Страница 15 из 34
Я заглянул на мясной рынок Сан-Франциско, надумав купить на ужин кусок мяса. Еще не зная какого. Я шагал взад-вперед вдоль мясного прилавка. Мимо свиных отбивных, гамбургеров, бараньих рулек, мертвых кур и свежих, но пыльноглазых рыб.
Мясник наблюдал за мной не говоря ни слова, да и с места он не двигался. Жалобная гримаса застыла на его немолодом лице, которое уже приближалось в своей жизни к тому, что ему положено. Вот-вот оно станет лицом пожилого человека.
Остановившись, я всмотрелся в кусок вырезки. Он не поразил мое воображение, и я вернулся к бараньей отбивной, показавшейся мне чуть интереснее. Так и стоял, глядя, как эта отбивная устроилась в куче из двадцати пяти других отбивных. Она лежала на самом верху с таким видом, будто сама туда взобралась. Я оценил ее самоотверженность.
Остальные двадцать четыре отбивные никак себя не проявили. С таким же успехом они могли быть безымянным песком. Я раздумывал о том, как буду пытать эту верхнюю отбивную огнем, а потом съем на ужин. Я жил один, так что эта отбивная осенит благодатью холостяцкую пищу.
День в Сан-Франциско выдался мрачный, облачный и безнадежный, такая погода иногда случается посреди лета и тянется несколько дней. Начинаешь задумываться, бывает ли вообще в Америке лето.
— У меня холодные руки, — сказал мясник.
Я оторвал взгляд от куска мяса.
Я не понимал, с кем он говорит.
Он говорил со мной.
Я посмотрел на его руки.
Он безысходно вытягивал их вперед. Изношенные и серовато-красные. На этих руках намерзло много лет, а то и десятилетий мертвого мяса.
Я силился придумать подходящий ответ. Мои руки вдруг потеплели и даже разогрелись. Мне было очень стыдно. На языке пусто, я заблудился без воды в этой пустыне.
Разрывая цепи моей неловкости, мясник сказал: А ведь мог водить грузовики. Водил же в армии. Вот и занялся бы с самого начала. Хотя бы руки не мерзли.
Кровь в моих руках уже закипала.
Я выдавил из себя стандартную в таких случаях улыбочку, показывая, что понимаю и сочувствую, только вот ответить мне особо нечего.
Мясник потер руки и, чтобы сломать напряжение, решил рассказать короткий анекдот, но изо рта не вырвалось ни слова. Губы пошевелились, потом застыли, и мы с ним улыбнулись, как если бы он и в самом деле рассказал анекдот.
По пути ко мне и к моей бараньей отбивной он все так же потирал руки.
На станции Ёцуя
По всем меркам, эта женщина довольно привлекательна, ей не дашь больше тридцати лет. У нее тонкие черты лица, превосходный маленький рот — словно его после смены собирали розы на фабрике редкостей. Несовершенными на этом лице оставались только глаза. Красивым глазам не хватало характера, что не так уж важно, ведь большинство мужчин мало интересуются женским характером.
Формы радовали взгляд, компактные и пропорциональные. Аккуратные щиколотки и грудь, которой совсем мало оставалось до пышности.
Мы мчимся в метро под Токио, она сидит напротив меня и с отсутствующим видом поигрывает кожей у подбородка. Мягко оттягивает ее, снова и снова проверяя упругость, — мы останавливаемся и мчимся к следующей станции.
Двенадцать миллионов человек у нас над головами ищут счастья, выжимают из собственных жизней все лучшее, а она думает об упругости подбородка и годах, что наступят — непременно наступят. Как станция, к которой мы сейчас мчимся.
Добро пожаловать на станцию Ёцуя.
Просто еще одна остановка в пути.
Счастливого пути, как этой реке
Более же всего облекитесь в любовь…
Вчера вечером кто-то постучал в кухонную дверь этого одноэтажного домика, что стоит в Южной Монтане у реки Йеллоустоун, которая течет в Миссури, затем вместе с ней в Миссисипи, потом в Мексиканский залив их последний дом, такой далекий от гор, кухонной двери и позднего вечернего стука.
Я что-то готовил. И не сразу сообразил, что в кухонную дверь стучат. Друг, с которым мы болтали в этой самой кухне, успел открыть до того, как я сдвинулся с места. Я был слишком занят сковородкой, полной грибов и куриного мяса.
Я ждал, когда эти люди войдут в кухню и станет ясно, кто они и чего хотят. Еще я удивлялся, почему они не постучали в переднюю дверь. До нее ведь ближе — до передней, так сказать, двери этого дома. Она прямо на дороге. Я вообще не помню, чтобы кто-нибудь, да еще вечером, обходил дом и стучал в кухонную дверь. Может, когда-то раньше и было, давным-давно, но я тогда здесь не жил.
Эти люди так и не появились в кухне. Они постояли на заднем крыльце, крайне быстро поговорили о чем-то с моим другом, потом он закрыл дверь, люди ушли, а я их так и не увидел.
Слова их звучали совсем по-детски:
— Добро пожаловать в Райскую долину.
Больше я ничего не расслышал.
Друг держал в руках маленькую желтую брошюрку.
— Кто там был? — спросил я.
— Девочки, зовут нас в церковь.
В самодельной желтой брошюре перечислялись все церкви долины.
Общественная церковь Райской долины
Методистская церковь Соснового Ручья
Епископальная церковь Св. Иоанна
Переселенческая, Монт.
В простой брошюрке, радостно отпечатанной на мимеографе, назывались имена священников, их телефоны, какие службы проходят в каких церквах и когда.
На желтой обложке переводная картинка с цветами, и в компанию к ней — трогательная цитата из «Послания к Колоссянам».
Друг сказал, что девочкам лет десять-одиннадцать. Я их не видел, но как же здорово, что этим осенним вечером они пришли звать нас в церковь. У них добрые сердца. Я желаю им в жизни всего самого лучшего и счастливого пути, как реке Йеллоустоун, что уходит в Мексиканский залив — свой далекий дом и будущее.
Эти дети тоже куда-нибудь уйдут.
Негде поставить машину
День жаркий, и юный священник, открыв дверь церкви, едва не сбивает меня с ног. На нем черная рубашка с короткими рукавами. Может, у священников такая летняя форма? Понятия не имею, но день сегодня теплый.
— Уже заняли! — восклицает священник и сердито смотрит на припаркованные перед церковью машины. Свободных мест нет. Он топает ногой по тротуару, словно маленький мальчик в траурной одежде.
Сердито трясет головой.
— Было же минуту назад! — говорит он. — Надо ехать на другую стоянку, — сообщает он второму священнику, который вслед за первым выходит из дверей церкви и ничего не отвечает.
Надеюсь, в раю всем хватит места для парковки.
Студия 54
Когда бы — а речь идет о семи годах, — когда бы я ни позвонил по телефону некоему приятелю, он всегда дома. За эти семь лет я звонил ему шестьдесят или семьдесят раз, и он всегда сам снимал трубку.
В моих звонках нет никакой закономерности. Они возникают абсолютно случайно. Я звоню, когда мне хочется. Палец тычется в семь дырок на телефонном диске, и голос моего приятеля автоматически отвечает:
— Алло.
Ничего важного в наших разговорах нет, важно другое: он всегда дома. Иногда по утрам, иногда вечером.
Он говорит, что ходит на работу, но где доказательства? Он говорит, что пару лет назад женился, но я ни разу не видел его жену, и она никогда не снимает трубку.
Я позвонил ему сегодня в 1:15 дня, и он, конечно же, был дома. Телефон звякнул всего один раз. В последнее время я все чаще думаю, что с 1972 года он просто сидит дома и ждет моих звонков.
Глубокой зимой вороны едят колесо
Мы выехали из Соснового Ручья, Монтана, и двинулись в Бозманский аэропорт встречать приятеля. Он прилетал из Лос-Анджелеса, Калифорния.
Очень глубокий снег заключал в себе землю, словно белая тюрьма; температура прочно держалась на 13 градусах ниже нуля, а ветер, похожий на топор мясника, ясно давал понять, кто на самом деле хозяин этой северной страны.