Ратные луга

Были и недобрые перемены: вода в озерах упала, узкая Лиственка местами пересохла…

— Любуешься, — подошла ко мне вдруг хозяйка. — Что любоваться попусту, придумал бы дело… Хочешь, сети принесу, на болотном озерке можно сетью ловить — рыбный инспектор приезжал, сам говорил…

Сети были старые, из льняных сученых ниток, крепкой ручной вязки. Ярко белели гладкие берестяные поплавки, грузила были самодельные, глиняные, несильного печного обжига. Я развесил сети по изгороди, не спеша начал чинить…

Рядом вдруг остановился запыленный зеленый уазик, открылась дверца. И прямо передо мной вырос человек, одетый как обычно одеваются люди из колхозного руководства.

— Сети налаживаете, — улыбнулся нежданный гость.

Я посмотрел внимательно и сразу узнал его: в детстве мы жили в одной деревне, вместе ходили за ягодами, купались в озере, ловили на мшаринах гадюк.

— Здравствуй, Леня. — Я протянул руку давнему своему другу и недругу.

— Саня? — удивился неожиданный гость. — В гости к нам, значит? Живешь-то как?

Я ответил, сказал про работу.

— А я вот здесь в начальстве, заместитель председателя… Ну, мне пора. Отдыхай, места здесь хорошие, сам знаешь.

Уазик укатил куда-то, я остался один, но вскоре заметил, что за мною наблюдают сразу двое: ворона с крыши сарая и мальчуган лет десяти-одиннадцати. Голова мальчугана была забинтована, курносый нос припух.

— Подрался? — спросил я мальчугана.

— Не-е… Дерутся только маленькие. Я с велосипеда упал.

— На Слепце бывал? Карасей много?

— Не-е… Слепец пересыхает, всю почти рыбу вычерпали. Я на Лиственное озеро хожу.

— Удочкой ловишь, переметами?

— Не-е… Руками ловлю… И рыбу под корягами, и раков, что хочется…

Когда я был мальчуганом, в Слепце водились караси величиной со сковороду, а раков не было ни в одном озере… Рассказ мальчугана меня заинтересовал.

— Что же сегодня-то не рыбачишь?

— Донырялся — уши заболели.

Я не удивился, когда узнал, что мальчугана зовут таким же именем, как меня, он даже похож был на меня десяти-одиннадцатилетнего.

— Саня, а во Владимирце ты бывал?

— Бывал, бегали за орехами. Потом в газете читал про Владимирец. Там крепость была, пишут, что скоро будут раскапывать… В Острове целое подземелье откопали, и здесь что-нибудь такое найдут.

Вдруг глаза Сани хитро скосились:

— Вы что, новое что-нибудь узнали?

Я отрицательно покачал головой.

— Жаль, я кого только про крепость не спрашивал, никто ничего толком не знает…

Я сказал, что кое-что все-таки знаю…

Владимирец был, казалось, совсем рядом, он звал, манил нас, но пошли мы с Саней все-таки на Слепец. Озерко было видно с холма, лежало оно вблизи деревни, но пошли мы не напрямик, через топкое болото, а кружным путем — через приболотицу, орешник и еловый лес. Первым шел Саня, он ни разу не ошибся, вел меня по известным ему одному приметам.

Когда я был мальчишкой, болото считалось почти непроходимым, к Слепцу пробивались только отчаянные охотники. Про Слепец ходили всевозможные легенды: говорили, что озерко бездонное, что в непогоду оно гудит, потому что в воду когда-то был опущен колокол.

Лес кончился, открылось болото, и прямо перед собой я увидел торную тропку: к Слепцу ходили все, кто хотел…

Через несколько минут мы были на берегу Слепца. Правда, берегом то, на чем мы стояли, назвать было нельзя — под ногами прогибалась зыбкая подушка из торфа, корневищ и травы.

К кусту была привязана текучая обитая жестяными заплатами комяга. Саня сказал, что комяга общая, мы решительно устроились в ней, положили сети и выплыли на середину озерка.

В детстве Слепец казался мне небольшим озером, теперь же он напоминал заброшенное мочило. Прежде было два зеркала воды, их соединяла короткая протока, но вместо второй половины я увидел заросли камыша, бурую торфяную жижу и зеленые окна — настоящий утиный и гусиный рай.

Неожиданно грохнул выстрел, другой, и над зарослями, над чистым озерком с бешеным свистом пронеслись четыре перепуганные кряквы…

— Браконьеры, — вздохнул мой спутник. — Не поймаешь их тут, вот и балуют…

Мне захотелось посмотреть, кто стреляет, я причалил к берегу, выбрался на сплавину, но не сделал и трех шагов — тотчас увяз… Попробовал проплыть по протоке на комяге, но неповоротливая комяга тотчас чуть не опрокинулась…

— Браконьеры на лыжах, — снова вздохнул мой спутник.

Мы быстро высыпали сети, поставили на место комягу, решили выбраться на скат холма, чтобы все-таки увидеть людей, самочинно открывших осенний охотничий сезон.

Сразу за лесом лежало ячменное поле, по полю медленно двигался грохочущий комбайн. По пожне катался взад-вперед колесный трактор с копнителем, ставил огромные скирды соломы. Мы с Саней забрались на скирду, но и оттуда не увидели браконьера. На огромной бурой равнине болота, словно лиловое бельмо, тускло светилось крохотное озерко.

— Скоро совсем зарастет, — невесело сказал Саня. — В учебнике написано, что болота образуются из озер…

— Много в округе браконьеров? — спросил я у Сани, до боли в глазах вглядываясь в болотный пейзаж.

— Хватает… И свои, и из города наезжают.

Помолчали.

— А в древности браконьеры были?

Я рассказал все, что знал, про браконьеров древней поры — тех, кто взламывал чужие борти, вынимал птиц из чужих перевесищ, поджигал богатые зверем и дичью леса, чтобы потом голыми руками хватать обезумевших от страха животных… Чаще всего делали это во время набегов всевозможные враги. Даже нападать они старались тогда, когда люди были заняты работой: в покосную страду, в жатву, в путину…

— А правда, что тогда птиц было столько, что, когда летели стаи, темно, словно от тучи, становилось?

Я не знал, что сказать в ответ новому другу, и, словно зимой со снежной горы, скатился со скирды, зашагал к озерку.

Тихий и росистый наступил наконец вечер.

Шатаясь от усталости, я еле доплелся до деревни, поднялся на сеновал и словно провалился в бездонную темную яму…

Темнота растаяла, я увидел знакомый скат холма, лес и узкие ржаные полосы. Низко наклоняясь, женщины и девушки жали серпами спелую рожь. Стояла жара, над полем колыхалось марево, но каждая из жниц работала, не разгибая спины. Только моя сестра с туго обтянутым животом, с темным лицом роженицы жала и вязала снопы, сидя на маленькой скамеечке: наклониться она уже не могла. Работа была в разгаре: на пожне, словно золотые терема, всюду поднимались высоченные стойки…

Я обрадовался: скоро будет молотьба, снопы положат на льняное веретье, начнут без жалости бить цепами. Цеп дадут и мне, на каждый сноп я буду набрасываться, словно на сбитого с коня бронированного ливонца.

Потом зерно веяли на ветру, и самые крупные зерна — бридок — падали впереди других, а мелкие — осыпка — ложились месяцем возле веяльщиков. Бридок мололи, а из духовитой теплой муки пекли огромные хлебы…

Я торопился на лов, с трудом волок мешок с тяжелой режевой сетью. С холма было видно сразу три огромных озера — Лиственное, Черное и еще одно, что лежало на месте мохового болота, леса и Слепца. Третье озеро было самым большим, в нем легко уместились бы первое и второе. Вода в озере была такой прозрачной, что в солнечный день казалось, что ее вовсе нет, а рыбы, как птицы, парят над желтым песчаным дном.

Идти было тяжело, сети оказались тяжелыми. Когда приезжал с заставы зять, он и носил и ставил сети сам, а я только помогал. Отпускали зятя не часто, но, когда его не было, все тяжелые работы делала сестра, не хуже парней пахала, косила и трепала лен. Когда ставили дом, сестра по-мужски орудовала теслом и топором, даже комяга, приткнувшаяся к берегу, была выдолблена сестрой. Утром я стал помогать сестре на поле, но она вдруг сказала, что хочет свежей рыбы.

От жары на деревьях таяла смола, лес словно вымер, рыбы забились в береговые норы и под коряги. Высыпав сети, я принялся ширять в камышах шестом, долго бил возле берега боткой. И все попусту: в сетях даже ерш не запутался, не дрогнул ни один берестяной поплавок.