Параллельный переход

— Богдана ни о чем не расспрашивай и детям накажи, бо начнут шуткуваты, от кого он в лесу среди бела дня так тикав, что загремел о пень головой. И помни наш уговор, Надийко: ты так решила — что бы ни случилось потом с Богданом, моей вины в том нема. Нельзя таким наговором дитятю откатывать — не каждого мужа можно. Бабка моя, хай земля ей будет пухом, когда меня учила, все приговаривала: «Цей наговор, Мотрю, только для мужа, духом сильного, и то когда другого выхода нет: от смерти спасти, душу ушедшую в тело прикатать. Мужа, духом слабого, оставь лучше помирать. Для жёнок и детей и думать о нем забудь — лишатся разума, а ты грех на душу возьмешь, век не отмолишь».

— Тетю Мотрю, не рвить мени сердце. — Голос «матери» наполнился болью и злостью человека, принявшего жестокое, но необходимое решение. — Вы ж знаете моего Богдана. Вы его тем летом от переляка [1]уже откатывали. И так его все блаженным кличут, и без вашего наговору. Клин клином вышибают. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Что бы ни было, то мой грех будет, мне и отмаливать. Он мне Богом данный, так и зовут мое дитятко — Богдан, я за него на любой грех пойду, но его не брошу помирать, как пса бездомного.

— Молодая ты еще, Надийко, думаешь, смерть — то самое страшное? Бывает беда страшнее смерти. А у тебя, кроме него, еще трое да муж — о них тоже думай.

— Не так уж я и молода, тетю Мотрю, чтобы того не знать…

Две женские фигуры промелькнули на фоне маленького тусклого окна, в одной я узнал женщину, которая откатывала меня яйцом, вторая, выше ростом и стройнее, вновь вызвала во мне волну радости и узнавания: «мама». Скрипнула дверь в сени.

— Беда меня тому быстро научила, что в петлю с улыбкой бы лезла, да жить надо — свою жизнь на чужие плечи не переложишь.

Хлопнули входные двери, и в хате стало тихо.

* * *

Несмотря на то что я очнулся пять минут назад, сведений набралось много, и, отодвинув захлестывающие ум эмоции, попытался разложить по полочкам все, что узнал.

Первое. Теория параллельного переноса, как оказалось, совсем не сумасшедшего Петра Николаевича получила в моем лице неопровержимое доказательство. Я нахожусь в новом теле и вспоминаю себя достаточно отчетливо.

Второе. Почти наверняка расстояние от меня до моей старой жизни равно бесконечности. Параллельный ли это мир, попал ли я в прошлое — значения не имеет, хотя один из ассистентов Петра Николаевича убедительно доказывал, что параллельный перенос в прошлое невозможен, а вот в параллельный мир очень даже возможен. В любом случае отсутствие электричества, наговоры знахарки вместо больничной койки, зелье вместо таблеток — каждый из этих фактов сам по себе еще мог бы встретиться там, где меня уже нет, но не все и сразу. Да и сам разговор. В эпоху засилья телевидения и радиовещания так уже не говорят.

Третье. Сознание старого владельца нашего общего тела пока неактивно, дает о себе знать лишь воспоминаниями и эмоциями. Пока антагонизма к моей личности и желания вмешиваться не чувствуется. Старую личность называют Богдан.

Четвертое. Как и предупреждал Петр Николаевич, Богдан имеет психические проблемы. Совершенно точно гипертрофированную эмоциональность — это следует как из услышанного мной разговора, так и из уровня эмоций и страхов, которые Богданчик выдавал, пока мы с ним были в «наркозе».

Что бы хотелось знать?

Первое и самое главное: как получить осознанный доступ к памяти Богдана? То, что она присутствует, доказано опытом. Попробуем сформулировать какой-то простой вопрос и поискать в памяти ответ. Например: где у нас отхожее место и как туда добраться?..

Я попытался очистить сознание и предоставить телу возможность действовать самостоятельно. Практически без шума соскользнул с печи, мои ноги автоматически отыскали возле печи и нырнули в кожаную обувь, похожую на закрытые кожаные тапочки, и понесли меня сквозь сени в хлев. Задрав рубаху, под которой ничего из одежды не оказалось, и не обращая внимания на косящегося коня, корову и хрюшек за перегородкой, быстро справился с насущными потребностями, давящими на мозги. С чувством удовлетворения, внимательно осматриваясь, направился обратно. В сенях увидел инструменты, аккуратно сложенные в углу. Там стояли деревянные вилы, деревянные грабли, деревянный молоток, деревянная лопата, обитая снизу заточенной полосой кованого железа, железный топор с вытянутой нижней частью, похожий на те, которые я видел в исторических музеях. Конь и корова в хлеву говорили, по крайней мере, о среднем достатке семьи. Преимущественно деревянный инструмент свидетельствовал о дороговизне железа. Если сравнивать с той историей, которую я знал, то это скорее период до XVII века. В комнате возле печи стояло деревянное ведро с водой. Причем ведро было не выдолблено из куска колоды, а собрано из дощечек и стянуто двумя железными обручами снизу и сверху. Дощечки были явно колотыми, обработанными одним топором, без применения пилы и рубанка. Это, видимо, тоже что-то означало, но моих знаний было явно недостаточно.

Заглянув в ведро, я невольно вздрогнул, рассматривая физиономию рослого паренька лет четырнадцати-пятнадцати от роду. «Четырнадцать, мне четырнадцать», — вдруг пришла твердая уверенность. Машинально зачерпнул воды деревянным ковшиком, стоявшим рядом с ведром, и какая-то часть моего сознания отмечала вкус воды, другая размышляла над вывертами памяти, а третья — подала сигнал тревоги и сформулировала желание немедленно влезть на печь и спрятаться под одеялом. Не задумываясь, легко взлетел на печь и укрылся. Через несколько секунд послышались какие-то голоса, потом скрипнула входная дверь — и комната сразу наполнилась шумом и суетой вошедших, моих новых родственников. Отца сразу усадили за стол, а мать с сестрами начали собирать на стол ужин. Сестер у меня оказалось две, старшая и младшая, семнадцати и десяти лет соответственно. Старший брат уже был женат и жил у жены. Слушая разговор, лежа на печи, я пытался понять, что же услышал сверхчувствительный Богдан перед приходом родственников и можно ли доверять его чувству опасности, но так ничего и не понял. Мать попыталась разбудить меня к ужину, но, делая вид, что крепко сплю, невнятно пробормотал, что не хочу есть, и разговор продолжился без меня. А есть хотелось так, что живот к ребрам прилипал, но я был явно не готов к совместной трапезе в столь широком составе.

— Так шо там с Богданом стряслось? — без особого интереса в голосе спросил отец. — Я как тетку Мотрю привез, так мы с Тарасом с кузни не вылезали: сначала казаку Сулиму к оралу лемех железом оббили, двух коней Иллару перековали, потом Степану инструмент изготавливали.

— Откатала тетка Мотря Богдана, — скупо ответила мать. — По лесу бёг да головой ударился. А заплатил Сулим за работу? — перевела она разговор на другое.

— Заплатил… — кисло буркнул отец. — А то ты не знаешь, как они плотят. Добро, хоть с запасом крицу принес, осьмая часть осталась — того и заработали. Крицы совсем мало, нужно в Черкассы ехать.

— Так Иллару скажи, сколько можно терпеть.

— Да говорил я ему уже, он приезжал коней перековывать — обещал с тягла на татар вычесть.

— Ну да, уже на два года вперед, если все сосчитать, ты тягло отработал, а все тебе с него вычитывают.

— Все тебе недогода, пять лет здесь прожили, никто не трогает, казаки не обижают — так шо тебе еще надо? Бога не гневи.

— Да как нас тронуть, если мы каждый год, почитай, пол-лета по лесам да буеракам в Холодном Яру от татар прячемся.

— Так не прячься, а беги за арканом в Крым, если ты такая смелая. Все, хватит балы точить, спать пора. От этих разговоров толку нету — как Иллар сказал, так и будет, плетью обуха не перешибешь.

— А ты попробуй не плетью, а чем-то другим, может, и получится.

— Чем-то другим я тебе что-то другое перешибу, если язык не спрячешь.

— Ты сначала перешиби, а потом грози. Перешибет он — от тебя дождешься. Я тебя первая так перешибу, шо ты своим «чем-то другим» соплю не перешибешь.