Вознесение

— Там была яма, — бормочет Бетани, резко распрямляясь, однако не отнимая рук от лица. Мечтательность, с которой она это произносит, заставляет меня насторожиться. — Его бросили вниз, и завалили яму камнем, и залили воском.

— Кого?

— Даниила. Его бросили в ров со львами. А наутро он был еще жив.

Сердце начинает биться быстрее. Слишком быстро. Мне нужно расшифровать услышанное. Пытаясь успокоиться, прижимаю руку к груди.

— Почему, Бетани? Почему львы его не растерзали?

Улыбается — чуть ли не томно.

— Потому что им не хотелось мяса.

Краем глаза вижу, что толпа расступается, пропуская седовласого мужчину в темном костюме. Похоже, кто-то из администрации стадиона, а может, проповедник. За ним шагает эскорт — четверка мужчин помоложе, в строгих костюмах и ярких галстуках, все или чернокожие, или азиаты.

— Почему им не хотелось мяса, Бетани?

— Ну, наверное, им было нужно другое. Не еда.

Продолжаю присматриваться к вновь прибывшему.

Пожалуй, все-таки священник. Выслушав сбивчивый рассказ Калума, он поворачивается к машине и на мгновение замирает. Потом подходит к охраннику и начинает его расспрашивать, то и дело показывая на наш «ниссан».

Впиваюсь взглядом в лицо Бетани:

— А что же им тогда было нужно?

Пожимает плечами:

— Их всех бросили в яму. Не только Даниила — львов тоже. Представь себя на их месте — чего бы хотелось тебе? Львы его не разорвали. Он выжил.

Часто моргая, она начинает кашлять.

— Что ты пытаешься этим сказать? Нужно идти в логово, да?

Она еле заметно кивает.

— В чем дело? — спрашивает физик.

— А в том, что сейчас мы изобразим улыбку, — говорю я, открывая свою дверцу, — и выйдем из машины.

К тому времени, когда, закончив разговор с охранником, священник решительно направляется к нам, я сижу в коляске. Манипуляциями по извлечению, раскладыванию, пересаживанию мне пришлось заниматься на глазах у десятков откровенно пялящихся зевак. Плевать. То, чего хотели львы, теперь нужно мне. И ради этого я готова на все.

С широкой улыбкой качу навстречу седовласому мужчине. Протягиваю руку:

— Габриэль Фокс.

Я его не интересую. Пронзительный взгляд голубых глаз странной треугольной формы устремлен на Бетани, причем он не только не скрывает своего к ней отвращения, а как будто им даже гордится.

— Мы привезли Бетани Кролл.

— Вижу, вижу, — говорит он. — Дитя, о котором мне много рассказывали. О чьем спасении мы молились.

Бетани покаянно вешает голову, а физик отцовским жестом кладет руку ей на плечо.

— В таком случае вы, полагаю, догадываетесь, почему мы ее привезли, — говорю я, не переставая улыбаться. Священник вопросительно поворачивается ко мне. — Как вы, вероятно, знаете, я ее лечащий врач. Между нами состоялась не одна долгая беседа. Моя пациентка много размышляла о своем прошлом. — Он испытующе оглядывает нашу троицу. — Бетани осознала свои поступки.

И хотя она понимает, что назад пути нет, она хотела бы попросить прощения у отца. Мы узнали, что он здесь и молится о дочери, и решили приехать. — Ухоженное лицо священника недоуменно вытягивается. Он открывает рот, но, передумав, сжимает губы. Пользуясь его смятением, гну свою линию дальше: — Она хочет вернуться к Богу. Не так ли, Бетани? — В первое мгновение на ее лице отражается непонимание. Зрачки у нее расширены, взгляд то и дело уплывает в сторону, как будто после недавних судорог у нее что-то случилось с оптическими нервами. Наконец она утвердительно кивает. — Она хочет участвовать в вознесении, — говорю я и, понизив голос, добавляю: — Всего несколько минут назад она пересказывала мне историю о Данииле в логове львов. Девочка нервничает. Правда, Бетани? — Она наклоняет голову, а я растягиваю губы еще шире. — Ее можно понять. Но она храбрая девочка и готова ответить за содеянное. Я ею горжусь.

«Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся», — произносит она торжественно-скорбным тоном. — «Вдруг, во мгновение ока». Я хочу увидеться с отцом.

Священник молчит, хотя я чувствую, что шестеренки в его голове закрутились.

— Вы — человек веры и не вправе ей в этом отказывать, — настаиваю я, повысив голос. — Тем более в такой день.

Глухой ропот, обежав кольцо распорядителей, просачивается в любопытствующую толпу.

— Вы готовы это подтвердить? — спрашивает священник, поворачиваясь к Фрейзеру Мелвилю. Похоже, он твердо решил игнорировать Бетани, как будто общение с ней опасно для его души.

Физик, просчитав ситуацию, отвечает, стараясь — по моему примеру — говорить как можно громче:

— Да. Бетани и Габриэль достигли больших успехов. Продвинулись далеко вперед. — Он выбрал правильный тон — этакая мужская откровенность. — И духовно, и эмоционально. — Помедлив, он кивает, словно обдумал свои слова и убедился в их правильности. — Да. Они несомненно проделали большую духовную работу. Бетани искренне раскаивается. Иначе зачем бы мы, собственно, сюда приехали?

Все взгляды направлены на священника, который все еще не в силах принять решение.

Первой заговаривает Бетани. Обращается она к толпе — точно так же, как сам проповедник:

— Как вы думаете, что означают слова Матфея из главы шестой, стихи четырнадцатый и пятнадцатый? — Услышав, как изменился ее голос, я невольно вздрагиваю. Дочь Леонарда Кролла… — Позвольте вам их напомнить. «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный». — Тут она делает паузу. — «А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших».

И улыбается — непостижимой, чужой улыбкой. Улыбкой другой Бетани Кролл — милой, нормальной девочки, которая когда-то покупала себе модную одежду, вела сетевой дневник, хихикала с подружками в кино и верила всему, что читала в Библии.

— Так что же Матфей хотел этим сказать? Как вы думаете, преподобный?

Нас ведут к стадиону. Впереди идет Бетани с двумя сопровождающими по бокам, за ними, поотстав на несколько метров, следуем мы с Фрейзером Мелвилем и наш эскорт: мужчина в желтой куртке, ростом чуть выше физика, и коренастая женщина с простым, пышущим здоровьем лицом и холкой, как у быка. Оба хранят упорное молчание. Солнце скрылось за чернеющими на горизонте тяжелыми тучами, многослойными, как геологические пласты. Набираю полную грудь воздуха и выдыхаю, радуясь, что выбралась наконец из железной коробки, что снова сжимаю ободья своего кресла, и даже зловещее присутствие охраны не способно отравить мне это удовольствие. Мне встречались парализованные, которые видят в своих колясках не ненавистный символ, а естественное продолжение тела и объект любви. Одной из них я никогда не стану, но в эту минуту перестаю считать их безумцами.

Чем ближе мы подходим к стадиону, тем заметнее становится перемена в настрое бурлящей вокруг нас толпы. Теперь в воздухе витает странная смесь ликования и отчаяния. По мере того как в тысячах голов укладывается новость о рухнувшей вышке и слова «велика опасность цунами», часть собравшихся застывает на месте с ошеломленным, потерянным выражением внезапно разбуженных лунатиков, в то время как другие откровенно ликуют и в окружении весело гомонящих детей шагают к широкому мосту. Горстка молодых полицейских занята безнадежным делом — пытается утихомирить людей, которые хотели бы уехать, однако не могут выбраться из-за встречного потока машин. За мостом, где растет пешеходная пробка, людской поток веером растекается по площади перед стадионом, собираясь в оживленные группки у огромных, овальной формы ларьков. Некоторые бродят с затравленным, как у беженцев, видом, пытаясь выяснить, что происходит. У фонтана, энергично жестикулируя, спорят мужчины, похожие на ветеранов иракской войны. Целые семейства взбираются на круглые крыши магазинчиков, втягивая за собой немудреный скарб. Почуяв бурление гормонов стресса в людской крови, слишком долго просидевшие в машинах собаки исступленно лают. Над всем этим гомоном бьет электрический колокол, сзывая правоверных. У основания внешней стены люди просачиваются сквозь завесу из прозрачных пластиковых лент, отделяющую площадь от входа на стадион. Мусорные баки переполнены; пахнет картошкой фри и жареной рыбой. Повсюду жуют — торопливо и сосредоточенно, словно решив набить желудок перед предстоящим путешествием. Рядом с рябиной в гроздьях ягод стоит, обхватив себя, старушка с застывшим, одухотворенным лицом, мерно раскачиваясь в странном, одиноком танце. На юбке у нее расплылось темное пятно мочи. Неподалеку идет драка — двое квадратных мужчин лупят друг друга с неутомимостью молотобойцев. По краям площади, рядом с каналом, группки взрослых и детей смотрят новости, застыв перед гигантскими экранами.