Вознесение

— Некто, владеющий, как нам думается, высокоспециализированной диагностической методикой, с поразительной точностью предсказал землетрясение в Стамбуле. — Несмотря на сухой, будничный тон физика, на лице Клары Фитцджеральд появляется тихое смятение. — Та же методика позволила этому человеку назвать дату урагана в Рио за несколько недель. — На стенах кабинета висят фотографии детей. Или внуков. А может, детские фотографии самой хозяйки. — Тот же источник недавно поделился с нами своими предположениями о…

Клара Фитцджеральд вскакивает на ноги и жестом регулировщика вскидывает руку. Покинув свое место за письменным столом, она пересекает кабинет и садится рядом с физиком. У меня замирает сердце — мне слишком хорошо знакома жалость, написанная на лице Клары.

— Послушайте. Прежде чем вы скажете еще хоть слово, должна вас предупредить: ваши сведения для нас не новость, — произносит она таким мягким и ласковым тоном, каким, наверное, разговаривала бы с внуком. — Мы уже слышали об этих предсказаниях. И об их авторе. Поразительные совпадения, ничего не скажешь. Но не более. — Бетани? Неужели она с ними уже связывалась? — Какое-то время тому назад в нашу организацию, как и в целый ряд других, обратилась очень странная женщина. Она утверждала, будто природные бедствия вызывает ребенок, содержащийся в психиатрическом учреждении, где она одно время работала. Где-то на южном побережье. Кажется, в Хедпорте. — Дальше можно не продолжать. Клара Фитцджеральд смотрит на нас с сочувствием. — А звали девочку вроде бы… Бетани? — Фрейзер Мелвиль разглядывает свои ладони. — Послушайте. Я ценю тот факт, что вы нашли время со мной повидаться. Состояние нашей планеты беспокоит многих, в том числе и меня, — дипломатично добавляет она. — И всем этим людям мы говорим одно: лучший способ помочь делу — внести пожертвование или вступить в нашу организацию. У меня тут есть бланки заявлений, — говорит она, возвращаясь к письменному столу, и, шаря в ящике, извлекает ворох цветных бумажек. — Возможно, вас это заинтересует?

Раздавленные, в молчании едем домой.

Секс, как известно, лечит, но физика он не прельщает и на этот раз. Шотландец мягко стряхивает мою руку, и я чувствую себя отвергнутой, хотя прекрасно понимаю, что это ничего не значит. Наверное. То есть совсем не обязательно. Разум подсказывает: правильнее всего сейчас было бы поехать домой, но я игнорирую его голос и вместо этого…

Теория управления гневом, которую я только недавно излагала толпе скорбных духом тинейджеров, гласит: нельзя копить в себе раздражение, унижение и досаду. Гадать, что у окружающих на уме, — занятие такое же бессмысленное, как пытаться перестроить мир под себя. И тем не менее вскоре между мной и физиком разгорается спор, во время которого я демонстрирую вопиющее неумение жить в соответствии с принципами, которые я уже много лет навязываю и другим, и себе самой. Мы просто обязаны предпринять что-то еще, настаиваю я. В ответ Фрейзер Мелвиль, еще не проглотивший недавнее унижение, спрашивает: что именно? Теперь, когда мосты сожжены? Обратись к другим людям, говорю я. К тем, кто поверит. Тут он разражается язвительной тирадой о круге потенциальных кандидатов:

— Сетевые параноики. Экофанатики. Экстрасенсы. Безвестные маргиналы. Люди, от которых все шарахаются. Вроде тех оригиналов, что нагуглил твой Шелдон-Грей. Гадалки из Праги и прорицатели из Юкатана. Апокалипсис, понимаешь ли, точка ком. Даже не думай.

Я не желаю поддаваться пессимизму. Мы разругиваемся в пух и прах. За последние две недели Фрейзер Мелвиль похудел килограммов на пять, и на пользу ему это не пошло. Считается, что я разбираюсь в устройстве человеческих душ. Однако сегодня от моего хваленого чутья нет никакого толку.

Утром у стойки администратора меня ждет сообщение с приказом немедленно явиться в кабинет Шелдон-Грея по поводу «инцидента» с участием Бетани Кролл. Представ перед начальственными очами, я обнаруживаю, что сегодня к его обычной напыщенности прибавилась этакая официальная чопорность, как будто он готовится занять ответственный пост в ООН. Ситуация осложнилась, с прискорбием сообщает он. Бетани находится в больнице Святого Свитина, и «состояние у нее неважное».

— Что случилось?

— Поражение электрическим током. Раздобыла металлическую вилку и сунула ее в розетку. И естественно, потеряла сознание. Ожоги от ладоней до предплечий. Просто чудо, что она осталась жива. Резиновые подошвы. Да, а перед этим она обрила себе голову.

— Наголо?

— Похоже на какой-то символический акт. Врачи решили оставить ее в больнице.

Чует мое сердце: он что-то задумал.

— И что теперь? — спрашиваю я, лихорадочно соображая, как лучше разыграть этот матч.

Шелдон-Грей кладет руки на стол, раздвигает пальцы и, одарив меня долгим взглядом, с вызовом говорит:

— Я готовлю ее перевод в Кидадп-мэнор.

Кидаап-мэнор. Психиатрическая версия камеры смертников. В последовавшей за этим тишине он поднимает руки и складывает их в молитвенном жесте, приложив указательные пальцы к нижней губе. Взгляд голубых глаз оценивающе ползет по моему лицу. Если я сейчас раскрою рот, мой голос предательски дрогнет. Поэтому я молчу. Киваю, как будто перевод Бетани в одно из самых печально известных учреждений страны заслуживает тщательного рассмотрения и никак меня не затрагивает.

— Какая-то особая причина? — выдавливаю я наконец.

— Я всего лишь следую рекомендациям. В случае упорных попыток суицида предписания недвусмысленны. Требуется иной подход.

— Вы отдаете себе отчет, какая судьба ей там уготована? — спрашиваю я как можно спокойнее. — Все результаты, которых мы добились здесь, в Оксмите, пойдут насмарку. Ее будут накачивать лекарствами, пока она не превратится в овощ.

Он пожимает плечами:

— Безопасный овощ. Не представляющий угрозы ни себе, ни окружающим. Поймите, наш эксперимент с электрошоком был ошибкой.

— Ей стало лучше.

— На какое-то время. Потом она сунула вилку в электрическую розетку, зная, что это ее убьет. Послушайте, я готов взять на себя ответственность за решение применить ЭШТ. Бумаги подписывал я, и тогда этот метод лечения казался правильным. Состояние пациентки улучшилось. А когда дело вышло боком, выход остался один — признать поражение. Впрочем, речь не о том. Поскольку вы ее последний лечащий врач, я решил, вы имеете право знать. Как только ее выпишут, она перестанет быть нашим пациентом.

— Нашей проблемой, хотите сказать.

Он улыбается.

— Не придирайтесь к словам. Мы делаем для них все, что в наших силах. Однако нужно уметь проигрывать. В лечении Бетани Кролл мы потерпели полное фиаско.

— Как долго ее продержат в больнице?

— Пока не заживут ожоги. Посидите-ка вы завтра дома. Вид у вас просто ужасный.

Дело к ночи. Поколебавшись, все же набираю физика. Занято. Решаю съездить к нему домой, поделиться новостью, втайне надеясь, что в результате я останусь на ночь и натянутость, возникшая между нами после провальной поездки в Лондон, растает за счет небольшого сеанса секс-терапии. Сейчас мне нужно одно: секс. Секс с Фрейзером Мелвилем. Его объятия.

По тротуару перед домом физика громко топает какой-то любитель полуночных пробежек, за ним, высоко вскидывая ноги, трусит троица собак на длинных поводках. Обочина перед входом заставлена машинами. Паркуюсь напротив. В гостиной физика горит свет. Я уже готова ему позвонить, чтобы он помог мне подняться, когда зачем-то снова поворачиваюсь к его окнам. Что меня дернуло, не знаю, но именно в этот момент я вижу ее — высокую женщину в джинсах. Стоит у окна, смотрит на улицу. Блондинка. Стройная. Молодая. Когда я подъехала, ее там не было. А теперь, словно гадкий чертик из табакерки, она взяла и материализовалась. В доме физика. И тут из кухни выходит он. Так вот где они были! Готовили ужин? Словно машина с пьяным лихачом за рулем, мое сердце пытается заложить крутой вираж. Промахивается. И глохнет.