Страница 5 из 34
Для осенней рыбалки мне нужны новая лицензия, приманки и крючки, и я отправляюсь в рыболовный магазин обновлять в себе рыболова.
Я люблю рыболовные магазины. Они — храмы детской романтики, я провел в них тысячи часов, преклонив колена перед могуществом удочек и спиннингов, что, будто религия, ведут нас к рекам, озерам и рыбалке в страну Фантазию, где я поймаю все капли воды на этой планете.
Весь следующий день я готовлюсь к рыбалке. Я выбираю семифутовую удочку и решаю попытать счастья в горном ручье.
Я достаю высокие сапоги и рыболовную куртку.
Я решаю, какие возьму с собой приманки. Моя японская жена украдкой, но внимательно наблюдает за приготовлениями, которыми я занят с таким неприкрытым энтузиазмом.
Я уже у порога, пора идти на рыбалку, и тут она говорит:
— Не забудь «клинексы».
— Что? — спрашиваю. Я ловлю рыбу уже треть века, и «клинексы» никогда не имели отношения к моей рыбалке.
— Возьми с собой «клинексы».
— Что?
Я занимаю четкую оборонительную позицию и пытаюсь разобраться с этим совсем новым аспектом рыбалки, который никогда раньше не приходил мне в голову.
— Вдруг ты чихнешь.
Я задумываюсь.
И вправду.
Школа гармоники
В какой-то случайный миг, словно быстрая птица, нежданное и зачарованное наваждение вдруг влетело ко мне в мысли, посидело чуть-чуть на ветках разума, поглядело на меня с довольным видом и улетело, чтобы позже вернуться столь же ненадолго. Оно всегда возвращается.
Другими словами — Школа Гармоники!
Сон наяву: школа, где все играют на гармониках — ученики, учителя, директор, вахтер и столовский повар.
У каждого своя гармоника, все играют с той минуты, когда школа открывается, и до закрытия. Школа Гармоники — отличная школа, в ней учат единственному предмету — игре на гармонике, а после уроков ученики несут гармоники домой, чтобы делать домашние задания.
В Школе Гармоники нет ни футбольной, ни баскетбольной, ни бейсбольной команд. Зато есть гармонические команды, которые с радостью ввязываются в любые состязания и никогда не проигрывают.
В первый школьный день, каждый сентябрь, новички получают гармоники, а в последний выпускники уносят гармоники с собой: гармоники — это их аттестаты.
Вокруг Школы Гармоники растут прекрасные зеленые деревья, с сентября по июнь в листьях разносится гармонический ветерок, а сама школа слышна за многие мили.
Эту совершенно особую концепцию образования можно назвать Школой Гармоники, и никак иначе.
Зимний отпуск
Еду в город: могилы обернулись припорошенным ветром и теперь мягко закручиваются на другой стороне дороги, но бояться нечего. Обычный в Монтане зимний день проходит мимо кладбища, на котором нет сейчас других знаков препинания, кроме, торчащих из снега пластмассовых цветов.
Кладбище современное, без крестов и надгробий. Спроектировано грамотно, как холодильник, со вкопанными в землю железными колышками: о том, что это кладбище, напоминают лишь пластмассовые цветы и запорошенный ветер, что дует с могил и ластится к дороге. Спустившись с гор, ветер помогает могилам оторваться от якорей серьезности.
Еду мимо: и чудится мне, что могилы почти шалят, они рады оторваться от швартовов, портов приписки, морских графиков и груза молчания.
В этот зимний день могилы свободны — и счастливы.
Назначение
Телефону незачем звонить в воскресенье среди ночи, да еще так долго.
Кофейня совсем закрыта.
Здесь продают кофе не чашками, а фунтами, так что некому сидеть, попивая, и ждать телефонного звонка.
Здесь жарят кофейные зерна и продают их либо прямо так, либо молотыми, как пожелаете, смотря зачем вам нужна чашка кофе, чего вы ждете от кофейных зерен. Может, вы предпочитаете Шекспира. А кого-то интересуют Лорел и Харди.
Но телефон все звонит.
Кофейня пуста, не считая кофежарочного аппарата, чье истинное назначение, судя по виду, — нечто средневековое, далекое от жарки кофейных зерен, какая-нибудь пакость из девятого века.
Рядом ждут прожарки безмолвные мешки кофейных зерен. Они прибыли из Южной Америки, Африки, из каких-то таких краев, далеких, загадочных — однако не таких загадочных, как телефонные звонки. Кофейня закрылась в шесть вечера.
В субботу.
Сейчас два ночи.
Воскресенье.
Телефон все звонит.
Кто там, на другом конце провода? О чем думает этот человек, слушая, как звонит телефон в пустой кофейне, где никто не снимет трубку до восьми утра понедельника? Пока звонит телефон, он сидит или стоит? Это мужчина или женщина?
Одно, по крайней мере, мы знаем точно: человек нашел себе занятие.
Безвозвратная печаль ее «спасибо»
Она не пропадет. Я не позволю ей пропасть. Я не хочу потерять ее навсегда, ведь, честно говоря, я — один из немногих людей на этой планете, которым, черт подери, есть до нее дело, кроме разве что друзей и родственников, если они у нее есть.
В стране, населенной 218 миллионами американцев, я — единственный американец, который о ней думает. Больше о ней не думает никто — ни в Советском Союзе, ни в Китае, ни в Норвегии, ни во Франции …ни на целом Африканском континенте.
На станции Харадзюку я ждал поезда, который по ветке Яманотэ довезет меня домой в Синдзюку. Платформа повернута к роскошному зеленому холму: густая высокая трава, много деревьев и кустов — такое видеть в Токио всегда приятно.
Я не помню, ждала ли она вместе со мной поезда, хотя наверняка да, ждала, может даже стояла рядом — потому я и пишу сейчас эту историю.
Подошел поезд на Синдзюку.
Тоже зеленый, но не роскошный и почти тропический, как холм рядом со станцией. Этот поезд как-то металлически износился. Выцвел, точно мечты старика о той давней весне, когда он, кажется, был даже молод, и все, что открывалось впереди, теперь сзади.
Мы вошли в поезд.
Все места заняты, нам пришлось стоять, и тут я обратил на нее внимание: высокая для японки, примерно пять футов семь дюймов. На ней было простое белое платье, и во всем чувствовалась очень спокойная, почти безмятежная печаль.
Сперва ее рост и печаль захватили внимание, потом за те шесть или семь минут, пока состав ехал до Синдзюку, она завладела всеми моими мыслями и по сей день остается там, чему свидетельство эти строчки.
На следующей остановке сидевший передо мной мужчина встал, и место освободилось. Я чувствовал: она ждет, когда сяду я, но я стоял. Стоял и ждал, когда сядет она. Рядом никого не было, так что я, очевидно, уступал ей место.
Я слал ей мысли: «Пожалуйста, садитесь. Я хочу, чтобы вы сели». Но она все так же стояла рядом и глядела на свободное место.
Я уже собрался показать на сиденье и сказать по-японски «дозо», что значит «пожалуйста», но тут мужчина на соседнем месте подвинулся, освободив своё, и она опустилась туда, где он сидел раньше, но перед тем обернулась ко мне и сказала по-английски «спасибо». Прошло не больше двадцати секунд с того мгновения, когда передо мной освободилось место, и женщина уже опустилась на соседнее.
Из-за маленького, но сложного балетного па моя голова зазвенела, будто колокол, затонувший в Тихом океане из-за подводного землетрясения, что проломило океанское дно и погнало приливную волну к ближайшему берегу, возможно за тысячу миль — в Индию.
Колокол звенел безвозвратной печалью ее «спасибо». Никогда раньше это слово не звучало для меня так грустно. Прошло время, и землетрясение, всколыхнувшееся от этого слова, утихло, но меня до сих пор колотит сотней афтершоков.
«Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, — снова и снова колотилось у меня в голове, — спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо».
Я разглядывал ее весь короткий путь до станции Синдзюку. Она достала книгу и начала читать. Не могу сказать, что это за книга. Философия или дешевый роман — не знаю. Я представления не имею, насколько та женщина умна, но теперь я мог смотреть на нее открыто, а она — не чувствовать неловкости.