Худшее из зол

Сердце по-прежнему разрывалось от боли, но он решил, что должен ехать.

Амар, Пета и Джамал захотели поехать вместе с ним. Амар и Пета — на костылях, Джамал — в страшном смущении. Служба проходила в Дидсбери под Манчестером, куда переехали ее родители. Деревья стояли голые, последние скрюченные, высохшие листочки сорвал ветер, когда траурная процессия вошла во двор. Церковь была очень старой, но при этом невероятно колоритной. На окружающих ее улицах — построенные еще в тридцатые годы симпатичные ухоженные домики на две семьи. Разве можно поверить, подумал Донован, что в жизнь людей в таком, казалось бы, мирном и надежном месте способно ворваться такое жестокое убийство?

Но он хорошо знал, что уничтожить человека, разрушить его жизнь можно где угодно. От этого нет защиты.

Вчетвером они стояли и слушали поминальную службу.

Здесь были все ее коллеги. По крайней мере, те, кто потрудился приехать из Лондона. Но что-то непохоже, что ее гибель взволновала кого-то из них до глубины души. Да, печаль была, но скорее из чувства долга. Для кого-то из них гибель Марии могла означать продвижение по служебной лестнице. А они все хотели руководить.

Он с трудом отогнал от себя эти мысли. Может быть, дает о себе знать его собственное горе?

Нового и. о. редактора уже назначили — им оказался тот самый заместитель, который никогда не скрывал, как сильно хочет занять место Марии. После службы он подошел к Доновану, поздоровался, выразил соболезнования, не скрывая самодовольной улыбки. От имени «Геральда» попросил с собственных позиций написать о том, что произошло.

— Свидетельство очевидца из гущи бури, так сказать, — сказал он. Если, подумал Донован, без пяти минут руководитель произносит такие пошлости, это дурной знак для будущего газеты.

Первым желанием было врезать этому хлыщу и уйти прочь. Но он почему-то этого не сделал и, к собственному удивлению, принял предложение. Вернувшись в Нортумберленд, засел за статью, проводя над ней дни и ночи напролет, полный решимости в память о Марии рассказать всю правду. И в память о других, кто уже никогда ничего не сможет сказать.

Он взял за основу собственные воспоминания, чувства и переживания. Он писал, по нескольку раз переделывая отдельные куски, добиваясь полной ясности изложения, честности, глубины за каждым словом, и постепенно вышел далеко за рамки первоначальных набросков. Получился очерк об общечеловеческих ценностях, о природе скорби и гнева, раскаяния и мести. Работа помогла очиститься, избавиться от демонов. Вылечила душу.

Без сомнения, это было лучшее из всего, что он когда-либо писал.

«Геральд» заплатил ему огромные деньги. Там поняли, что им досталось нечто особенное, нечто исключительное. Ему предложили контракт на книгу, права на сценарий фильма — все, что угодно, только бы он продолжал писать. Он не принял ни одного предложения. Работая над очерком, он решил, что больше никогда ничего писать не будет. Ни для «Геральда», ни для кого бы то ни было. Очерк стал прощанием и с «Геральдом», и с журналистикой.

Во время похорон Марии произошло нечто такое, что могло означать встречу с будущим.

— Смотрите, оказывается, и Шарки приехал, — сказала Пета.

Служба закончилась, они встали со скамьи и направились к выходу.

— Да пошел он… Делаем вид, что мы его не видим, — отозвался Донован.

Этого можно было и не говорить — никто из них не желал снова с ним встречаться. Но тот явно хотел с ними пообщаться. По дороге на кладбище Шарки пристроился сбоку, подчеркнуто вежливо кивнул.

На нем, как всегда, был безукоризненно сидевший темный деловой костюм в тонкую полоску. Левая рука подвешена на ремешке, с плеч картинно свисает наброшенное пальто из верблюжьей шерсти.

— И вы, черт возьми, посмели здесь появиться! — бросил Донован.

— Не боитесь, что мы засунем вас в какую-нибудь могилу и закопаем? — добавила Пета.

Шарки здоровой рукой дотронулся до плеча Донована:

— Пожалуйста, не здесь. Я ведь тоже приехал, чтобы отдать дань уважения.

Слова звучали искренне, в голосе Донован услышал неподдельную печаль и решил дать ему высказаться.

Впятером они медленно продолжили путь.

— Значит, из «Геральда» вас турнули? — уточнил Донован.

— Нужно же было свалить на кого-то всю вину и заставить публично извиняться. Теперь я официально — кающийся грешник.

— И поделом. Вы кругом виноваты.

Шарки хотел что-то возразить, но промолчал.

Они дошли до вырытой могилы. Мать Марии, до этих пор державшаяся стоически, разрыдалась, когда гроб с телом дочери начали опускать в землю. Донован отвернулся, пряча собственную боль.

После похорон родители Марии предложили ему зайти к ним домой, но он отказался — боялся сорваться. Они всё поняли и не стали настаивать. По дороге с кладбища снова подошел Шарки:

— Хорошо, что я вас поймал. Я хотел перемолвиться с вами парой слов.

— Лично мне в голову приходят только нецензурные выражения, — сказал Амар.

Шарки встал прямо перед ними, преграждая путь:

— Давайте прервем боевые действия и поговорим как цивилизованные люди. Прошу вас.

— О чем нам с вами разговаривать? — спросил Донован.

— Я хочу кое-что предложить. — Шарки посмотрел сначала на Донована, потом на Пету и Амара: — Это касается всех вас. Выслушайте меня, пожалуйста.

Они смотрели на него и молчали.

— Приглашаю вас в ресторан, — улыбнулся он. — Это первое предложение.

Они сидели в красно-золотом зале китайского ресторана в Манчестере. На столе стояли блюда с вкуснейшей экзотической едой. Джамал ел так, словно его не кормили ни разу в жизни; Донован, Пета и Амар едва притронулись к пище. Шарки отважно взялся за палочки, но быстро сменил их на вилку.

— И что же это за предложение? — спросил Донован, отхлебнув джина с тоником.

Адвокат отложил вилку, откинулся на спинку стула. Донован почувствовал, что речь затянется надолго. Придется терпеть — в конце концов, подумал он, надо же как-то расплатиться за шикарный обед.

— Все старые отрасли промышленности, — начал Шарки, — тяжелая, обрабатывающая, горное дело — приходят на Западе, и особенно у нас в Британии, в упадок и находятся на грани полного исчезновения…

— Курочку никто не хочет? — вдруг спросил Джамал, с вожделением глядя на последний кусок в тарелке.

Вопрос прозвучал настолько неожиданно и некстати, что Донован чуть не рассмеялся. Он ободряюще кивнул Джамалу.

В некотором раздражении из-за того, что его перебили, Шарки продолжил.

— Наш туманный Альбион, лишенный традиционных источников дохода, — Шарки взял со стола вилку и размахивал ею, очевидно, полагая, что так его слова быстрее дойдут до слушателей, — теперь существует за счет информации. С невероятной скоростью она передается в разные уголки земли, так сказать, обеспечивая все стороны нашей жизни.

— И что, эта лирика имеет какое-то отношение к вашему предложению? — спросила Пета. — Между прочим, нам еще рулить домой, а это неблизкий путь.

— Да, Пета, имеет. — Шарки злился, что снова приходится прерывать тщательно подготовленную речь. Он повернулся к Доновану: — Вот вы, Джо, насколько мне известно, собираетесь завязывать с журналистикой. Но у вас настоящий талант вести расследования, зачем зарывать его в землю? Такое добро не должно пропадать. А у вас, — теперь он обращался к Пете и Амару, — уже имеется некая собственная структура, некая организация. Возможно, дела идут не столь успешно, как вам бы того хотелось, но основа-то есть. — Он снова откинулся на спинку стула и оглядел их всех.

— И всего-то? — удивился Донован. — Ваше шикарное предложение заключается в том, чтобы мы с Петой и Амаром работали вместе? Что ж, благодарю за совет, Фрэнсис, а то без вас мы бы ни за что не догадались.

— Вы меня не дослушали. Речь идет не о частном сыске, не о журналистском расследовании.

— О чем же в таком случае? — задал вопрос Амар.