Солнце для мертвых глаз

Никто не хотел покупать их дом, хотя тот был очень красивым, настоящий дворянский особняк с почти трехвековой историей. Потенциальные покупатели практически не замечали ни решетчатых окон, ни ухоженного сада, ни зелено-золотисто-красного винограда, увивавшего фронтон, ни того, что от Лондона дом отделяло всего три мили. Все они знали, что произошло, и приходили поглазеть на место преступления либо ответить самим себе на вопрос, смогут ли они жить здесь с сознанием всего этого. Одна женщина принялась внимательно разглядывать пол в холле, как будто выискивала пятна крови.

В конечном итоге дом был продан значительно дешевле своей рыночной стоимости.

Так как Франсин не могла говорить, почти не умела читать и писать, то практически не общалась с людьми. Она не могла рассказать отцу о видеокассете или написать, что нашла ее. Могла просто отдать ее ему, но по какой-то причине этого не сделала. Уже тогда, несмотря на юный возраст и немоту, Франсин чувствовала, что с кассетой что-то не так и что та сильно расстроит отца. Наверное, это объяснялось тем, что кассета была слишком тщательно спрятана.

Франсин была уверена: этот тайник – ее открытие и только ее; отец не знает о нем, как и мама. В стене, по которой проходила дымовая труба, был шкаф, его называли «шкафом для париков», потому что в давние времена глава семьи, жившей в этом доме, снимал парик, прежде чем лечь спать, и клал его на ночь в шкаф. Мама держала там коробку со швейными принадлежностями и ножницы. Пол шкафа был сделан из досок. На первый взгляд казалось, что они плотно прилегают друг к другу, но стоило определенным образом нажать на одну из них, как та слегка приподнималась, можно было ухватиться за нее и вытащить. Под доской была небольшая выемка.

Когда Франсин впервые обнаружила ее, внутри ничего не было. Тогда она потянулась за ножницами, случайно нажала рукой на секретную доску, и та приподнялась.

Мама увидела ее с ножницами, не рассердилась, но была очень недовольна.

– Нельзя брать ножницы без разрешения, Франсин. Ты еще маленькая, чтобы самой ими пользоваться.

Так что же она натворила? За что ее отправили в комнату? Взяла ножницы без разрешения?

Наверное. Между прочим, Франсин никогда ничего не прятала в тот тайник. Она больше никогда не поднимала секретную доску вплоть до того дня, когда они уезжали из дома. В день отъезда она собирала свои вещи и заглянула в шкаф для париков, но маминой коробки для шитья и ножниц там уже не было. Ричард Хилл разговаривал в саду с грузчиками, так что ее никто не видел. Франсин сунула руку в выемку и нашла там видеокассету. Вернее, прямоугольную пластмассовую коробку для видеокассет.

Снаружи была наклеена картинка с несколькими крупными печатными буквами. Она смогла прочитать только «по», и все. Франсин положила видеокассету в сумку, где были сложены ее самые ценные вещи, те, которые она не хотела отправлять в кузове грузовика, а собиралась взять с собой в машину.

Они переезжали в дом, который кардинально отличался от прежнего. Во-первых, он был лет на двести моложе. Большой, типичный для городской окраины, дом стоял на широкой улице в Илинге. По ней ходили автобусы и ездило много машин. Соседние дома по обе стороны примыкали к дому вплотную, а вдоль улицы стояло еще множество таких же домов. У этого номер был двести пятнадцать. Этот район не принадлежал к тем, где человек может спокойно подняться на крыльцо, войти в дом и убить из пистолета чью-то маму.

Через два дня после переезда в новый дом Франсин снова заговорила.

Прошло примерно девять месяцев с убийства. Она уже давно распаковала ту сумку и, даже не открыв коробку с видеокассетой, поставила ее на полку вместе с книгами. Они с отцом все еще разбирали коробки, и в одной из них, среди расчесок, щеток и заколок для волос, в жестяной банке из-под шоколадных бисквитов, Франсин нашла осколки пластинки, сингла «Кам Хитер» «Заштопанная любовь».

Ричард расплакался, когда увидел ее. Слезы катились у него по щекам.

– Она так любила ее, – сказал он. – Ей очень нравилась эта песня. Мы когда-то танцевали под нее.

И Франсин, которая за девять месяцев не произнесла ни слова, четко и не без удивления произнесла:

– Это я ее разбила. Это я.

Мгновенно забыв о печали, Ричард радостно завопил, подхватил дочь на руки и прижал к себе. Что было, вероятно, неблагоразумно, потому что могло напугать ребенка, но ничего не мог с собой поделать. К тому же в данном случае ничего страшного не произошло и говорить дочка не перестала.

– Она была в проигрывателе, – сказала Франсин. – Мама говорила, что снимать ее нужно аккуратно, но я была неосторожна и уронила ее, она разбилась, и мама отправила меня наверх. Теперь я вспомнила.

– Дорогая моя, – произнес отец, – солнышко мое, ты говоришь.

Снова вернулись психологи со своими куклами. И добрые и ласковые женщины-офицеры – тоже. Они показывали Франсин сотни фотографий машин и прокручивали десятки записей с мужскими голосами. Мысленным взором она видела машину, припаркованную на обочине, под нависающими ветками, но видела ее как на черно-белом снимке. Та с одинаковым успехом могла быть и зеленой, и красной, и синей. Франсин она виделась бледно-серой, как трава и небо. Она помнила макушку мужчины, коричневую, как шерсть у кролика, и блестящие коричневые ботинки.

У Франсин была большая комната в задней части дома, с окнами, выходившими в сад, где стояли качели и беседка, росли яблони и откуда были видны сады соседей. У нее была своя ванная, называемая смежной, и совершенно новая мебель. Какое-то время, пока делали ремонт в ее спальне, она жила в маленькой комнате в передней части дома; и несколько раз, выглядывая в окно, видела мужчину, стоящего на крыльце, видела его ботинки и его макушку и начинала кричать: «Это он! Это он!»

Один раз это был почтальон, в другие разы – Дэвид Стенарк и Питер Норрис, которые жили по соседству. Папа очень расстраивался, когда такое случалось, а позже Франсин узнала, что он тогда сказал полицейским и психологам, чтобы те перестали задавать ей вопросы. Они должны прекратить расследование. Джулия согласилась с ним. Это вредит Франсин и травмирует ее. Они должны закрыть дело.

Но те не сделали этого. Во всяком случае, долго не закрывали. Они найдут его, говорил детектив-инспектор, чего бы это им ни стоило. У них была своя версия. Повод для убийства, который они выдвинули, и мотив того мужчины ужаснул Ричарда Хилла. Его охватил такой дикий стыд, такие сильные угрызения совести, что он сотню раз пожалел о том, что те вообще сказали ему об этом.

Глава 5

Через неделю после убийства без приглашения пришел Дэвид Стенарк, чтобы проведать Ричарда. Тот остановился на крыльце, – довольно привлекательный мужчина его возраста, с тревожным выражением на лице. Стенарк протянул руку и объяснил, кто он такой.

– Я тот человек из поезда, вы меня не знаете.

Всегда мягким и сдержанным Ричардом в тот период владели горечь утраты и растерянность, и он вдруг закричал на Дэвида:

– Вы пришли за благодарностью? За этим? Вам нужна моя признательность?

Стенарк спросил:

– Вы позволите мне войти?

– Вы не понимаете, каково мне, – возмущался Ричард, – и никто не понимает. Тот, кто не прошел через такое, не знает, каково это – быть подозреваемым в убийстве той, которую… – Его голос дрогнул, и он отвернулся, прежде чем сбивчиво договорить: – Которую любил больше жизни.

– Могу себе представить.

После этого Дэвид вошел в дом, и мужчины разговорились. Вернее, разговорился Ричард, а Стенарк слушал, и слушал целых два часа, а потом сказал Ричарду, что тоже потерял любимую женщину, что она умерла насильственной смертью. Прошло несколько месяцев, и между ними возникли дружеские отношения, прежде чем Ричард рассказал ему о давившем на него грузе вины и том позоре, с которым ему приходится жить.