Семь минут

— Я пришлю к вам Магилла. Введите его в курс, чтобы он заменил вас. Завтра утром можете забирать свои вещи. Счастливо. Наша политика предписывает нам не стоять ни у кого на пути.

Тэйер сделал ударение на словах «ни у кого», и Барретт понял: старик имел в виду не его, а Осборна. Так этим утром он стал свободным человеком.

Он хотел немедленно позвонить Фей, потом ее отцу и по всей форме принять его предложение, но вместо этого позвонил Эйбу Зелкину и договорился о ланче, не набравшись храбрости отказать другу по телефону. Желание позвонить Осборнам не прошло, но верх одержали дисциплина и порядочность. Всему свое время. Сначала необходимо увидеться с Зелкином и покончить с этим неприятным вопросом. Ведь только после этого разговора он обретет настоящую свободу.

И вот он сидит за столом с Эйбом Зелкином.

Барретт медленно открыл глаза и с удивлением увидел улыбающегося Зелкина, сидящего напротив.

— Мне было интересно, когда ты выйдешь из транса, — сказал Эйб. — Для человека, у которого хорошие новости, ты что-то невесел. Или ты медитировал и передо мной лицо человека, который был в экстазе? Скажу тебе честно, Майк, я очень рад. — Он взял нож и вилку и принялся за мясо.

— Эйб, позволь мне…

— Да-да, извини. Ты собирался рассказать, как все произошло.

— Да, позволь мне все рассказать. — Майк поковырялся в салате, но не стал есть. — Все началось в тот день, когда я познакомился с Фей Осборн. Помнишь, я тебе рассказывал?

— Замечательная девушка Фей.

— Да, но сейчас я не об этом. Я хочу рассказать о ее старике. Не перебивай меня, Эйб. Дай договорить до конца, потому что я именно за этим и пришел.

Барретт осторожно заговорил, построив свой рассказ на воспоминаниях. Наконец он дошел до того момента, когда Фей позвонила и сказала, что отец хочет встретиться с ним. После этого Майк начал рассказывать о позавчерашнем разговоре с Осборном в библиотеке. Он старался не смотреть на Эйба, когда сообщил о предложенной должности вице-президента и семидесяти пяти тысячах долларов.

Как Майк ни старался, он не смог удержаться, чтобы не бросить взгляд на Зелкина, который поднял свою голову-тыкву от тарелки. Мышцы его лица, покрытые складками жира, напряглись, и Зелкин перестал жевать.

Решив, что больше нет смысла избегать взгляда этих обиженных глаз, Барретт посмотрел на Эйба.

— Я встречаюсь с Осборном завтра вечером и собираюсь принять его предложение. Извини, Эйб, но я просто должен сделать это. Как бы я ни хотел работать с тобой, такой шанс подворачивается только раз в жизни. У меня нет выбора, я не могу упустить этот шанс и обязан использовать его. Я… я надеюсь, ты попытаешься понять…

Зелкин растерянно промокнул губы салфеткой и сказал:

— Что я могу ответить, черт побери? Я не стану утверждать, что мое предложение в материальном плане можно сравнить с предложением Осборна. Наша фирма способна дать тебе лишь крохи по сравнению с его семьюдесятью пятью тысячами долларов. Ты можешь проработать тридцать лет и не получить семьдесят пять тысяч даже за три самых удачных года, не говоря уже об одном годе. И хотя я снял уютную контору, она покажется сараем по сравнению с тем, что может предложить Осборн. И клиенты… ты же знаешь, мы будем вести дела обиженных, обездоленных, а у Осборна тебе придется иметь дело с большими шишками. Вопрос в том, чего ты хочешь?

Барретт не мог позволить себе размякнуть.

— Я знаю, чего хочу, Эйб.

— Правда? Что-то я никогда не замечал в тебе уверенности, даже после ухода из «Гуд гавенмент инститьют». Тебя никогда не тянуло сыграть в игру «как быстро разбогатеть». В конце концов, ты ведь собирался стать моим партнером.

— Собирался, и собирался искренне, но это было до предложения Осборна. Такого шанса я ждал долгие годы.

— Я не уверен, что тебе нужно именно это, — покачал головой Зелкин. — Ты решил предать самого себя. Ведь ты хотел помогать другим. Теоретически можно помогать и богатым. Как однажды сказал Либлинг о журналисте Уэстбруке Пеглере: «Пеглер — храбрый защитник прав меньшинств, например, людей, которые платят огромные налоги». Прости меня, Майк. Я не хотел тебя обидеть, я просто неудачно пошутил. Сейчас я хочу попробовать подойти к этому с другого конца, Майк. Ты адвокат, но собираешься заниматься бизнесом. Ты хочешь стать дельцом. Естественно, в глазах всего мира ты добьешься больших успехов, но сам ты рано или поздно увидишь, что бизнес дает значительно меньше возможностей проявить себя, если сравнивать с юриспруденцией. Ты будешь работать не с простыми людьми, и они станут требовать от тебя не той помощи, которую потребовали бы наши клиенты. Чем тебе так понравилось это предложение?

— Деньгами, — откровенно ответил Барретт. Никому, даже Эйбу Зелкину, не удастся отговорить его. — Чистыми деньгами, честно заработанными. Как сказал Мильтон в «Возвращенном рае»: «Деньги приносят честь, друзей, победы и царства».

— А Теккерей сказал: «Деньги часто достаются нам слишком дорогой ценой».

— Эйб, я сейчас не буду никого цитировать, а скажу сам, — с неожиданным раздражением проговорил Барретт. — Пожалуйста, прекрати вешать мне лапшу на уши. Я сейчас расскажу тебе то, о чем никогда не рассказывал. Моя мать считала каждый цент и во всем себе отказывала, чтобы я смог закончить Гарвард. Они со стариком приплыли в Америку на пароходе еще детьми, как иммигранты. Мои родители росли в страхе и одиночестве. Каждый считал своим долгом унизить их, потому что они были бедны. После того как они встретились и поженились в Чикаго, мой отец вкалывал двадцать пять часов в сутки, чтобы удержаться на плаву и отложить несколько долларов на черный день. После его смерти в банке остались кое-какие деньги, — ничтожная сумма, по нашим понятиям, — на которые мы с матерью и жили.

— Майк, все это мне знакомо. — Зелкин кивнул. — У моих родителей было примерно так же.

— Хорошо, тогда тебе будет легче понять все остальное. Когда я окончил школу, мать не стала беречь эти крохи, поскольку знала, что главное в нашей золотой Америке. Деньги тут — центр мироздания. Если, например, хочешь изучить язык, нужно учиться в лучшей школе города. Когда добиваешься успеха, становишься личностью, обретаешь свободу, и никто больше тебя не унижает. Поэтому она потратила все, что осталось, на своего сына, чтобы я смог поступить в Гарвард и добиться успеха. Обыкновенная житейская проза, тебе ли ее не знать.

— Конечно, я знаю и могу оценить…

— Ты не можешь полностью оценить то, что я говорю, Эйб, потому что знаешь еще не все. И после того как услышишь все, Эйб, перестань вешать мне на уши фрейдистскую лапшу о матерях и сыновьях; почему моя мать поступила так, а не эдак, как это повлияло на меня, и тому подобное. Посмотри, я такой же взрослый, как ты, и я сильный человек, если верить Фрейду, но мне осточертело это поколение умников, которые считают тебя ненормальным, если ты говоришь что-то хорошее о своей матери, защищаешь ее или считаешь себя чем-то ей обязанным. Черт побери, если верить Конфуцию, я обязан ей очень многим. Она делала это не затем, чтобы я вернул долги, а только для того, чтобы я мог жить лучше, чем они с отцом. Я многим обязан ей, но, когда пришло время возвращать долги, когда ей понадобилась помощь, я не смог помочь ей, потому что у меня не оказалось денег. Вместо денег я мог предложить ей только дутый идеализм.

— Майк, я не хотел…

— Дай мне закончить, — хрипло продолжал Барретт. — Я постараюсь не рассусоливать. После университета я отклонил несколько заманчивых предложений ради института, желая одного, — чтобы людям лучше жилось на земле. Тогда мы с тобой и познакомились. Моя мать очень серьезно заболела. Я не стану вдаваться в медицинские подробности. Чтобы выжить, ей были необходимы лучшие хирурги, лучший уход, все самое лучшее. Ей были нужны деньги. А где их было взять? Я сейчас говорю о тех деньгах, от которых зависит жизнь и смерть, а не о деньгах, позволяющих жить в роскоши. Сбережения на черный день ушли на меня, а сам я был слишком занят помощью другим, чтобы скопить что-нибудь на трудные времена.