Последние ритуалы

Мария пожала плечами:

— Откуда мне знать, о чем он думал? Возможно, рассчитывал так же незаметно подложить письмо обратно. Уж кому, как не вам, известно, почему он не смог. Доступ к коллекции он получил примерно за месяц до того, как вывалился на вас из ксероксной комнаты. По регистрационному формуляру он понял, что коллекцией никто не интересовался уже более двух месяцев. Все, кому было нужно, к тому времени досконально ее изучили. Он прекрасно сознавал, что никто не спохватится и у него будет время вернуть документ на место. Что он собирался с ним делать — загадка. Но ему не хватило жизни, чтобы принести его обратно. Таково мое объяснение, ничего лучшего я придумать не могу.

— Что вы хотите от меня? Что мне делать? — кротко спросил Гуннар.

— Что делать? — язвительно повторила Мария. — Я позвала вас не ради моральной поддержки. Я хочу, чтобы вы нашли письмо. — Она обвела руками пространство. — Поищите, например, в аудиториях, у него дома, ну и везде, где он мог его хранить. Вам лучше знать, он ведь был вашим студентом.

Гуннар стиснул зубы. Он проклинал тот день, когда на университетском совете обсуждали прошение Гаральда о приеме, и припомнил, что он единственный возражал против его зачисления. Чувство неприязни возникло сразу, как только он узнал, что мюнхенская диссертация Гунтлиба посвящена охоте на ведьм в Германии. Он предчувствовал, что с этим студентом будут проблемы, но его возражения отвергли большинством голосов. И вот теперь он увяз в гуще неприятностей, несопоставимых с проблемами, которые создают обычные студенты.

— Кто об этом знает?

— Я. Вы. Я не обсуждала это ни с кем за исключением системного администратора, да и ему история до конца неизвестна. Он думает, что исчез только электронный документ. — Она замялась. — Я также обращалась к Бойи. Он работал с письмами, когда мы их только получили, и я попыталась выяснить, что ему известно. Он подозревает неладное, но, думаю, считает, что письмо не туда положили. Я даже не намекала, что его украли.

«Бойи — один из научных сотрудников. Он человек уравновешенный и вряд ли станет поднимать шум», — подумал Гуннар.

— Когда коллекция должна вернуться в Данию? Сколько есть времени на поиски?

— Я могу задержать отправку на неделю, но не больше. Если к тому времени письмо не найдется, мне останется только объявить, что оно исчезло. Но имейте в виду: я сделаю все от меня зависящее, чтобы случившееся считали вашим позором, а не нашим. Ваше имя будут трепать снова и снова. Кстати, одна маленькая птичка мне напела, что у вас на факультете уже пропадали документы… — Директор с прищуром посмотрела на декана.

Гуннар встал, его лицо пылало.

— Ясно.

Он был подавлен, ему было нечего сказать, больше всего хотелось выскочить из кабинета и хлопнуть дверью, однако, прежде чем выйти, он обернулся и задал беспокоивший его вопрос:

— Хотя бы приблизительно, о чем это письмо? Вы упомянули, что коллекцию досконально изучали… Ну кто-то же должен знать.

Мария покачала головой.

— Бойи чуть-чуть помнит, но смутно. Сам он исследует установление зеландского диоцеза в Дании и его влияние на исландскую церковную историю. Письмо же написано гораздо раньше, поэтому всесторонне он его не изучал. Там якобы упоминается про ад, чуму и смерть какого-то посланника. Вот все, что я смогла из него вытащить, не вызывая подозрений.

— Я буду держать вас в курсе. — Гуннар вышел и закрыл за собой дверь, не дожидаясь, пока Мария с ним попрощается.

Несомненно одно: письмо надо найти во что бы то ни стало.

Глава 9

Изумленная Тора медленно двигалась по сверкающему паркету огромной гостиной в изящнейшем из стилей минимализма. Мебели мало, но стоит она наверняка целое состояние, В центре два больших черных кожаных дивана, гораздо ниже, чем те диванчики, к которым она привыкла. Торе ужасно хотелось сесть на какой-нибудь из них, но тогда Маттиас поймет, что все это для нее в диковинку. Между диванами стоял столик, еще более низенький: казалось, у него вовсе нет ножек и столешница лежит прямо на полу.

Прекратив разглядывать мебель, она занялась стенами. Не считая плоского экрана, по всей гостиной висели картины — кажется, старинные. В комнате находились и другие древности, среди которых выделялось грубое деревянное кресло, хотя оно скорее искусная подделка, чем оригинал. Интересно, Гаральд сам занимался оформлением квартиры или все это сплошь работа дизайнера? Смешение старинного и современного придавало помещению очень необычный и индивидуальный образ.

— Нравится? — мимоходом спросил Маттиас. Его интонация ясно показывала, что он в отличие от Торы давно привык к роскоши.

— Стильно, — ответила она и подошла к стене рассмотреть показавшуюся ей очень старой гравюру. Вглядевшись, она отпрянула. — Боже правый, что это?!

Сюжет картины представлял собой странное и отталкивающее действо. В сцене участвовало около двадцати персонажей, в основном мужчины. Они были разбиты на пары, одни пытали других, наказывали или бичевали. Художнику, вероятно, пришлось изрядно попотеть, вырисовывая весь этот кошмар. Подошел Маттиас.

— А, эта… — Он чуть скривился. — Гаральд унаследовал ее от деда. Она немецкая. Рассказывает о событиях тысяча шестьсот какого-то года, в разгар религиозных войн в Германии. — Маттиас отвернулся от картины. — Она уникальна тем, что ровесница изображенному, то есть это не позднейшая интерпретация. Более поздние работы часто не столь реалистичны, в них все преувеличено. Или они стилизованы.

— Преувеличено?! — воскликнула Тора. — Как это можно еще преувеличить?

Маттиас пожал плечами.

— За время знакомства с Гунтлибами я кое-что узнал об этом периоде истории, и, поверь, перед тобой далеко не самый страшный сюжет из их собрания. — Он иронично усмехнулся. — Если бы ты видела другие, то эту повесила бы в детской.

— На стене у моей дочки висит картинка с Минни Маус, — сказала Тора, переходя к следующей гравюре.

— Да, это искусство не для всех, — ответил Маттиас, следуя за Торой, которая разглядывала, как человека пытают на дыбе, а за пыткой наблюдают люди в монашеских сутанах с капюшонами. Как будто следят, чтобы исполнители не отлынивали. А тем тоже несладко, они с большим трудом крутят вороты. По-видимому, суть изуверства в том, что веревки, которыми за ноги и за руки привязан пытаемый, при вращении растягивают его конечности и разрывают суставы.

— Тоже немецкая. — Маттиас показал на фигурки монахов. — А это инквизиторы. Как видишь, приходилось немало потрудиться, чтобы вытянуть признание. — Он взглянул на Тору. — Тебе, наверное, интересно разобраться в природе пыток, это ведь вы, юристы, их узаконили — в самом широком смысле, конечно.

Очередной выпад против профессии не застал Тору врасплох, она к этому привыкла с того дня, как получила докторскую степень.

— Ну, ясное дело, мы, юристы, всегда и во всем виноваты. Есть такая обывательская шутка.

— А я не шучу! В Средние века обвинить человека мог любой, но предоставить доказательства злодейства он должен был сам. Если обвиненный не признавал своей вины или очевидных доказательств не обнаруживалось, решение оставалось за Богом. Обвиняемых мучили, заставляли ходить по горящим углям, бросали в воду в мешках, да много чего еще. Если их раны через некоторое время заживали или если они тонули, их признавали невиновными. Тогда проблемы возникали у обвинителя, потому что в этом случае он сам подлежал наказанию. Понятно, почему люди с неохотой выдвигали обвинения, ведь существовал риск, что это может обернуться против них. — Маттиас показал на привязанного к дыбе. — Когда же из-за этого количество преступлений — и светских, и религиозных — невероятно увеличилось, власть и церковь вспомнили о римском праве, определявшем иной порядок выдвижения и поддержки обвинения, основанный на расследовании. Так возникла инквизиция. Оттуда этот принцип перешел в светскую систему правосудия. Теперь потерпевшему больше не было надобности выдвигать обвинение и поддерживать его. — Маттиас торжествующе улыбнулся. — Тут-то и появилась работа для юристов.