам, Хадамаха рванулся вперед.

Резкий алый свет ударил в глаза. Багровые блики заплясали на лице. В выложенном камнями углублении очага полыхало подземное Рыжее пламя! С треском расшвыривало искры – как хохотом заходилось! Женщины в меховых чукотских комбинезонах неподвижно валялись у очага. Тела казались смятыми и сплющенными.

Хадамахе показалось, что вокруг старшей женщины обвилась толстая, как корень старого дерева, змея. Гладкие кольца вздувались и опадали, мерно пульсируя. Оранжево-алые искры с треском пробегали по ним, стягиваясь к мертвенно-бледному лицу женщины. Черные лохмотья смрадного дыма скручивались в кокон, обхватывая шею.

Сзади затопотали шаги – и тишина, звенящая, как вопль. Не оглядываясь, по одному лишь запаху кромешного ужаса, мальчишка знал, что за спиной у него стоит Пыу.

С тягучей неторопливостью змеиные кольца начали разматываться. Черный кокон отлепился от шеи женщины, и… резкий визг полоснул по ушам. Кокон взорвался изнутри, обдав Хадамаху трупной вонью и пеплом. В черном вихрящемся мареве и липких лохмотьях дыма плавало сморщенное личико злобной старухи. Сквозь полумрак мертвенным гнилостным светом полыхнул белесый, затянутый гнойной пленкой глаз!

– Хи-хи-хи! – длинный, похожий на шмат гнилого мяса язык с хлюпаньем облизал растянутые жабьи губы…

Черная кольчатая змея развернулась, как хлыст. К горлу Хадамахи метнулась длиннопалая рука с загнутыми когтями. Мальчишка шарахнулся в сторону, ударился спиной об стенку…

– В-ш-ш! – распахнутая, как открытый сундук, пасть ринулась на Пыу.

Щуплый стражник завопил. Хадамаха ударил в проносящуюся мимо него размытую черную тень. Кулак с чвяканьем погрузился в вязкое и горячее. Руку прошило болью до самого плеча, будто от удара об камень. Кривые и ржавые, как старые рыболовные крючки, зубы щелкнули у самого горла Пыу, и по ушам снова ударил пронзительный злобный визг. Тьма сгустилась вокруг мальчишки, заматывая его в плотный кокон. В лицо дохнуло омерзительным смрадом. Хадамаха увидел надвигающуюся на него кривозубую пасть с дергающимся внутри алым языком. Яростный рык невольно вырвался у мальчишки из горла. Быстрее, чем атакует змея, он схватил за края этой пасти и дернул в разные стороны.

Раздался глухой вопль. Мальчишка почувствовал, что под пальцами у него ничего нет – истаяло, как льдинка в Огне. Густой темный дым заволок валкаран и со страшным свистом втянулся в очаг, где полыхал Рыжий огонь. Не обращая внимания на судорожно всхлипывающего Пыу, Хадамаха метнулся к еще дышавшей женщине, схватил ее за плечи – на него уставились совершенно пустые, как пуговицы, глаза. Женщина вздохнула… и принялась медленно сдуваться, будто пропоротый мешок! Мгновение – и обвисла на руках мальчишки! Лишь тогда Хадамаха увидел алый шрам от ожога поперек ее лица.