Убийца наваждений

– Почтенная, что вы здесь делаете? – поинтересовался Темре.

Вежливо, поскольку у нее пистолет, но в то же время твердо. Встрепанные побитые родственники поддержали его агрессивным бурчанием.

– Избавляюсь от ненужного хлама, – презрительно бросила Акробатка.

– С вашей точки зрения это хлам, а для людей – их имущество, личная собственность. – Недаром же он был сыном адвоката. – Вы сейчас находитесь в частном доме, поэтому закон не на вашей стороне.

– Я теперь тут живу, так что собираюсь устроиться по своему вкусу, – усмехнулась венгоска, глядя на него как на копошащееся под ногами насекомое – то ли наступить, то ли перешагнуть.

– У вас есть для этого какие-то законные основания? – уточнил Темре все тем же обходительным, но непримиримым тоном, про себя подумав: «Сами напросились, морды несчастные, кто из вас ее сюда притащил? И после этого вы еще будете попрекать меня связью с Сой? Надо выяснить, кто подцепил эту стерву, и дальше пусть дурень сам улаживает…»

– Разве право сильного – недостаточное основание? – саркастически хмыкнула Акробатка.

– Боюсь, что нет. Закон такой категории не признает.

– Правильно делаешь, что боишься, потому что мне нет дела до ваших категорий. Вот мой закон.

Швырнув куклу-богачку в окно – бросок вышел что надо, – она показала Темре сжатый кулак. Это выглядело бы нелепо, если бы не бездонный зрачок пистолета в другой руке, не учиненный в комнате погром и не такая многозначительная деталь, как выбитые зубы на полу.

Недавние обладатели зубов угрюмо слушали препирательства, и до сих пор никто не влез, что само по себе было из ряда вон выходящим обстоятельством.

– Ни один суд вас не поймет, так что лучше бы нам договориться по-хорошему. Как я понимаю, вас сюда пригласил кто-то из моих уважаемых родственников?

– Да какого краба ошпаренного ты все рассусоливаешь, как венгоский придурок! – взорвался, не выдержав, один из родичей. Его голос звучал гнусаво, но не шепеляво – нос разбит, зубы уцелели, – а сам он прятался за чужими спинами, так что чокнутая Акробатка не смогла бы в него попасть, вот и осмелел. – Комнату ей сдали внаем, если сам не допер! Какой там суд, краб ошпаренный…

Спасибо, ввел в курс дела. Положеньице и впрямь сложное: обе стороны не заинтересованы в том, чтобы вмешивать сюда полицию. Бывает, что гронсийские общины втихую пускают к себе жильцов, не платя налога и не сообщая обязательные сведения о постояльцах в органы государственного надзора. Им с этого прибыток, квартирантам – экономия, поскольку легальный съем жилья обойдется дороже, и в придачу это на руку тем, кто по какой-либо причине не заинтересован мозолить глаза властям.

– Сударыня, если вы сняли комнату и вам не нравится, как она обставлена, это можно решить мирным путем. Вещи, которые вас раздражают, унесут, незачем бросать их в окно. Сейчас мы все организуем, и у вас будет такой интерьер, как вы пожелаете. Дядя Бронже, можно с вами переговорить?

Он кивнул главе семейной ветви, который с заплывшим глазом и рассеченной, как будто размазанной, бровью утратил обычное благообразие и смахивал на битого портового забулдыгу.

Разумеется, Темре не собирался ничего «организовывать». Деваху надо сдать в приют для буйных помешанных, ей там самое место. Позвонить в душеболезную опеку, объяснить ситуацию… А чтобы попечители болезных не донесли насчет незаконной аренды жилья, придется им заплатить.

Обычные дела. И наверняка эти расходы родственники постараются свалить на Темре. Не то чтобы его это радовало, но ему хотелось поскорее покончить с текущим безобразием, а взятка – неминуемое зло, не в первый раз.

Бронже Гартонгафи, бывалый рыночный торгаш, сразу уловил, куда клонит советчик, и захромал к нему с деловитым видом, широко и любезно улыбаясь квартирантке – мол, вот и нашелся обоюдно замечательный выход из положения! Та смотрела с брезгливым прищуром, в раздумье, как будто это слегка сбило ее с толку. Но беда в том, что не все тут были такими догадливыми, как старый Бронже.

Йуджуле, остолоп, скандалист и забияка, в придачу втемяшивший себе в голову, что он с Темре по всем статьям соперничает – это при том, что в кулачном бою и в борьбе гонду Темре неизменно одерживал верх, не говоря уж о прочих жизненных успехах, – возмутился такой уступчивостью и заодно решил дать щелчка выскочке-очужевцу. О пистолете в руке у грудастой белокурой стервы он не забыл, но он и не собирался ее дразнить. С ней еще разберемся, не вечно же она будет держать палец на спусковом крючке. Сейчас важнее отбрить Темре, который слишком много о себе возомнил.

– Все видели, как он хвост поджал? – Йуджуле слегка шепелявил, два зуба ему пришлось выплюнуть. – О чем дядюшке Бронже с тобой толковать? Да с тобой никто из тех, кто себя уважает, точить лясы не станет! Все знают, как ты перед венгосами низкопоклонничаешь и перед этой готов на брюхе ползать… Тьфу!

Он снова сплюнул – на этот раз не зуб, а сгусток розоватой слюны.

– Йуджуле, умолкни, – с досадой процедил Темре, словно бы невзначай сделав жест, означающий «скорбный разумом».

Он имел в виду Акробатку и хотел намекнуть – не мельтеши, пока с сумасшедшей не разобрались, а с тобой, раз неймется, потом отношения выясним, если до сих пор не надоело, – но парень истолковал это как смертельное оскорбление на свой счет.

– Чего это ты мне показал?.. Так у меня, по-твоему, башка не варит?! Думаешь, ты меня отбрил? Ты ж у нас самый крутой и самый образованный, свиное вымя, и на родню тебе накласть, раз ты с венгосами породнился! А я тебе скажу, что сам ты псих и Соймела твоя сучка психованная! – Йуджуле с вызовом ухмыльнулся. – Шлюха твоя бывшая жена, а ты до сих пор к ней бегаешь и стоишь в очереди, чтоб ее поиметь!

– Вот это ты зря сказал, – произнес Темре обманчиво ровным тоном. – Мои отношения с Соймелой никого тут не касаются.

Акробатка смотрела на них с брезгливым высокомерным любопытством, как будто наблюдала за возней животных на скотном дворе.

Дядя Бронже нахмурился и осуждающе крякнул: он-то понимал, что Йуджуле сглупил. Какова бы Сой ни была, говорить о ней так в присутствии Темре не стоило. Пусть она больше ему не жена, какие-то непонятные для родни отношения между ними сохранились, и она до сих пор его женщина, поэтому молчок о ней, разве что Темре сам на нее пожалуется – вот тогда можно будет обругать ее из солидарности, в порядке сочувствия. Или же как угодно ее костери, пока Темре нет рядом, тоже не заказано. Но в глаза мужчине такое высказать – это не по обычаю, это значит нарваться. Йуджуле бестолочь и впрямь скорбный разумом.

– Ты же теперь венгосом заделался, и не наше свинское дело тебя судить, где уж нам, если тебе что клан, что грязь на помойке! – Он вопил с хмельным истерическим надрывом и наступал на недруга, вызывающе сощурив трусовато-отчаянные глаза. – Тебе ж на родство и на вековые обычаи плевать, тебе ничего не стоит на своего поднять руку! Ну, дай мне в морду, не постесняйся!

Темре не стал игнорировать эту просьбу. Кто бы знал, как ему надоели такие сцены. Пусть наконец усвоят, что не собирается он раз за разом играть по их дурацким правилам, и если ему предлагают совершить мордобитие, подразумевая, что он должен стушеваться и воздержаться, – еще надвое, как он в ответ на это поступит.

Забияка пошатнулся и разболтанно попятился, взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие. Одновременно с этим прозвучал сердитый окрик Бронже:

– А ну, парни, хватит!

– Не волнуйтесь, сударыня, – обратился Темре к сумасшедшей, опасаясь, как бы та не начала палить из пистолета, заразившись общим настроением. – Сейчас мы займемся вашей комнатой.

– О, я не волнуюсь. – Та продолжала презрительно кривить красивые губы. – От существ низшего уровня я не ожидала ничего другого.

– Слыхал, очужевец? А ты с ней здрасьте-пожалуйста! – крикнул тот, кого прикрывали от выстрела чужие спины.

– Вот сейчас все заткнулись и вымелись отсюда! – потребовал, морщась от боли и поднявшегося ора, глава семейной ветви.