Эскорт для предателя

— Честно говоря, Гарри, я не понимаю, о чем ты говоришь. Начни лучше с самого начала.

— Да, конечно.

Официант принес кофе и жалкого вида булочку, украшенную сахарной ватой.

Гарри тяжело вздохнул. Обычно он не нервничал в таких ситуациях, но слова Хоффмана показались ему угрожающими. Он заговорил снова, тише.

— Вот в чем дело, мистер Хоффман. У нас есть агент в их ядерной программе. Это BП, и пока мы не виделись с ним лицом к лицу, но он прислал нам кое-какие документы, которые, с моей точки зрения, выглядят абсолютно правдоподобно. В первом были данные о работах по обогащению урана. Из них следует, что иранцы достигли уровня в тридцать пять процентов и приближаются к изготовлению бомбы, но это в будущем. Мы не знаем, сколько времени займет завершение процесса.

— И вам нужно допросить агента.

— Именно. Но на это потребуется некоторое время, а также определенная помощь от Лондона. Но в Белом доме твердят, что времени у нас нет.

— Ну, тогда скажи им, чтобы отвязались от тебя, — подмигнув, ответил Хоффман. Конечно, он знал, что вызывающее поведение — не выход. Если ты не делаешь того, чего от тебя требуют, то естественное решение — уходить со службы.

— Но дело становится все сложнее, — продолжил Гарри. — Иранец прислал нам еще один документ. Он касается детонатора для бомбы.

— Без дураков? О святой Грааль!

— Примерно так. Безусловно ясно, что там снова взялись за военную программу, но полностью понять этот документ сложно, как и первый. Сначала это выглядит пугающе, но данные говорят о том, что устройство неработоспособно. Не исключено, что в этом и есть настоящий смысл послания нашего иранского друга. Возможно, он хочет сказать: «Берегитесь! У нас пытаются сделать бомбу!» Или: «Расслабьтесь. У нас пытаются сделать бомбу, но она не работает».

— Именно поэтому тебе надо поговорить с ним.

Гарри кивнул.

— Ты знаешь, кто он, этот иранский ученый?

— Потребовалось некоторое время, но в конце концов мы выяснили его имя и место работы. При содействии Секретной разведывательной службы. Директор в некотором роде дал на это разрешение. Но Белому дому неизвестно об их помощи. Думаю, если бы там узнали, встали бы на дыбы.

— Молодец адмирал, — похвалил Хоффман. — Не думал, что у него хватит пороху на такое. Так что же собираетесь делать вы и ваши британские друзья? Вы сможете работать с ним на месте?

— В этом-то и вопрос. Есть еще один повод к размышлению. Мы только что получили от него новое письмо. Он говорит, что встревожен. Подробностей мало, но, очевидно, он считает, что ему сели на хвост, и хочет выйти из игры.

Гарри вспомнил снимок иранской актрисы и короткое, простое письмо, к которому была приложена эта фотография.

— А в Белом доме отказываются это сделать, — констатировал Хоффман.

— Точно так. Артур Фокс сказал им, что все в порядке, есть неопровержимые доказательства и другой разведывательной информации не надо.

— Ненавижу этого Фокса. Надо было выгнать его к черту, когда у меня еще была такая возможность. Так что насчет твоего агента, парня, который хочет выйти из игры?

— В Белом доме хотят оставить его в стране и при этом использовать его информацию в официальном досье по иранской ядерной программе.

— Верная смерть.

— Да, сэр. Но настоящая проблема не в этом, — продолжил Паппас, ерзая на неудобном узеньком стуле.

Он хотел убедиться в том, что Хоффман понял его в точности. Что гибель иранца, которого он в жизни не видел, не вызывает в нем приступа сентиментальности.

— Я готов принести агента в жертву, если это действительно понадобится. Но в данном случае мы толком не понимаем, что он пытается передать. Может, он хочет сказать, что оборудование дает сбои, но никто еще не понял этого. Или что программа саботажа успешно работает.

Хоффман как-то странно посмотрел на Паппаса, положил сигару на стол и откинулся на стуле.

— Тебе что-то известно об этой программе саботажа, Гарри?

— Ничего, — ответил тот, вспомнив свою встречу с Камалем Атваном и данное Эдриану Уинклеру обещание, что все эти сведения принадлежат не ему, а британцам.

Он подметил, что Хоффман чувствует себя некомфортно. Его бывший начальник очень редко смущался, и Гарри стало интересно.

— А вы тоже ничего не знаете, мистер Хоффман?

Тот огляделся. В кафе почти никого не было, но он все равно понизил голос.

— Я не говорил этого. Я спросил, знаешь ли ты что-то о программе саботажа. Значит, у тебя нет допуска к этой информации.

Хоффман обозначил черту, которую не следовало переступать, но Гарри не собирался останавливаться.

— Тогда помогите мне. Что я должен был бы понять, будь у меня допуск?

Хоффман покачал головой.

— Этот вопрос выходит за рамки, друг мой. За ограничительную линию. Здесь я глух и нем.

— Не играйте со мной в игры, мистер Хоффман. Я подставился под удар. Эти люди из Белого дома снова хотят ввязаться в войну, и мне необходимо знать, что здесь, черт подери, происходит. Мне нужны друзья, немедленно.

— Хм, — протянул Хоффман.

Положив поперек пальца кофейную ложечку, он держал ее в равновесии, пока думал, что ответить. Затем наклонился ближе к Гарри и начал говорить еле слышным шепотом.

— У нас была программа такого типа. Мы все проводили через Дубай. Ребята из Лос-Аламоса собрали множество всякой сказочной дряни. Компьютеры, которые нарушают последовательность расчетов. Детали для центрифуг, которые нормально работают год, а потом начинают давать сбои.

— И что же случилось?

— Нас сцапали, вот что. Раскусили, что торговец, который продавал им все это, — враг. Его пытали. Скверное дело. Он сдал им всю сеть, будь она проклята.

— И как вышло, что я об этом не знаю? Это никак не задокументировано.

— Нам редко везет по-крупному, мальчик Гарри. И круто проваливаемся мы тоже очень редко. А здесь получилась комбинация из первого и второго. К сожалению, история оказалась с плохим финалом.

Гарри понимал, что на самом деле история на этом не закончилась, но не стал говорить об этом Джеку Хоффману. Эта информация принадлежала другому измерению и стране с другим флагом. Своим молчанием он пересек еще одну черту.

Официант принес счет, надеясь, что эти клиенты наконец-то уйдут, но Хоффман заказал еще два кофе и снова попросил пончик. К булочке с сахарной ватой он так и не притронулся. Хоффман опять взял в зубы сигару, и официант, закатив глаза, поспешно удалился.

— Что же мне делать? — спросил Паппас. — Именно об этом я и хотел спросить вас. Белый дом пытается давить на нас. В Управлении нет никого, кому бы я доверял настолько, чтобы рассказать то, что рассказал вам. Но мне наступают на пятки. И я не знаю, что будет правильным в такой ситуации.

Хоффман меланхолично посмотрел в окно, на автостоянку. «БМВ», «мерседесы», «лексусы», «мазерати». Ни одной американской машины на всей парковке.

— Не позволяй сделать это, — сказал он. — Нельзя снова втягивать нашу страну в войну, пока нет доказательств того, что это оправданно.

— Но я не могу не подчиняться приказам. Или могу?

— Нет. Думаю, нет. По крайней мере, не в открытую. Заметай следы. Работай со своими британскими друзьями. Найди способ допросить этого иранца. Убедись в том, что ты знаешь, в чем именно смысл полученных тобой разведданных прежде, чем их обнародуют.

— Надо ли докладывать об этом директору?

— А он может воспрепятствовать тебе?

— Не исключено, если я расскажу все.

— Тогда не говори, просто делай свое дело.

Паппас кивнул. Он знал, что бывают ситуации, к которым нельзя подходить с обычными мерками, но слова бывшего начальника все равно беспокоили его. Это нарушение субординации, если не нечто худшее.

— Действуй, как сочтешь нужным, друг мой. Тебе одному решать, как именно поступить в такой ситуации, — сказал Хоффман.

Открыв бумажник, он вытряхнул на стол двадцатидолларовую купюру, а потом десятидолларовую, в качестве чаевых и компенсации за беспокойство официанту. Затем снова посмотрел на Гарри.