Я — посланник

С кислой миной он набирает четыре карты, а сам давится от смеха. Конечно, он не стучал, но нельзя же сдаваться без боя. Это тоже часть игры — все привыкли.

Мы играем в доме Одри, на балконе. Темно. Лишь в небе скрещиваются лучи от прожекторов, и прохожие то и дело смотрят вверх. Одри живет на соседней улице, практически за углом от меня. Ее дом не ахти, конечно, но вполне себе ничего.

Идет первый час игры. Я смотрю на Одри и убеждаюсь: да, я ее люблю. Но любовь моя какого-то нервного свойства. Нервного, потому что я слабо представляю себе, что делать. Какие слова говорить. Вот, к примеру, как ей сказать, что я ее безумно хочу? Как она это воспримет? Иногда кажется, Одри во мне разочаровалась. Ведь я мог бы поступить в университет, а стал простым таксистом. Черт побери, а я ведь читал «Улисса»! И Шекспира — не всего, конечно, но половину собрания сочинений точно! И что? А ничего. Безнадежный, бесполезный, не имеющий цели в жизни неудачник. Я вижу: она даже не думает встречаться со мной. Хотя с другими Одри постоянно заводит отношения, а эти другие ничем не лучше меня. Иногда просто тошнит от таких мыслей. Но они все равно лезут в голову. И я думаю о том, чем Одри с другими занимается. И о том, что я ей якобы слишком нравлюсь и такую дружбу не стоит портить постелью.

Впрочем, зачем я себя обманываю?

Я же знаю: от Одри мне нужен не просто секс.

Я хочу слиться с ней, стать единым целым. Хотя бы на мгновение. Мне будет достаточно и мгновения.

Она выигрывает партию и улыбается мне. А я улыбаюсь ей.

«Подари мне близость», — умоляет все мое существо. Но ничего, конечно, не происходит.

— Так что там с этой странной картой? — спрашивает Марв после игры.

— Чего?

— А то ты, черт побери, не знаешь, чего. — И Марв строго наводит на меня кончик сигары.

Сибарит с недельной щетиной, тоже мне.

— А, это. Я ее выкинул, — отвечаю я.

Все прислушиваются к моему вранью.

— А, — кивает Марв одобрительно. — Правильно, ну ее на хрен, эту карту.

— Угу, — соглашаюсь я. — На хрен.

Конец обсуждению, точка, абзац.

Одри смотрит на меня с веселой ухмылкой.

Мы продолжаем играть, а я вспоминаю, что произошло на Харрисон-авеню, в доме номер 13.

По правде говоря, я испытал большое облегчение после визита — как раз потому, что там ничего не произошло. Оказалось, в доме живет безобидная старушка. На окнах не было занавесок, и я хорошо видел, что она делает: готовит ужин, а потом неторопливо съедает. Пьет чай. По-моему, старушка ужинала салатом и каким-то супом.

И одиночеством.

Да, вот такие салат, суп и чай с одиночеством.

Мне старушка понравилась.

Машину я запарковал на противоположной стороне улицы и понаблюдал, не выходя наружу. Было жарко. Хорошо, в салоне нашлась когда-то не допитая бутылка воды. Хотелось верить, что у пожилой леди все в порядке. Такая милая, добрая. У нее еще чайник смешной, старомодный — из тех, что свистят, когда закипают. Она к нему подошла, сняла с плиты: слышу, мол, слышу, не волнуйся. Наверняка так и говорила. Словно утешала плачущего ребенка.

А еще я расстроился. Человеческое существо не должно быть настолько одиноко. Чтобы из всех друзей — лишь чайник со свистком. И никакой компании за ужином.

Честно говоря, у меня самого ситуация немногим лучше.

А что? Кто мне составляет компанию за обедами и ужинами? Правильно, старый пес, которому уже семнадцать лет. Мы с ним пьем кофе. Да ладно, скажете вы, живете душа в душу, ни дать ни взять пожилые любящие супруги. Но все же, но все же…

В общем, престарелая леди что-то сделала с моим сердцем.

Словно, пока она наливала чай в чашку, нечто попало внутрь меня. Я сидел, весь потный и несчастный, в своем такси и смотрел, а она потянула за невидимую нить и что-то во мне приоткрыла. Осторожно вошла, оставила часть себя и тихо вышла наружу.

Я это чувствую — где-то глубоко внутри.

И вот я играю в карты, и милая старая леди отражается в поверхности стола. Никто не видит, только я, как дрожащими руками она подносит ложку ко рту. Мне очень хочется, чтобы она рассмеялась или улыбнулась — подала хоть какой-нибудь знак, показала, что все в порядке. И тут до меня доходит: Эд Кеннеди, ты должен пойти туда. И узнать это лично.

— Эд, давай.

Мой ход.

В руках две карты, надо бы постучать.

Тройка треф и девятка пик.

Но я не буду стучать по столу. Не хочу выигрывать. Я решил взять еще карт. Похоже, я понял, что должен сделать для пожилой леди. И загадываю так.

Если возьму карты и попадется бубновый туз — я все правильно придумал.

Не попадется — неправильно.

Так что я как бы забываю постучать и под общий смех беру еще четыре карты.

Первая. Дама треф.

Вторая. Четверка червей.

Третья карта…

Ага.

Угадал.

Все, наверное, смотрят и удивляются, с чего бы это мне улыбаться. Все, кроме Одри. Она мне подмигивает. Ей ничего не нужно объяснять, она и без слов понимает, что я все сделал специально. В руке у меня бубновый туз.

Ф-фух. Это гораздо лучше, чем Эдгар-стрит.

И я очень-очень доволен.

Наступает вторник. На мне белые джинсы и выходные — песочного цвета — ботинки. Из шкафа я извлекаю приличную рубашку. По пути захожу в кондитерскую, и меня обслуживает девушка по имени Миша.

— Ой, а мы нигде не встречались? — спрашивает она.

— Вполне возможно. Только я…

— Вспомнила! Конечно! Вы тот самый парень из банка! Герой!

«Угу, — думаю я про себя. — Герой. С дырой». Но вслух сообщаю:

— Ах да… Припоминаю! Вы — та самая операциониста! Что, теперь здесь работаете?

— Ага, — кивает она и добавляет, несколько смутившись, — в банке стало как-то совсем неприятно…

— Боитесь нового ограбления?

— Нет, что вы. Я ушла из-за начальника. Такой придурок был…

— Это который прыщавый и с мокрыми подмышками?

— Да-да-да. Представляете, он мне язык в рот попытался засунуть. Видимо, думал, что целуется.

— Ух ты, — понимающе киваю я. — Ну, добро пожаловать в мир мужчин. Мы все одинаковые — в какой-то степени. Влечение и все такое…

— Что верно, то верно, — философски замечает она.

Миша обслужила меня очень любезно, а когда я выходил из кондитерской, крикнула вдогонку:

— Желаю приятно провести вечер, Эд!

— Спасибо, Миша! — отозвался я, но, похоже, недостаточно громко.

Мне не нравится кричать в общественных местах.

В общем, так я и ушел.

Обо всем этом я думаю, пока готовлюсь к визиту. Заглядываю в коробку и осматриваю шоколадный торт — все в порядке. Девушку жалко: этот придурок к ней грязно приставал, ему ничего за это не сделали, а ей пришлось уйти. Вот засранец. Только подумайте, язык в рот девушке засунул. Да я бы со страху помер при одной мысли об этом. А у меня, между прочим, в отличие от кое-кого, нет прыщей. И с подмышками все в порядке. Короче, надо просто верить в себя. Вот и все.

Так, ладно.

Торт подвергается последнему, самому придирчивому осмотру. Потом я оглядываю себя: вроде все хорошо. Пахну одеколоном, одежда приличная. Пора.

Я переступаю через Швейцара и закрываю за собой дверь. На небе сероватая дымка, на улице прохладно. Ровно в шесть я стою перед нужным домом на Харрисон-авеню. Пожилая дама, как всегда в это время, снимает с огня чайник.

Трава перед домом высохла.

Она хрустит под ногами — словно кто-то жует гренку. Ботинки оставляют на земле заметные следы, и действительно кажется, что под ногами огромный кусок жареного хлеба. Одни розы живы и держатся. Они бодро торчат из клумбы рядом с подъездной дорожкой.

Крыльцо бетонное. Старое и растресканное, прямо как в моем доме.

Сетка от мух порвана на углах и в нескольких местах отходит от рамы. Я ее открываю и стучу в деревянную дверь. В такт с ударами моего сердца.