Галантные дамы

В заключение остается пропеть здравицу женщинам и нашей к ним любви. Не могу не привести здесь одно глубокое размышление, собственноручно записанное некой дамой, сносно изъяснявшейся по-испански: «Hembra о dama sin compagnero, esperanza sin trabajo y navio sin timon, nunca pueden hazer cosa que sea buena» (Женщина без спутника, труд без надежды, корабль без руля не многого стоят). Сия максима одинаково хороша для девицы, замужней дамы и вдовы, ибо ни одной из них не удается совершить что-либо путное без мужской подмоги либо надежды таковую возыметь; хотя, чтобы уловить в свои сети достойного, требуется немалых трудов, забот — и сопряжено это со многими опасностями и горестями. При всем том ни замужняя, ни вдовая прелестница не жертвуют стольким, скольким девица; хотя и говорят, что поразить и повергнуть к стопам легче того, кто уже однажды попался охотнику и был им подранен и опрокинут наземь, а с молодой и скорой в беге дичью труднее тягаться; это так же верно, как и то, что легче идти по уже протоптанной тропке, чем пробираться без дороги, — два последних сравнения особенно близки тем, кто путешествовал и воевал. То же с девицами: среди них попадались такие своенравные и переборчивые, что предпочитали замужеству вечное пребывание под родительской опекой; а если у них спрашивали о причине их отвращения к браку, они отвечали: «Так мне более по нраву». Но недаром же Кибела, Юнона, Венера, Фетида, Церера и прочие богини-небожительницы питали отвращение к целомудрию — все, кроме разве Паллады; но та родилась из головы Юпитера и тем доказала, что невинность есть лишь убеждение, порожденное не сердцем, а умом. А если спросить у наших благородных дев, почему они не выходят замуж или делают это с таким запозданием, они неизменно отвечают: «Таково мое желание и расположение души».

Подобных особ мы навидались при дворах наших повелителей; бывали они и во времена короля Франциска. Так, госпожа регентша имела миловидную и добронравную фрейлину, мадемуазель Пупенкур, каковая никогда не вступала в брак и умерла столь же целомудренной, как и родилась, — ибо жизнь вела благоразумно добродетельную. И мадемуазель де Лабреландьер умерла в непорочном девичестве, восьмидесяти лет от роду; она известна тем, что была наставницей юной герцогини Ангулемской.

Еще одна особа — из тех, кто неизмеримо возвышается над прочими, — прожила до семидесяти, так и не пожелав связывать себя брачными узами, хотя отнюдь не лишала себя любовных утех; те, кто желал подыскать ей извинение, убеждали, что у нее вовсе нет подходящего родильного входа, а так только — маленькая дырочка, через которую можно лишь помочиться. Достойный повод для оправдания, ничего не скажешь! Впрочем, истина ведома одному Господу; но знаю, что высокопоставленная скромница вполне находила способ развлекаться не под венцом.

Мадемуазель де Шарансонне, что из Савойского дома, недавно умерла в Туре, проживя в непорочности сорок пять или чуть более лет, и похоронена в своем белом девическом наряде с большой торжественностью и блеском, при немалом стечении народа; ее нельзя заподозрить в обмане, ибо я сам видел, как, будучи при дворе — но при отменной красоте ведя жизнь более нежели добронравную, — она отвергала притязания многих весьма достойных и титулованных воздыхателей.

Сестра моя, мадемуазель де Бурдей, ставшая фрейлиной в придворном штате королевы, тоже отвергла весьма привлекательные предложения и — ни ранее, ни теперь — не желала идти под венец: она с достойной решимостью постановила умереть девицею в преклонных летах — и вот прошло уже немало годов; но до сих пор никто, как ни старался, не переломил ее упорства.

Подобную же участь избрали мадемуазель де Серто, еще одна фрейлина королевы; мадемуазель де Сюржер, ученейшая из фрейлин двора, прозванная Минервой; и многие другие.

Видел я и инфанту Марию Португальскую, дочь покойной королевы Элеоноры; она пребывала в том же расположении духа и хранила непогрешимую добродетель до самой смерти, приключившейся лет в шестьдесят или более. Она осталась девственницей не по причине немалого роста (ибо она была велика во всем), и не из-за недостатка средств (поскольку имела их в изобилии — даже здесь, во Франции, где господин генерал де Гург прекрасно распорядился ее добром), и отнюдь не потому, что была обделена природой (я видел ее в Лиссабоне в возрасте сорока пяти лет, и она тогда все еще выглядела весьма миловидной и приятной девицей, грациозной и привлекательной, мягкой, изящной и вполне достойной супруга ей под стать; к тому же неизменно любезной даже к нам, пришлым французам). Я могу говорить об этом с уверенностью, ибо имел честь часто разговаривать с нею в узком кругу. Ныне усопший великий приор Лотарингский, совершая переход на галерах из Леванта в западные воды — чтобы затем прибыть в Шотландию (дело было еще в дни малолетства короля Франциска), — провел в Лиссабоне несколько дней, во время коих ежедневно встречался с прелестной инфантой. Она встретила его с великой любезностью, и ей очень понравилось его общество, а по отбытии она щедро одарила храброго мореплавателя. Среди прочего она преподнесла ему цепь для креста, усыпанную бриллиантами, рубинами и крупными жемчужинами в затейливой и богатой оправе, стоившую около четырех или даже пяти тысяч экю, поскольку она в три ряда укладывалась вокруг шеи. Мне думается, она стоила не меньше, поскольку, будучи вдали от дома, он неоднократно закладывал ее за три тысячи экю — например, при мне, в Лондоне, когда мы возвращались из Шотландии, — но, прибыв во Францию, тотчас посылал за ней, чтобы ее выкупить, так как на эту драгоценную вещицу перенес свою любовь к даме, завладевшей его помыслами и сердцем. Мне представляется, что она платила ему тем же и ради него готова была порвать путы своей девственности, разумеется вступив с ним в брак, поскольку иного не позволяло ей основательное природное благоразумие и добродетельные наклонности. Скажу более: если бы не проклятая смута, вспыхнувшая во Франции, и не настойчивость его братьев, втянувших его в междоусобицу и не отпускавших от себя, он готов был повернуть галеры и, проделав обратный путь, снова встретиться с той принцессой ради предложения своей руки и сердца; думаю, его бы не выпроводили с отказом, ибо он принадлежал столь же почтенному дому, как и ее собственный: среди его предков мы, как и у нее, находим великих королей прошлого и, помимо прочих, одного из прекраснейших, приятнейших и славнейших государей во всем христианском мире. Что касается его братьев, особенно двоих старших, за которыми всегда оставалось последнее слово и непререкаемая власть над ним, то я сам однажды слышал, как он рассказывал им о своем испанском приключении, его приятных минутах и богатых дарах; братья эти были тоже не прочь, чтобы он туда вернулся, и надеялись, что Папа благословил бы подобный союз; и, не приключись в стране проклятая наша великая смута, это его предприятие, ко всеобщему удовольствию, увенчала бы счастливая развязка; по крайней мере, мне так кажется. Упомянутая принцесса очень его любила; впоследствии она часто расспрашивала меня о его смерти — и видно было, что она, как и он, таила в душе великую любовь: достаточно было внимательно поглядеть на нее в такие минуты человеку, хоть чуточку понимающему в сердечных делах.

А от одной весьма ловкой особы, не скажу, женщины или девицы (уж больно она выглядела сведущей во всех подобных вещах), я слышал еще одно объяснение того, почему юные создания не слишком торопятся в объятия Гименея. Она полагала, что они чуждаются брака propter mollitiem [77]. И слово это — «mollities» — надо понимать так, что они слишком расслаблены из-за чрезмерной любви к самим себе, слишком пекутся о том, как бы себя ото всего уберечь. Им довольно того, что они прельщают сами себя и ублажают — наедине или в сообществе с подругами, по лесбийской моде, — доставляя этим себе такое наслаждение, что проникаются уверенностью, будто с мужчинами им не уготовано столько же отрады и приятности; вот почему они довольствуются усладами подобного рода, млея от счастья и вовсе не заботясь ни о нас грешных, ни о наших домогательствах, ни о нашей решимости вступить с ними в брачный союз.

77

Из-за вялости (лат.).