Страница 75 из 94
— Я спорил с ними изо дня в день, — рассказывал он. — Все повторял: «Мы же воины! Мы не воюем с детьми. Мы не убиваем стариков, чьих-то отцов и матерей». Но я проиграл, и они убили его, устроили показательную казнь. А потом еще и Хикки, которая вовсе ни при чем, просто знала, где Прайс раздобыл оружие. Тогда я ушел. Я им сказал: «Это дело вышло из-под контроля». — Томпсон наклонился к самому окошечку, дыхание его облачком легло на пластик. — Я и сейчас готов подраться с кем угодно, один на один, лицом к лицу. Так устроен мир, в котором я живу. Но я не хотел убивать людей снаружи, из вашего мира.
— А что изначально привело вас в Братство? — спросил я.
Томпсон надолго замолчал.
— Хороший вопрос, — проговорил он после паузы.
Он начал перечислять: чувство принадлежности, защищенности. Но главным для него стало пьянящее ощущение своей силы.
— Я был наивен, я считал всех нас доблестными воинами, — сказал Томпсон.
В 1980-е годы он попытался изменить политику Братства.
— Я думал, что если мы станем более организованными, так и кровищи будет литься поменьше. Думал, прекратятся бессмысленные убийства. Я был глуп, избавиться от насилия не удастся никогда и никому. Иерархия только сделала Братство еще более жестоким.
Во время разговора Томпсон неоднократно цитировал философов, в особенности Ницше, чей «истинный гений», как он позднее писал мне в письме, «банда часто трактует неверно». Что-то не сходилось: как было совместить этого интеллектуала с убийцей, который, по его же собственному признанию, как-то раз в один день зарезал или помог зарезать шестнадцать заключенных?
При встрече я спросил его насчет боевой подготовки, и Томпсон, вытянув руку, стал чуть ли не академически излагать мне, как нанести ранения, которые наверняка окажутся смертельными:
— Вот здесь, справа от сердца, аорта, или вот так в шею, или в спину в этом месте — попадете в позвоночник. — Короткие, резкие движения рукой, будто колбасу резал. — Я просидел в тюрьме без малого тридцать лет, и свобода мне не светит. Я человек опасный. Не сказал бы, что я люблю насилие, но в драке я по-прежнему хорош.
Томпсон сказал, что старается держаться подальше от других заключенных.
— Я почти не выхожу во двор. Это небезопасно.
Он общался только с охранниками, потому что заключенные могли его узнать.
— По здешним меркам я хуже педофила и детоубийцы: дезертировал из Братства.
С ним уже несколько раз пытались расправиться даже в специально охраняемом блоке. Однажды подослали «крота», который попытался его зарезать.
— Понимаете, — продолжал Томпсон, — Арийское братство не сводится только к идее превосходства белого человека. Главное — власть. Люди пойдут на все ради власти. Абсолютно на все.
Охранник постучал в дверь.
— Мне пора, — сказал Томпсон.
Поднимаясь со стула, он оперся рукой на стекло, и я разглядел на ладони какой-то выцветший зеленый рисунок. Я всмотрелся и различил очертания трилистника. Этот знак, пояснил Томпсон, давал ему власть в любой тюрьме в Штатах.
Осенью 1994 года автобус с заключенными прибыл в Ливенворт, штат Канзас, — построенную почти сто лет назад федеральную тюрьму строжайшего режима. Из автобуса вышел высокий мужчина с черными усами. Руки его были покрыты татуировками, а вскоре он появился в прогулочном дворе без рубашки, и все увидели огромный трилистник у него на груди. Кучка белых заключенных тут же столпилась вокруг него. Кое-кто заплатил тюремному фотографу за снимок вместе с вновь прибывшим. Эти фотографии люди носили с собой, как удостоверение личности. «Это все равно что сняться рядом с любимой поп-звездой», — пояснил один из заключенных.
Человека звали Майкл Макэлини, но все обращались к нему попросту «Мак». Этот известный член Братства был доставлен из тюрьмы Марион, где он сидел с Барри Миллсом, пресловутым Бароном. Позднее Миллс, давая в суде показания по делу Макэлини, заявил: «Он был мне как сын».
Макэлини был осужден за торговлю наркотиками и попытку устранения свидетеля. В частной переписке, попавшей в руки тюремного начальства, Мак откровенно признавался, что в нем скрывается «зверь», и кичливо называл себя «злобным сукиным сыном». Работавший в Ливенворте агент ФБР предполагал, что он психопат, а один из его друзей говорил: «Он хочет, чтобы в нем видели бога».
Арийское братство давно заправляло в Ливенворте. Эту тюрьму из-за ее крохотных камер называли «теплицей». И в этой «теплице» организация вызрела и окрепла, но Макэлини решил распространить влияние банды как можно шире. Братство все еще придерживалось своей расистской идеологии, но теперь, согласно рассекреченному отчету ФБР, главной его деятельностью стали «убийства и запугивание охранников и заключенных с целью взять под свой контроль тюрьмы». ФБР предупреждало о намерении Братства контролировать все, от контрабанды наркотиков до сутенерства (в роли проституток выступали так называемые «опущенные», или «петухи»), а также вымогательства и убийства по контракту.
Иными словами, банда превращалась скорее в криминальную коммерческую организацию. Член совета Клиффорд Смит сообщил властям, что их теперь не интересует исключительно уничтожение черных, евреев и прочих меньшинств — «всего этого дерьма», как он выразился.
С помощью «дроздов» — тех, кто хотел стать полноправным членом Братства или рассчитывал на его покровительство, Макэлини попытался наложить лапу на подпольную экономику Ливенворта. Его люди начали обходить камеры, требуя налог от продажи «бодяги» — самодельного вина, которое изготовлялось практически из любого появлявшегося в тюремной столовой продукта — яблок, клубники и даже из кетчупа.
В то время некий Кит Седжьен держал в блоке «В» небольшой банчок для друзей. Однажды вечером его встретил Мак. Позднее на суде Седжьен рассказал, как все происходило: Мак приказал ему сесть. Седжьен не решался.
— В чем дело? — спросил он.
— Не волнуйся, если бы я хотел тебя прикончить, ты бы уже был покойник, — «успокоил» его Мак. И добавил: — Я хочу контролировать покер. Говорят, ты против.
И он поинтересовался, нет ли у Седжьена возражений.
— Я ответил, что возражений нет, и с тех пор больше не держал банк, — закончил свои показания Седжьен.
Вскоре Мак открыл подпольные казино в каждом блоке, чуть ли не на каждом этаже. На торговлю самодельным вином охранники обычно закрывали глаза, не желая раздражать и без того опасный контингент. Многие, по-видимому, начали воспринимать Арийское братство как неизбежное зло и даже признавали его силу. Однажды охранник в Ливенворте даже спросил у Макэлини разрешения, прежде чем выпустить другого заключенного на прогулку.
Один из давних членов Братства сравнил нелегальные операции в тюрьмах строгого режима с контрабандой спиртного в пору «сухого закона» и с крупной игрой в Лас-Вегасе. У заключенных нет при себе денег, поэтому долги Братству они выплачивали различными услугами, контрабандой или передачами родственников — сигаретами, конфетами и тому подобным. Проигрыш разрешалось вернуть в течение месяца. Специальный бухгалтер вел учет. Наступал конец месяца, и подручные Мака собирали долги. Если проигравший не мог расплатиться, то просил кого-то из родных или друзей послать чек доверенному члену Братства, остававшемуся на свободе. Если деньги вовремя не поступали, то, согласно тюремным отчетам, несчастного «трубили», то есть избивали металлической трубой. Макэлини позднее признался, что прибылью он делился со своим наставником Миллсом и с другими главарями, поскольку заключил с ними «контракт» на контроль за игорным бизнесом.
Но этого Макэлини показалось мало, и он решил сосредоточиться на контрабанде наркотиков. Братство и прежде вербовало людей, которые могли помочь с переправкой «товара». Однажды (об этом я узнал от нескольких заключенных) Братство взяло под покровительство некоего Чарльза Мэнсона и даже попыталось — правда, безуспешно — устроить ему побег. За это остававшиеся на свободе подружки Мэнсона переправляли в тюрьму «дурь».