Исповедь Макса Тиволи

Мне пришлось долго вглядываться в средневековую резьбу на двери, пока я не обнаружил электрический звонок — он заменял голову одного из святых. После краткого ожидания в дверях появилась полная негритянка с таким широким лицом, будто по нему только что ударили сковородой.

— Да?

— Вдова дома?

— Кто?

— Вдова.

Негритянка попросила меня подождать и оставила в холле одного. Я присел на грубую скамью и поспешно просмотрел визитки на подносе — раньше приходило всего несколько евреек и больше никого. Значит, по крайней мере мне не придется сидеть на стуле, нагретом другими мужчинами побогаче и посимпатичнее. Ну хоть какое-то преимущество. Затем я воспользовался роскошной возможностью осмотреться. Внутреннее убранство отличалось спокойствием и в то же время странной противоречивостью: шкаф со стеклянными дверцами ломился от старых, потрепанных книг, и хотя канделябр явно был электрическим, холл освещался, как я теперь заметил, довольно неестественным розовым светом керосиновых ламп. Горничная вернулась и уставилась на меня, жестами приглашая пройти в комнату. Я улыбнулся и кивнул.

Легкими движениями, которые все мы делаем, когда хотим сделать себя как можно привлекательнее, я гордо выпрямился, поправил манжеты, проверил сюртук и туфли. После чего вошел в гостиную, где и пережил второй шок за день. В кресле с кружевной виньеткой в волосах сидела моя первая любовница — вдова Леви.

— Вы из клуба?

— Простите?

— Я же говорила, что заплачу только половину взноса. Ради всего святого, я ведь не играю в теннис и не посещаю бассейн. Представляете? Старушки плавают в бассейне, как застарелые кильки в бочке. Я лишь хожу на ежемесячные обеды, где ем лишь суп да рыбу.

— Я не из клуба.

Миссис Леви лукаво улыбнулась и поднесла палец к щеке.

— А жаль. Им следует набрать побольше привлекательных юношей вроде вас.

Она постарела. Волосы посеребрила седина, многие кудрявые локоны, собранные на затылке, выделялись более светлым цветом и явно были накладными. Сложная конструкция венчалась кусочком старых кружев, раньше женщины одевали такое, когда покидали мир красоты. Миссис Леви перестала носить корсет, и многочисленные оборки на корсаже платья скрывали тело, сильно отличавшееся от того, которое я обнимал в саду много лунных ночей назад. Миссис Леви определенно наслаждалась привилегиями возраста и могла вкушать любую пищу, нисколько не переживая из-за фигуры. На шее сияло жемчужное ожерелье, мясистые мочки ушей оттягивали серьги, тяжелые, как у африканской королевы. Лицо казалось более широким, чем я его помнил, щеки пылали искусственным румянцем, нанесенным, видимо, по привычке; тяжелые веки оттеняли глаза, а губы стали такими тонкими, что я с трудом вспомнил их нежный шепот. Признаюсь, я испытал отвращение. Миссис Леви утратила свою красоту. В Саут-Парке она одевалась идеально для своего возраста, однако теперь миссис Леви, похоже, устала от чопорного, сдержанного стиля и превратилась почти в пародию: наполовину — одряхлевшая куртизанка, наполовину — графиня. Я понял, что причудливый дом — ее выбор, ее вкус. Наверное, все мы рано или поздно достигаем возраста, когда утрачиваем воображение.

— Вы мама Элис?

— A-а, так вы ошиблись вдовой? Все мы тут вдовы. Даже Бисти, спаси Господи ее душу, уже пять лет вдовствует, ее муж погиб в аварии на одной из шахт Джорджии. Поразительная женщина.

— У вас милый дом.

— Вздор, но комнаты мне нравятся, я редко их покидаю — не хочется видеть дом снаружи. Не пугайтесь, молодой человек, вам не придется долго болтать со старухой, Элис сейчас придет. Я отправила ее переодеться, раз гость — мужчина.

— Что вы, я восхищен беседой с вами.

— Прекрасный юноша восхищен! Мое сердце трепещет в груди. Ну прямо Шекспир, ей-богу.

Я едва переносил ее кокетство, видя ресницы, с которых от полного надежды хлопанья слетала краска. И все же я находился в безопасности — миссис Леви меня не узнала.

— Как ваше имя? — поинтересовалась она.

— Эсгар ван Дэйлер.

— Вандэйл…

— Ван Дэйлер.

— Вандоллар.

— Ван Дэйлер.

— Милый, подобные пустяки меня не интересуют. Мы раньше не встречались? Впрочем, пока Элис не пришла, скажу откровенно.

— Я весь внимание.

— Прежде всего Элис чистокровная еврейка. Я не потерплю, чтобы вы увлекли девочку, а потом бросили из-за ее происхождения.

— Кровь ничего для меня не значит.

— Кроме того, все мои сбережения перейдут еврейскому образовательному центру, и так захотела сама Элис. Она верит в будущее колониальных колледжей, да и я, надо сказать, тоже. Я говорю откровенно, мистер Доллар. Элис получит лишь драгоценности, которые сейчас на моей скромной персоне.

— Ну и замечательно.

— Замечательна? Я? Что ж, спасибо, конечно, — хихикнула миссис Леви, — однако если вы хотите разбогатеть, то избрали неверный путь.

Тут я непростительно ошибся. С беззаботностью магазинного воришки я сказал:

— Должен сказать вам, миссис Леви, я тоже небогат. Я самый обыкновенный клерк и служу у Бэнкрофта.

У миссис Леви тотчас пропала охота к шутливому флирту. Передо мной появилась вдова с разбитым сердцем, пишущая горькое письмо своему любовнику.

— У Бэнкрофта? — переспросила она. Каждая морщинка на ее лице наполнилась болью, и только в глазах светилась не то забытая ярость, не то особая надежда, так хорошо мне знакомая. Поразительно, люди почти ничего не забывают. Миссис Леви тщательно подбирала слова. — Я знала одного человека, который там работал. Правда, еще до вас.

— Кто же это?

— Мистер Тиволи. Мистер Макс Тиволи.

— Макс Тиволи, — повторил я.

— Вы слышали о нем?

Клянусь, я чуть не сказал ей правду. Я чуть не сознался, чтобы вымолить прощение, и, возможно, поступи я так, сумел бы избежать многих ошибок. Однако я пошел другим путем. Я сказал ей то, что она хотела услышать.

— Он умер до моего прихода.

— А-а.

— Говорят, его убили.

— Жаль. — Миссис Леви чуть не улыбнулась, но мигом вернула лицу прежнее выражение. — Мне пора умолкнуть — дочь пришла. Оставим наш разговор в тайне. — Обрадовавшаяся моей смерти, женщина отвернулась и воскликнула: — Господи, Элис, во что ты вырядилась?

Жаль, я не запомнил всех деталей того утра. Сначала мы сидели в гостиной и обсуждали политику, Элис разгоряченно излагала свою позицию, пока миссис Леви не повернулась к ней со словами:

— Вдова Кэлхоун, выметайся из этого дома, компаньонка тебе ни к чему.

— Вдова Леви, ты же останешься совсем одна, — улыбнулась Элис.

— Я наслаждаюсь одиночеством, вдова Кэлхоун, — покачала головой старшая дама.

Они продолжали свой странный диалог, пересыпая его порой ужасными шуточками на тему их вдовствования, и я вспомнил вечера, когда приходил к ним развести огонь и заставал их за примеркой платьев, либо за игрой в шарады, либо за рисованием портретов друг друга. Во мне проснулась страшная ревность — одна часть Элис навсегда останется для меня закрытой, безраздельно посвященная матери. И хотя они покинули Сан-Франциско из-за любви, то была любовь друг к другу, а вовсе не ко мне.

— Вы купили фотоаппарат? — спросил я, когда мы вышли на улицу.

— Что?

— Когда я вас встретил, вы собирались купить фотоаппарат, а старик-продавец сказал, будто ваши пальцы слишком малы.

— И все же они оказались достаточного размера, чтобы отдать ему деньги.

— Так вы купили фотоаппарат?

— Ну да.

— И что фотографируете?

— Все, что нравится. Давайте свернем налево, там потайная лестница к Франклину, и к тому же цветущие розы выглядят столь загадочно. — Она взяла меня за руку и, не переставая рассказывать, повела в свою потайную беседку.

Хотел бы я сказать, что Элис влюбилась в меня. Мы прогуливались по Ван-Несс, солнечный свет золотил особняки, экипажи, изгороди, призванные охранять от нас цветущие сады, вульгарные каменно-чугунные фонтаны в форме детей… Элис просто поддалась солнечным чарам и поцеловала меня под огромным и редким цветком агавы. Полагаю, вам не надо объяснять: мы были незнакомцами, которых свел вместе несчастный случай, и когда тема смерти, машин и ужаса оказалась исчерпана, повисло долгое тягостное молчание. Я пытался вспомнить все, что знал об Элис, и перевести разговор в интересное ей русло, однако скорее всего лишь наскучил моей возлюбленной.