Собачье наследство

Лукас подождал, пока она ушла, еще раз позвонил Бруно, потом заказал поесть. Затем занялся работой — сел на телефон, чтобы по возможности побольше узнать о «Ларсен-Гроль»: еще одно срочное дело, с которым хотелось разобраться до того момента, как его общение с Эллой начнет привлекать внимание.

Она постепенно делает из себя существо, присутствие которого вот-вот заменит прежний мир Лукаса; ему не хочется быть свидетелем того, как это произойдет. Он так долго старался покинуть тот мир, а теперь усилия могут оказаться напрасными — теперь, когда в круге света он может оказаться вместе с Эллой Хатто.

Глава 15

Элле было нехорошо, когда она садилась в такси. Нахлынуло страшное чувство вины — будто каждому, кто ее видел, достоверно известно, что именно она задумала сделать, что в сумочке у нее — пистолет. Швейцар сказал таксисту, куда ехать, и тот улыбнулся, повторив слова «Alkotmany utka» [4]с таким видом, будто даже знал, что у нее на уме.

Ей было очень страшно, но иного выхода не оставалось. Лукас ведет себя как бюрократ, он настолько опутан паутиной мирка, в котором живет, что за условностями уже не способен разглядеть реальность. Подумаешь, непререкаемое правило — не трогать таких людей, как Бродски, только потому, что они посредники! Будь на свете меньше подобных этому Бродски, покупать смерть было бы не столь легко. Не факт, что ее семья осталась бы в живых, если бы Бруно не существовало. Зато ясно другое: они мертвы, потому что он есть.

Ему назвали цели — мужчина, его жена, дочь, семнадцатилетний сын. Вместо того чтобы отшатнуться в ужасе, он обсуждает цены. Бруно и сам убил бы их, на его руках не меньше крови, чем на руках Новаковича или того человека, кровного врага отца.

Повернув на усаженную деревьями улицу, таксист спросил:

— Номер?

— Остановите здесь.

Элла не знала номера дома. Кроме того, ей не хотелось, чтобы водитель увидел, в какую сторону она направляется.

Дождавшись, когда такси отъехало, Элла пошла по улице.

Первое здание показалось ей знакомым, однако на панели с кнопками звонков не было фамилии Бруно. Она миновала еще пару домов, прежде чем нашла то, что искала.

Элла открыла сумочку. Увидела пистолет, при виде которого в животе начинало покалывать, затем подняла дрожащую руку и нажала кнопку, думая, чего больше боится: убить Бруно или оказаться не в состоянии это сделать.

— Да?..

Она подошла ближе к интеркому:

— Мистер Бродски, это Элла Хатто.

— Верхний этаж, — сказал он и нажал кнопку замка.

Она прошла первый пролет лестницы, после чего обнаружила старый лифт, на котором и преодолела оставшуюся часть пути. Дверь Бруно оставил открытой. Она постучала и зашла в небольшую неубранную прихожую.

— Я здесь, Элла.

Девушка прошла через кухню в гостиную, обратив внимание на высокие потолки с желтой и кремовой лепниной, свидетельствующей о том, что когда-то это был очень богатый дом.

В комнате горели маленькая лампа и несколько больших свечей, огоньки которых плясали на сквозняке. Бродски сидел слева от входа на одном из двух современного вида диванов, поставленных перпендикулярно друг к другу в углу. Перед ним на кофейном столике стояли бутылка вина и бокалы, а мебельную композицию завершала пара кресел.

Элла встала позади одного из них, посмотрела на вино, на бокалы и поняла, что Бруно ожидал гостей. Подняла голову. Вид у Бродски был огорченный.

— Так быстро? На то, чтобы подумать, не хватает времени? А как же здравый смысл?..

Сначала она не поняла, что он имеет в виду: мозгу понадобилась пара секунд, чтобы начать соображать. Элла вынула пистолет, пока шла через кухню, и теперь ствол был направлен на Бродски.

Бруно улыбнулся, будто собирался что-то сказать, а ей не хотелось, чтобы он говорил. Не хотелось слушать про здравый смысл и вообще думать о нем, как о человеческом существе.

Элла подняла пистолет и прицелилась ему в середину груди. Зная, что руки у нее дрожат, приготовилась к отдаче и нажала на спусковой крючок.

Ничего. Она нажала снова, чувствуя приближение паники и продолжая смотреть ему в грудь, но не в глаза.

— Элла, он не заряжен.

Она услышала, но снова и снова нажимала на спусковой крючок.

— Элла, мне позвонил Лукас. Он сказал, что ты приедешь. И что пистолет не заряжен.

Девушка посмотрела на оружие. Непонятно, зачем Лукасу понадобилось предавать ее? Она отошла назад, осматривая комнату в поисках какой-либо защиты. Бродски не двигался. Продолжая благожелательно улыбаться, он сказал:

— Пожалуйста, присаживайся. Я открыл бутылку чудесного красного вина. Выпей со мной стаканчик и расскажи, почему тебе так хочется, чтобы я умер.

Бродски наполнил бокалы. Нет, Лукас не предавал ее, просто он распознал, что она сама намерена предать его доверие, и вмешался. Возможно, он надеется, что если она поговорит с Бродски, выпьет с ним по бокалу вина, то начнет смотреть на вещи его глазами.

— Вы убили моих родных.

Он спокойно кивнул:

— Да. Как ни крути, вполне вероятно, что если бы не я, они могли бы быть еще живы. У тебя есть право на гнев. Прошу.

Он жестом показал на кресла, и Элла неохотно села. Положила пистолет обратно в сумочку и взяла предложенный бокал.

— Ну? Так почему я не должна вас убивать?

— Потому что в этом нет смысла, — сказал Бруно и сделал глоток. — Я могу понять, почему тебе хотелось смерти Новаковича. Да, Лукас рассказал мне и об этом: ведь именно он нажимал на спусковой крючок. Ты хотела, чтобы Новакович был мертв, потому что бедняга поступил слишком профессионально: не передумал, увидев твою семью. Я также могу понять, почему ты хочешь убить человека, который сделал заказ. Это достаточно справедливо. А я… я всего лишь посредник. Мое преступление — свести людей, которые хотят убить, с людьми, которые в состоянии это сделать. Я не думал плохо о твоей семье — я вообще о ней не думал.

— Не понимаю, в чем вы хотите меня убедить.

Бруно улыбнулся:

— Мне было бы легче объясниться по-немецки.

— Вы немец? Я думала, венгр.

Она разозлилась на себя за вопрос: ей не нужны детали.

— Нет. Я сам из-под Дрездена, с востока. Это жена моя была венгеркой.

— Лукас сказал, что она умерла молодой.

— Она не умерла, ее убили. Летом семьдесят седьмого. За одно лето трех женщин изнасиловали и задушили. Она была второй. Убийцу так и не нашли, но когда лето кончилось, нападения прекратились. — Бродски сделал большой глоток. — Да, я понимаю, почему ты хочешь, чтобы меня не стало. В то лето я тоже желал, чтобы все были мертвы. Мне хотелось убивать полицейских за то, что они бездействуют. Хотелось убивать людей за то, что они счастливы… Я не мог добиться того, чего хотел больше всего: чтобы убийца был мертв.

— Мне очень жаль, — сказала Элла и попробовала вино.

— Ты все еще не знаешь, как тебе повезло. Ты обязательно найдешь своего убийцу. Все получится — у тебя есть Лукас.

Элле стало неловко, что имя Лукаса упоминают в таком контексте. Он — единственный человек, на которого она может положиться, и ведь он помог ей дважды. Плохо, что теперь Лукас будет смотреть на нее другими глазами — после того как она его обманула и пришла сюда с оружием. Впрочем, вполне вероятно, что это может и поднять ее рейтинг: ведь не исключено, что Лукас, со своим перекошенным взглядом на мир, принимает ложь за добродетель.

— Вы давно знаете Лукаса?

Бродски пожал плечами:

— Думаю, дольше, чем кто-либо другой. Пожалуй, достаточно давно, чтобы быть его другом.

— Расскажите мне о нем.

Бруно допил вино и налил себе еще.

— Что я могу рассказать о Лукасе? Во-первых, пусть тебя не обманывает его акцент. Он не англичанин, он родезиец.

— Кто?..

— Родезиец, — повторил Бродски, будто удивившись ее невежественности. — Родезия. Сегодня эта страна называется Зимбабве. А до 1980 года была Родезией. Он именно оттуда. О своей жизни там он не распространяется. Еще одно: Лукас обычно утверждает, что не говорит на других языках. Так вот, это вранье. Он говорит на одном из африканских диалектов, и довольно неплохо. — Бруно усмехнулся.