Вознесение

— Между тем Хэриш Модак, ученый-эколог, чья группа признала ответственность за утренние геохудожества, пригласил журналистов на пресс-конференцию — сегодня, в час дня, — пообещав раскрыть причины, побудившие его привлечь внимание общественности к деятельности концерна «Траксорак».

Пытаюсь представить эту картину — Хэриш, Нед и Кристин на сцене гостиничного конференц-зала, перед толпой слетевшихся со всего мира журналистов. Вспышки фотокамер, гроздья направленных на них микрофонов. И то, что за этим споследует: дорожное безумие, рев клаксонов, драки, мародерство, грубое, жестокое бегство. На окраине Лоустофта физик тормозит перед светофором, а я смотрю в окно и представляю разруху и хаос. Женщина, что вытаскивает из багажника тяжелые пакеты, и пухлая девчушка в фиолетовой футболке с надписью «Крутая стерва», с массой тугих косичек на голове; мужчина в костюме, который брезгливо соскребает с подошвы прилипшую жвачку; девушка в окне парикмахерской, листающая модный журнал тщательно наманикюренными пальцами; персонал вон того автосалона, обещающего невероятно выгодные кредиты на один год… Перекормленный ребенок из Лоустофта в футболке с надписью «Крутая стерва» не увеличивает славу человеческого рода. Но и не умаляет. Она просто живет, не претендуя ни на что, кроме права быть собой. Как и я, когда сижу в машине, потягиваю минеральную воду и старательно себя пугаю. Новости сменил очередной прогноз погоды. Выезжаем из города. Пролившись над Шотландией, грозовые тучи стремительно движутся на юг. Пока идет реклама — страхование жизни, клиники для похудения, — небо мрачнеет, отравленный воздух наполняется неживым холодом, и на меня накатывает удушье. Ощущение такое, будто мы провалились на дно зловонной ямы.

— Останови, пожалуйста, — говорю я, сжав бедро физика. — Меня сейчас самым неромантичным образом стошнит.

Считается, что к определенному возрасту женщины утрачивают интерес к безделушкам, сувенирам и прочему сентиментальному хламу. Как выяснилось, я до этой стадии еще не доросла, потому что в суматохе перед отъездом я забыла свою любимую книгу о Фриде Кало, и теперь, когда содержимое моего желудка отправилось за окно, а мое чувство собственного достоинства кое-как восстановлено, мысль о том, что она осталась лежать там, на столе в норфолкском доме, не дает мне покоя. Такое чувство, будто я предала близкое мне существо и никогда не смогу искупить свою вину. В надежде утихомирить расцветающую пышным цветом паранойю рассматриваю самый утешительный из доступных мне объектов: скулу, которую мне нравится покусывать, когда мы занимаемся любовью. Мужественный нос. Отросшую щетину цвета окисленной почвы. Он вытер мне рот, он дал мне попить, он обнял меня и целовал мое лицо, ничуть не смущаясь тем фактом, что меня только что вырвало. Возвращаю ладонь на законное место — на его ногу, — и он накрывает ее своей. Меня переполняет благодарность. Страх все равно находит лазейку и возвращается с новой силой. Жаль, сейчас не время для эскапистских фантазий: в другой ситуации я перенесла бы нас на берег реки. Была бы поздняя весна: стрекозы, лодки, длинные, ленивые нити водорослей. Маки и лютики на лугу позади нас.

Может, телепатии между нами хватит, чтобы невысказанное могло таким и остаться.

— Назови первую реку, какая придет в голову.

Он натянуто улыбается:

— Нил.

«Ответ неверный. Мы все умрем».

— А чем тебе Северн не угодил?

— Да ничем. Просто мне вспомнился Нил. Теперь моя очередь пороть чушь. Назови озеро.

— Титикака.

— Не угадала. Озеро Пауэлл. Которое, как известно, расположено на границе между Ютой и Аризоной.

Мне — не известно. Первый раз о нем слышу. «Ну вот, теперь нам точно конец».

— Наверняка люди и раньше думали, что грядет Армаггедон, — говорю я с напускной беспечностью в голосе. — Вспомни Карфаген. Великую чуму. Лиссабонское землетрясение в тысяча семьсот каком-то. Хиросиму.

Всемирный потоп. Положивший начало всем движениям за выживание. Наглядный урок предусмотрительности. — Его голос звучит так же фальшиво, как мой. Он мне подыгрывает. Хорошо это или плохо? — Исаак Ньютон считал, что конец света наступит в 2060 году. Когда мы говорим «конец света», то подразумеваем наш свет, наш мир. — Да, он следит за голосом. Делает вид, что все в порядке. Впрочем, как и у меня, у него тоже выходит неубедительно. — Мир, каким мы его знаем. С точки зрения геологии ничего из ряда вон выходящего не произойдет. Одна эра закончится, биосферу полихорадит, а потом наступит новая эра.

— Царство Антихриста, — выплевывает Бетани. — Владычество зверя.

Гроза начинается с перестука капель на ветровом стекле и с ледяного порыва, насыщенного зловещим органическим смрадом — набросившиеся на протеины энзимы, рыбьи потроха, водоросли, ил, морская трава. Из-за горизонта надвигаются свинцовые тучи. Море подернулось нервной зыбью; вдали небо вспарывает бело-желтая молния, очертив контуры радиовышек, телеграфных столбов и призрачные скелеты деревьев. Через несколько секунд раздается раскатистый грохот. Мы где-то на севере Феликстоу, в спальном районе, вдоль улиц которого растут стриженые платаны — будто кулаки артритика. До Лондона еще километров сто с лишним. Дождевые капли щелкают в ветровое стекло, стекают по сторонам. Открыв окно, Бетани высовывает голову, вдыхает густую вонь, которая тут же забирается в машину, будто живое существо.

— Я чую электричество! — кричит она, задрав голову к небу. — Эй! Поддай-ка жару!

— Закрой окно! — рычит Фрейзер Мелвиль.

Не обращая на него внимания, Бетани начинает раскачиваться, громко мыча с открытым ртом — будто младенец, решивший проверить свой голос на пригодность к будущим ссорам: эксперимент по производству шума.

Гроза ее возбуждает, — говорю я, вспомнив Оксмит. — Давай припаркуемся и попробуем ее успокоить.

Смрад почти осязаем. Я чувствую его мерзкий вкус. Обернувшись, вижу в глазах Бетани мрачный огонь, как будто она смотрит видимое ей одной экстремальное шоу. В следующий миг она снова высовывается в окно и кричит в пелену дождя:

— И сделается шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра! И сделается электричество! И вознесены будут праведники в сретение Господу на воздухе!

— Эй, Бетани! Закрой окно! Некоторые, между прочим, пытаются тут машину вести! — взрывается физик.

Струйка пота ползет по его щеке, стекает под воротник рубашки. Оборачиваюсь. Наша подопечная сражается с защелкой ремня безопасности.

— На обочину, быстро! Бетани, не волнуйся. Все будет в порядке.

Может быть. Но только не для нее. Выдернув ремень, она распахивает дверцу и с победным воплем вываливается наружу.

Фрейзер Мелвиль выворачивает руль; машина летит к тротуару и, взобравшись одним боком на бордюр, застывает. Наверное, я кричала, потому что мой рот широко разинут. В открытую заднюю дверцу хлещет дождь, по сиденью растекаются темные пятна. Из шарахающихся от нас машин несутся яростные гудки. Никаких признаков Бетани. И тут, в боковом зеркале, я вижу силуэт, и что-то стискивает мне горло. Раскинув руки, она лежит на тротуаре позади нас и не шевелится.

Четко, с анатомической ясностью я вижу ее сломанный хребет. Вижу треснувший позвонок. В грудном отделе. Третий. Может, четвертый. Мой давний кошмар стремительно обретает плоть. Сердце захлебывается кровью.

В следующий миг Бетани как ни в чем не бывало вскакивает на ноги и проносится мимо нас. Фигурка в развевающейся черной футболке перебегает улицу и, повернув налево, исчезает в каком-то переулке. В первые секунды я ничего не соображаю от облегчения. Потом тупо раздумываю: позвонил кто-нибудь в полицию или нет? И если нет — наверное, в данных обстоятельствах это и к лучшему? Прямо перед нами небо расчерчивает раздвоенная молния, и тут же, без всякой паузы, раздается оглушительный грохот. Мы в самом центре грозы.

— Я за ней, — бормочет Фрейзер Мелвиль перед тем, как распахнуть дверцу навстречу новому шквалу гудков. Секунда, и его уже нет. Кричу ему вслед, но физик растворился в грозовой мгле.