Страница 4 из 11
Тогда в игру вступила Марианна Сергеевна. Она поговорила с мужем и пообещала сыну, что если он поступит хотя бы на заочное и устроится на работу, ну, к примеру, секретарем судебных заседаний (и опыт, и практика), то они с отцом закроют глаза на его глупое поведение.
В юридический Петя поступил и учился вполне сносно, но работать в суде категорически отказался и упросил Удальцова взять его в театр монтировщиком декораций. Удальцов согласился и даже, к величайшему Петиному восторгу, дал ему несколько маленьких ролей – сперва в детских, а потом и в вечерних спектаклях. Таким образом, Петя вплотную приблизился к своему божеству.
С тех пор прошло два года. В начале прошлого сезона Петю взяли в труппу, а в остальном все осталось по-прежнему. Марианна Сергеевна уже начала всерьез опасаться, что первая любовь, обычно проходящая, как ветрянка, и к тому же оставляющая иммунитет на будущее, у сына затянулась, будто противный хронический бронхит, угрожающий перейти в астму (Петины бабушка и дедушка были врачами). И даже тот вопиющий факт, что у Тани и Виктора Ивановича прошлым летом родилась дочь, никак не повлиял на Петины романтические чувства. Однако Таня по-прежнему вела себя безупречно, и Марианне Сергеевне приходилось ограничиваться слабо выраженной неприязнью, учитывая наличие у той супруга-главрежа.
Но теперь, когда Удальцов уехал, а Таня осталась, с трудом достигнутый баланс нарушался, поняла Александра. Бог знает, что могло взбрести в голову этому мальчишке! Отец, так и не примирившийся с положением дел, возможного развития событий не переживет. Да и мама… Когда Саша вернулась в комнату с подносом, по выражению ее лица Марианна Сергеевна поняла, что ее умница-дочь наконец правильно проанализировала ситуацию. Поэтому, сделав первый глоток, спросила без предисловий:
– Ну-с, что будем делать, Александра?
Это вошло уже в привычку: первое, что он делал, входя в квартиру, – отодвигал в сторону тяжелые портьеры и открывал окно, летом – нараспашку, зимой – хотя бы чуть-чуть. Вероника Гавриловна, которая уже несколько лет совмещала в его доме функции домоправительницы и домомучительницы, в его отсутствие окна непременно наглухо запирала, а портьеры тщательно задергивала. Учитывая, что хозяин бывал дома нечасто, в квартире становилось темно и душно, как в склепе, и запах был… нежилой. Спорить с Вероникой Гавриловной, как показывала практика, было бесполезно, поскольку за порядок в доме отвечала она, а она понимала порядок именно так. Павел и не спорил. Просто приходил домой – и открывал окно, впуская в дом свет, запах моря и крики чаек.
Конец августа в этом году был удивительно теплым и солнечным, природа как будто извинялась за серое и дождливое лето. Поэтому Павел рванул в стороны портьеры, как занавес, распахнул окно… и привычно замер, в сотый раз захваченный знакомой и каждый раз новой, полной жизни и движения, сценой: синий простор воды с едва видным вдали, у самого горизонта, берегом, огромное, торжествующее небо, кажущиеся крошечными кораблики, трудолюбиво снующие туда-сюда. Иногда простор, как занавесь из тонкого прозрачного тюля, накрывала серая пелена мелкого дождя, иногда солнце разбрасывало по воде тысячи зайчиков, слепивших глаза. А иногда, как сегодня, со стороны залива на город шла огромная черно-синяя туча, грозившая всевозможными неприятностями – и над Петергофом уже виднелась полоса дождя. Но одно было неизменно: в эти моменты он, Павел, оставался наедине с этой громадой воды и неба, не было ни огромного города, ни людей – только он и море.
Он специально выбирал квартиру: дом на улице Кораблестроителей, двадцать первый этаж, с видом на Финский залив, панорамное остекление – детская мечта мальчика с пыльной, звенящей трамваями сухопутной Лиговки. Остальное он отдал на откуп дизайнера и потом долго удивлялся тому, какими странными путями идет порой развитие дизайнерской мысли. Например, в квартире было много зеркал, в которые нельзя было посмотреться: они висели какими-то прихотливыми фрагментами, то узкими, то пошире, и любовались друг на друга. Павел им не мешал, ему хватало зеркала в ванной, перед которым он брился, и в гардеробной, где одевался, собираясь на работу. Еще, к примеру, в гостиной стояли белые стулья со странно растопыренными ножками, о которые больно ушибались все, кто проходил мимо босиком. Павлу всегда казалось, что стулья нарочно подставляют свои тоненькие стальные ножки и тихо хихикают, слушая комментарии пострадавших. Впрочем, босиком по своей квартире ходил только он сам… ну, и разве что пару раз случайные знакомые. Поэтому большую часть времени пакостливые стулья скучали в одиночестве; Павел периодически собирался их выбросить и купить взамен что-нибудь нормальное, да тут же забывал об этом.
– Была бы жена, она бы позаботилась, – ворчала Вероника Гавриловна, изредка совпадая с Павлом в пространстве и времени (обычно к его позднему приходу все было прибрано, еда приготовлена, а Вероника Гавриловна занималась у себя дома воспитанием мужа и внуков). – В такой квартире одному жить – от скуки помрешь…
– Да когда мне скучать, Вероника Гавриловна? – смеялся Павел. – Я, если не работаю, то сплю, да и то по большей части в гостиницах. Какая жена это потерпит?
– А вот есть у меня одна знакомая, у нее дочка, очень милая девочка, воспитанная… – начинала было Вероника Гавриловна, но, поскольку этот вопрос напрямую к порядку в доме не относился, Павел серьезно заверял сваху, что у него есть любовницы во всех городах, где он часто бывает в командировках, некоторые даже с детьми, и Вероника Гавриловна, поджав губы, замолкала до следующего раза.
Рассмотрев в бинокль два огромных парома (один из Швеции, другой из Эстонии), пришвартованных у морского вокзала, Павел наконец оторвался от окна и вернулся в комнату. Взгляд его упал на небольшую прозрачную коробочку, которую он только что принес и второпях пристроил на журнальный столик. Хмыкнув, Павел подумал, что, пожалуй, это самый удивительный в его жизни подарок: копеечный сувенир, которому предназначена такая… нет, даже не роль, а миссия! Он осторожно взял в руку коробочку и обвел глазами огромную комнату, по которой можно было кататься на велосипеде. Куда бы пристроить эту малявку, чтобы не потерять? Ведь отныне ему надлежало рассматривать подарок как можно чаще и думать о своей, Павла Мордвинова, роли в истории современной России – во всяком случае, именно так час назад сформулировал свои настоятельные пожелания дядя, Павел Владимирович. Ох, и непрост дядя, покрутил головой Павел и пристроил коробочку перед плазменной панелью размером с экран в небольшом кинотеатре. Включит при случае телевизор, а тут, пожалуйста, – дядюшкина памятка. Кто теперь скажет, что он – не почтительный племянник?
Покончив с этим важным делом, Павел, довольный собой и открывшимися перспективами, пританцовывая, отправился на кухню поинтересоваться, чем порадовала его Вероника Гавриловна в смысле ужина. Поесть – и спать, утро вечера мудренее, тем более если с завтрашнего утра предстоит начать новый этап жизни. «Я подумаю об этом завтра», – кажется, так говорила героиня романа, который очень любит его мама.
Сбор труппы в начале нового сезона – это первое сентября для взрослых: шум, суета, поцелуи-расспросы, рассказы «как я провел лето», радость встречи с вынужденными единомышленниками, слегка омраченная близкой перспективой трудовых будней и предчувствием непременных конфликтов. Для актрисы и по совместительству директора театра Светланы Николаевны Тарасовой этот сбор труппы был… дай бог памяти… тридцать девятым по счету, поэтому она сидела с краешка третьего ряда и без особого трепета наблюдала традиционный ритуал. Хотя, пожалуй, нет, на этот раз все было не так, как обычно. Со времени ее разговора с Юлей Вагановой прошло три дня, и понятно, что коллизия со скоропостижным уходом главного режиссера уже перестала быть тайной для большинства коллег. Тем не менее она, встречая прибывающих, по их поведению пыталась догадаться: знают или нет.