Страница 57 из 62
Сколько времени я просидел перед очагом, наслаждаясь всеми этими вкусами, не знает никто. Кажется, я ничего не сказал Альберту. В конце концов он встал.
— А теперь старому пекарю надо немного поспать. Сперва я отнесу бутылку на чердак, и помни, я всегда запираю люк чердака. Хотя… хотя ты, конечно, взрослый человек. Фрукты и овощи — пища вкусная и здоровая, старый солдат, но я не хочу, чтобы ты сам превратился в овощ.
Я и сегодня не уверен, что он употребил именно эти слова. Помню только, что, перед тем как уйти спать, он предупредил меня и что его предупреждение касалось пурпурного лимонада и игральных карт Фроде.
СЕМЁРКА ЧЕРВЕЙ
…пекарь кричит в волшебную трубку…
Лишь проснувшись поздно утром на другой день, я сообразил, что старый пекарь, которого я видел с Дорфе, был мой собственный дедушка. Потому что обритая в наказание наголо девушка не могла не быть моей бабушкой, живущей дома в Норвегии.
Однако полной уверенности в этом у меня не было. Игра Джокера не говорила прямо, что обритая наголо девушка была моя бабушка, а пекарь в Дорфе — мой дедушка. Но, думаю, в Норвегии не так часто встретишь девушку, влюбившуюся в немецкого солдата, которую звали бы Лине.
Словом, до окончательной правды было ещё далеко. Много фраз в Игре Джокера Ханс Пекарь так и не вспомнил, и потому ни Альберт да и никто другой их так и не узнал. Приведут ли эти фразы когда-нибудь к тому, что весь пасьянс с пятьюдесятью двумя фразами в своё время сойдётся?
Погрузившись в море, загадочный остров уничтожил все следы. Ханс Пекарь умер, и узнать что-нибудь у него было уже невозможно. Как невозможно и пытаться вдохнуть жизнь в карты Фроде, чтобы посмотреть, не вспомнят ли карлики того, что они говорили в тот раз сто пятьдесят лет назад.
Оставалась одна надежда: если Джокер ещё жив, он может помнить ту Игру…
Я понимал, что надо заставить взрослых вернуться домой через Дорф, хотя это и означало, что нам придётся сделать круг а отпуск у папашки должен был вот-вот кончиться.
Больше всего мне хотелось снова зайти в маленькую пекарню и сказать старому пекарю: "Это опять я. Я вернулся из южной страны. Вместе с папашкой. А он твой родной сын".
Так случилось, что дедушка стал темой серьёзного разговора за завтраком. Со своим драматическим разоблачением тайны я решил подождать до конца завтрака. После всего прочитанного в книжке-коврижке мне было ясно, что достоверность моего рассказа будет подвергнута критике. Так пусть уж поедят спокойно.
Когда мама отправилась за второй чашкой кофе, я посмотрел папашке в глаза и многозначительно сказал:
— Хорошо, что мы нашли маму в Афинах. Но у нас недостаёт одной карты, чтобы пасьянс сошёлся. И я нашёл эту недостающую карту.
Папашка бросил на маму озабоченный взгляд. Потом посмотрел на меня.
— В чём дело, Ханс Томас? Ты можешь объяснить это так, чтобы было понятно?
Я не спускал с него глаз.
— Помнишь старого пекаря, который дал мне бутылку лимонада и четыре коврижки, пока ты сидел в "Красавчике Вальдемаре" и вместе с жителями Дорфа пил дорфскую водку?
Он коротко кивнул.
— Этот пекарь твой родной отец, — сказал я.
— Глупости!
Папашка фыркнул, как заезженный конь, но я знал, что он уже у меня на крючке.
— Не надо говорить об этом здесь и сейчас, — продолжал я. — Но помни, я уверен в этом на все сто процентов!
Мама вернулась к столику и огорчённо вздохнула, узнав, о чём мы только что говорили. Однако, несмотря на отрицательную реакцию папашки, я слишком хорошо знал его, а он — меня. Он понимал, что не сможет отделаться от сказанного мною, пока не узнает всё более подробно. Он понимал, что я тоже джокер, которому иногда открываются очень важные вещи.
— А почему ты думаешь, что он мой отец? — спросил папашка.
Я не мог прямо сказать, что это чёрным по белому написано в книжке-коврижке. Вместо этого я сказал то, что придумал ещё вчера.
— Во-первых, его зовут Людвиг, — начал я.
— И в Германии и в Швейцарии это весьма распространённое имя, — возразил папашка.
— Возможно, но, кроме того, пекарь сказал мне, что во время войны был в Норвегии, в Гримстаде.
— Так и сказал?
— Не по-норвежски, конечно. Но когда я сказал, что приехал из Арендала, он воскликнул, что тоже был там, в Гримме Стаде. Полагаю, что это был Гримстад.
Папашка покачал головой.
— Гримме Стад? То есть "ужасный город" или что-то в этом роде. С таким же успехом он мог иметь в виду и Арендал… Во время войны во всём Сёрланне было много немецких солдат.
— Я знаю, — ответил я. — Но только один из них был моим дедушкой. И это был пекарь из Дорфа. Я в таких вещах не ошибаюсь.
Кончилось тем, что папашка позвонил в Норвегию бабушке. Не знаю, подтолкнули ли его к этому мои слова или он наконец сообразил, что должен позвонить матери, после того как мы нашли маму в Афинах. У бабушки никто не ответил, он позвонил тёте Ингрид, и она сказала, что бабушка неожиданно собралась и уехала в Альпы.
Узнав это, я громко присвистнул.
— Пекарь кричит в волшебную трубку, и его голос слышен за много сотен миль, — сказал я.
У папашки на лице появилось такое выражение, точно ему одновременно задали все загадки мира.
— Ты раньше никогда не произносил эту фразу? — спросил он.
— Yes, sir, — сказал я. — Очень возможно, что и пекарь в Дорфе в конце концов догадался, что видел собственного внука. Вообще-то, тебя он тоже видел, а кровь гуще, чем водица. Почему нельзя допустить, что, может, и он спустя столько лет решил позвонить в Норвегию, после того как поговорил в своей пекарне с мальчиком из Арендала? А если он позвонил, то почему не допустить, что в Дорфе, как и в Афинах, старая любовь вспыхнула с новой силой?
В результате мы поехали на север, в сторону Дорфа. Ни мама, ни папашка не верили, что старый пекарь был моим дедушкой, но понимали, что не успокоятся до тех пор, пока сами не разберутся в этом деле.
В Комо мы, как и в прошлый раз, переночевали в мини-отеле "Бараделло". Тиволи с гадалкой и всеми аттракционами уже покинули город. Но меня утешило то, что я снова получил отдельный номер. Хоть я и устал от поездки, я решил всё-таки на этот раз перед сном дочитать книжку-коврижку до конца.
ВОСЬМЁРКА ЧЕРВЕЙ
…это такое невероятное чудо, что я не знал, плакать мне или смеяться…
♥ Я встал и вышел на маленькую площадку перед домом. Было непросто идти твёрдой походкой, когда в теле за моё внимание боролись различные вкусы. В то время как изумительнейший клубничный крем лежал у меня на левом плече, в левом колене я различил кисловатый вкус красной смородины и лимона. Вкусы так быстро растекались по всему телу, что порой я не успевал даже все их осознать.
Повсюду в мире сейчас сидят люди и что-нибудь едят, подумал я. Вместе это будет много тысяч различных вкусов. Я как будто присутствовал на всех этих трапезах, как будто ощущал сразу все эти вкусы.
Я поднялся в лес над маленьким домиком пекаря. Постепенно фейерверк вкусов стал затухать, и у меня появилось чувство, которое больше уже никогда не покидало меня.
Обернувшись и посмотрев на селение, я впервые понял, каким невероятным чудом был наш мир. Как объяснить, думал я, что мы оказались жителями этого мира? Мне представилось, что я открыл что-то совершенное новое, и вместе с тем всё открытое мною уже лежало на поверхности, когда я был ещё ребёнком. Я жил словно в полусне, моя жизнь на земле была дрёма, растянувшаяся на много лет.
"Я существую! — думал я. — Я живой человек!" Впервые в жизни мне стало ясно, что такое человек.
И вместе с тем я понимал, что, если продолжать пить этот удивительный напиток, это чувство начнёт стираться и в конце концов исчезнет совсем. А мне хотелось ощущать все вкусы этого мира до тех пор, пока я целиком и полностью не сольюсь с ним. В конце концов, мне уже не хотелось ощущать себя живым. Хотелось быть помидором или, к примеру, сливой.