Эскорт для предателя

Комнату наполняли разные безделушки, которые Алекс собирал с детства. Плакат «Редскинз», [20]оставшийся после того, как Алекс ходил на их игры в Суперкубке. Свиное рыло с пятачком из поролона, в честь линии нападения команды, которых прозвали «Кабанами». Кубки и грамоты за победы в спортивных соревнованиях, которых за время учебы в школе у Алекса было немало. Модель вельбота из бальсы, как-то зимой они собрали ее вместе. Вымпел Принстона, куда Алекс поступил в две тысячи первом году. И тут же, в сентябре, бросил и пошел служить в Корпус морской пехоты. Его фотография в форме, в день, когда он закончил учебку.

За годы фотография выцвела. Синий уже не такой яркий, красный тоже поблек, пуговицы почти не блестят. На фото Алекс выглядел свирепым и решительным, настоящая боевая машина, а не хрупкий юноша, но Гарри знал, что означает выражение его глаз. «Ты гордишься мною, папа? Я многого добился?»

Гарри лег на постель и закрыл глаза. Он подумал, что полежит здесь до рассвета, чтобы не тревожить Андреа. Рядом с кроватью стояла другая фотография. На ней был сам Гарри. Он стоял, обнимая за плечи Алекса. В тот год, когда сын играл в школьной команде квотербеком и они поехали в Северную Виргинию на чемпионат школьного дивизиона. Алекс был ростом с Гарри, но стройнее и с более светлой кожей. Боже, был ли на всей земле мальчик симпатичнее этого? Паппас отодвинул снимок, но потом снова повернул к себе и начал разглядывать внимательнее. Лицо Алекса просто светилось от радости. Гарри вспомнил тот матч, где так хорошо играл сын, и тоже улыбнулся. А потом его глаза наполнились слезами.

Часть, в которой служил Алекс, дислоцировалась в Рамади, столице провинции Анбар. Беспорядки были в самом разгаре, и американцы подвергались риску всякий раз, выходя за пределы расположения части, но в Вашингтоне это не подтверждали. И уж, помилуй бог, это отрицали сами морпехи. Пару месяцев назад Паппас возглавил резидентуру в Багдаде. Друг из Пентагона сказал, что можно устроить Алексу перевод в более безопасное место, чтобы Гарри не приходилось так беспокоиться, но он и слушать не стал. Если бы сын узнал о таком, он пришел бы в бешенство. Он уже получил звание капрала и служил в разведроте, а эти «коммандос» выполняли самые сложные и опасные задания из всех, поручаемых морской пехоте. Командование предложило ему пойти на курсы офицерского состава, поскольку в нем видели прирожденного офицера, но он отказался от этого.

В то лето две тысячи четвертого года Гарри при первой же оказии ездил в Рамади. В долине Евфрата было жарче, чем в аду. Обычно у Паппаса получалось на пару часов прийти на службу, в резидентуру ЦРУ, а потом можно было спокойно съездить в лагерь части морской пехоты, где нес службу сын. Иногда Гарри звонил заранее, иногда — нет, но Алекс всегда был рад увидеться с отцом, не испытывая по этому поводу никакого смущения. Теперь ему ничего и никому не надо было доказывать. Гарри широким шагом шел рядом с ним, огромный, как гора, в легком костюме цвета хаки с пистолетом в кобуре на бедре. В расположении части можно было на время снять бронежилет, и ничто не мешало ему обнять своего сына, одетого в пропитанную потом и усыпанную песком после выезда на патрулирование форму.

— Как тут у вас? — спрашивал Гарри.

Ответ обычно бывал бравым, в стиле морпехов:

— Круто, пап! Мы им тут наваляем.

В ответ Гарри оставалось только кивнуть. Они гуляли, сидели в тени и пили кока-колу, до тех пор, пока не приходило время расставания. Алекс отправлялся обратно в казарму, Гарри — в «зеленую зону». У него не возникало надобности расспрашивать сына о подробностях службы. Доклады на эту тему ложились на его стол ежедневно. Каждый раз, просматривая их, он выискивал упоминания о боевой части, где служил сын, попутно проглядывая доклады о потерях. Он слишком много знал о том, чем занимается здесь Алекс, вот в чем была главная проблема.

Несколько раз во время визитов Гарри расположение морских пехотинцев обстреливали из минометов. Приходилось вместе нырять в ближайшее укрытие из заливного бетона. Эти капониры располагались с интервалом в пятьдесят ярдов. Было в этом что-то бесшабашное, сидеть в убежище, вплотную к своему родному сыну, с натянутой улыбкой на лице, когда вокруг рвутся мины. Это было особое веселье, такое, о котором он никогда не рассказывал Андреа.

На прощание они снова обнимались, и сын снова говорил что-нибудь в оптимистичном тоне.

— Мы разобьем этих козлов, пап. Ты им там скажи, во Дворце республики.

В ответ Гарри обычно кивал и поднимал в воздух кулак, добавляя: «Давай, парень, покажи им!» или «Так держать!». Слова. Память о них больше всего выводила его из себя сейчас, когда он вспоминал о последних месяцах жизни своего сына. Он никогда не говорил ему настоящей правды.

В Анбаре все было отнюдь не «круто». Паппас знал это, но молчал. Повстанцы день за днем набирали силу. Запросы ЦРУ на разрешение работать с лидерами суннитов гражданские чиновники Пентагона и наместники из Временной администрации сил коалиции резали на корню. Они считали, что лучше знают, что делать. В середине две тысячи четвертого года Гарри начал бомбардировать Вашингтон тревожными донесениями. Бунтовщики набирают в свои ряды новых сторонников быстрее, чем мы убиваем прежних. Контроль над городами Ирака переходит в руки бандитов, которые успешно договариваются с мятежниками и «Аль-Каидой». Иранцы каждую неделю переправляют через границу миллионы долларов, спонсируя шиитские вооруженные формирования. Вот кто истинные властители нынешнего Ирака, а не пугала из «зеленой зоны». Гарри описывал все это в каждой телеграмме в таких ярких красках, что после одного из его посланий в Белый дом, особенно мрачного, президент спросил, что за пораженец возглавляет резидентуру ЦРУ. Может, он демократ? Гарри постоянно предупреждал Белый дом о том, что операция в Ираке разваливается на глазах, но не говорил об этом Алексу.

Перед этим, весной две тысячи второго, Гарри пытался уговорить сына не бросать Принстон, правда, не слишком настойчиво. Прошло всего полгода с одиннадцатого сентября, и в глубине сердца Паппас был согласен с сыном в том, что если годный к службе юноша не хочет помочь своей стране, он недостоин называться американцем. Сентиментальная чушь, но тогда все поверили в нее, и Гарри не был исключением. Он гордился сыном. Он никогда не мог понять, как чувствовали себя люди, которые остались учиться в колледжах и университетах в тысяча девятьсот сорок четвертом и сорок пятом годах и не приняли участия во Второй мировой. Смогли ли они когда-нибудь избавиться от этого позора?

Но к концу две тысячи второго года, когда Алекс пошел в учебную часть разведки морской пехоты, стало очевидно, что Америка собирается вторгнуться в Ирак. Гарри задумался. Не ошибся ли он, позволив своему сыну встать в ряды этой демонстрации единства нации. Ближний Восток Гарри знал не понаслышке. Он побывал там в срочной командировке в Бейруте, когда главу резидентуры ЦРУ похитили, подвергли пыткам и убили. Паппас прекрасно понимал, что арабский мир пребывает в полнейшем хаосе. Идея того, что в Ираке удастся построить демократию в американском стиле, была для него очевиднейшей нелепицей. Но в Управлении он не высказывался об этом в открытую. Да тогда почти никто об этом и не говорил, кроме пары-тройки аналитиков из Управления разведки. А какой смысл? Решение принято. Мы идем на войну.

Естественно, Паппас прекрасно знал, что в Белом доме лгут, всячески намекая на причастность Саддама Хусейна к одиннадцатому сентября. Этого так никогда и не сказали напрямую, но смысл намеков стал ясен Гарри сразу же, как он оказался в «зеленой зоне». На стене столовой во Дворце республики, там, куда приходили поесть солдаты, весь день возящиеся в этом дерьме, была красками написана огромная картина. Башни-близнецы в огне пожара, ряды полицейских и пожарных машин вокруг. С тем же успехом можно было сделать неоновый рекламный транспарант. «Вот зачем все это, ребята, — говорили им этим полотном. — Мы здесь, чтобы наказать тех, кто нанес удар по Всемирному торговому центру».

20

«Вашингтон редскинз» — профессиональный клуб американского футбола, основанный в 1932 году.