Страница 9 из 47
Шура огляделась — высокие потолки и ржавые подтёки на старой побелке, лепнина вокруг тяжёлой хрустальной люстры, совершенно невыразимый ядовито-зелёный диванчик с торчащими нитками и поролоном. Из мебели кроме дивана — тяжёлый письменный стол, тоже весьма почтённого возраста и наверняка много переживший, одна табуретка и три стула. Самый прочный стул предложили даме.
— А я знал, я знал, что ко мне непременно сегодня обратятся. Это как всегда — когда какая-то мелочёвка, один рэкетир другого завалил в пивной, тогда Юрий Владимирович тоже может отдыхать, ему этим заниматься не обязательно, а сегодня солидное дело, я понимаю, и девушка озабочена. А ты, мой друг, поухаживай за девушкой, пожалуйста, сними с неё плащик, у меня и вешалочка есть за дверью, я пока схожу поставлю чай — и мы потолкуем.
Шура обнаружила под диваном ещё один предмет — красный телефон.
Странно, почему он прячет аппарат под диваном? Если бы не необходимость проверить целость чулок, Шура его бы и не заметила.
Пока грелся чайник, старые приятели говорили о вещах, наверняка друг другу интересных, но малопонятных Потаповой. Чтобы не мешать, Шура подошла к окну и стала наблюдать за жизнью двора.
Тихо. Одна облезлая кошка с бантиком на хвосте крутилась волчком возле песочной горы, да мальчишка лет четырех мотал нервы то ли няне, то ли бабушке стоял у неё над душой и канючил. Бабушка пыталась игнорировать нытика, но он был упорен.
Шура вдруг вспомнила, что давным-давно, вот в таком же, как у этого пацана, розовом возрасте, она не могла понять смысл выражения «пойти по карте».
Где-то услышала, не поняла и была абсолютно очарована. Потому что поняла это выражение не в переносном смысле, а буквально — ей казалось, что в мире должна существовать некая карта, по которой если пойти — на самом деле пойти: встать на расстеленную бумагу ногами, закрыть глаза и пошагать, — то мир нарисованный может стать реальным и осязаемым, и то, чего ещё минуту назад не существовало, появится благодаря грамотно начерченному маршруту на волшебной карте.
Девушка оглянулась на сидящих в комнате:
— А вы знаете, какая нам нужна помощь? Юра сделал очень многозначительное лицо.
— Пропал мальчик. Или его похитили. Конечно, похитили, сам по себе мальчик пропасть не мог. Тем более такой. Он сын… — Шура сделала паузу. — Того самого Снегирёва. Кандидата в губернаторы…
Юра наклонил голову и очень важно помолчал. Затем он стал суетливо собираться, как будто и не предлагал только что гостям пить чай, лихорадочно выворачивать рукава и надевать плащ бывшего кофейного цвета, пыхтя, зашнуровывать ботинки.
— Пойдёмте, друзья, пойдёмте скорее, — торопил гостей сыщик.
Троица очень быстро сбежала с лестницы во двор, затем в соседний двор, затем через два дома через дорогу, затем — на остановку троллейбуса…
Через некоторое время Юра сообщил коллегам, что ему необходимо позвонить. Звонил из автомата, коротко отдавал кому-то приказы.
Странно, думала Шура Потапова, В доме есть телефон, а он звонит черт-те откуда, неужели ради конспирации? Да кому нужен такой телефон?! И тут же мысленно одёрнула себя: много ты понимаешь. Не разбираешься — слушай старших.
— Знаете, сударыня, — вдруг стал хвастаться вспотевший от пробежки Юра, — что главная ценность в нашей, да и в вашей, естественно, тоже профессии — это информация?.. Эксклюзивная информация. База данных, которая принадлежит одному тебе. И она, — он постучал себя согнутым пальцем по лысине, — ни в каких сводках, ни в каких отчётах, ни в каких компьютерах. Она только здесь, и ею обладаю я один. Конечно, я не супермен, на вас, молодых, производят впечатление супермены, которые умеют махать ногами около чужого носа и пускать пыль в глаза, но, поверьте, ни один из них — нынешних, молодых — не имеет такой обширной базы данных обо всех, я повторяю по слогам, обо всех слоях на-ше-го пи-тёр-ского об-щес-тва. Вы меня понимаете?
Говорил он почти те же слова, что и Семкин в редакции. Семкин уважительно слушал друга и кивал. Шура, честно говоря, не совсем прониклась, но тоже уважительно покивала. Жалко, что ли?
До станции метро «Садовая», что в самом центре, троица почему-то добиралась «козьими тропами». Долго петляли, как будто запутывали следы, пробирались дворами, ехали по одной остановке.
У метро Юра подошёл к женщине, торгующей гвоздиками из эмалированного ведра. Поскольку Семкина и Шуру он оставил в сторонке, то разговор с женщиной они слышать не могли. Издалека же эта сцена очень напоминала кадры из фильма «Место встречи изменить нельзя», когда интеллигентный Шарапов играет блатного и встречается с лже-Аней, держа под мышкой журнал «Огонёк».
— Поедем, друзья, домой — ждать звонка. Шурочка, у вас не найдётся пятнадцати рублей — сударыне нужен, так сказать, гонорар, ничего не делается бесплатно, как вы понимаете…
— Ах да, извините, конечно! — Шура торопливо достала из кошелька два червонца. — Нормально? А что она сказала?
— Сейчас, минутку… Так о чем вы? Что она сказала, что сказала…
Милая Шурочка, предоставьте эти недостойные вас мелочи обсуждать мне с самим собой. Вы меня сопровождаете в столь благородном походе, и это уже замечательно, это уже помощь. Какая, вы говорите, нас ждёт всех награда?
Домой добрались уже обычным путём. Наконец-то попили чай — из гранёных стаканов в подстаканниках, очень похожих на железнодорожные.
Когда позвонили, Юра сказал в трубку малопонятное:
— Папитату. Сейчас будем. Все в сборе?
И снова поехали на Садовую.
Из двора полуразрушенного дома им выбежал навстречу грязный-прегрязный мальчишка в кепке Ильича, махнул рукой и повернул обратно. Троица последовала за ним. Поскольку пришлось спускаться в подвал, Шура немного пожалела, что надела сегодня светлый плащ: во-первых, «гольф» его утром забрызгал грязью, во-вторых, невозможно по этой лестнице спуститься так, чтобы ничего не задеть.
Подвал был тоже самый что ни на есть классический-с капающими трубами, ящиками с пустой пыльной стеклотарой, обрывками полиэтиленовых пакетов, запахом гнили и прочими прелестями бомжового быта.
Мальчика звали экзотично — Папитату, но не потому, что его папой был африканец (кто его папа, не знала даже мама), а потому, что вследствие плохих зубов и трудного детства он говорил так ужасно неразборчиво, что понимать его могли только натренированные. В раннем детстве он играл с мамкой и разными папками в карты, и каждый раз была ставка — пятак. Игры были единственным семейным удовольствием, поэтому, когда взрослые появлялись на пороге, пацан радостно вопил «Па-пи-та-ту!» (то есть по пятаку) и тасовал колоду. Затем идиллия кончилась, мать посадили за кражу в Гостином Дворе бумажника у пьяного финна, комнату отдали многодетным соседям, а Папитату определили в детский дом, из которого он, к огромной радости и облегчению воспитателей, сбежал через два месяца. На улицу. В подвал дома в центре города.
Очень быстро Папитату стал старшим в группе таких же беспризорников, отчитывался перед районными бригадирами и нёс ответственность за малышню, учил товарищей оказывать первую помощь при передозировке клеем и даже завёл себе подругу, но спать с ней боялся, потому что читал газеты и все знал про сифилис и СПИД.
В подвале сидели человек восемь таких же замурзанных, как Папитату, пацанов — они солидно расселись на трубе. Юра обошёл ребят и с каждым уважительно поздоровался за руку.
— Ну как дела? Доходы? Расходы?
— Ках фсевда, рашходы пъевыфают доходы, — важно сказал Папитату.
Потапова аж рот разинула и чуть не села рядом с ними, но вовремя спохватилась — плащ-то светлый!
— У Крокуса что? В порядке?
— У ментов Крокус, — мрачно пожаловались Юре ребята.
И хором, перебивая друг друга, рассказали, что Крокус совсем обнаглел, нанюхался прямо на глазах изумлённой публики на пороге ателье «Лена», в карманах у него была травка, да ладно бы своя — передавал их товар Шупене, теперь ни товара, ни… тютю. Но Шупеня пострадал больше, и Крокуса не особо жаль…