Дом потерянных душ

Тут Ситон подумал о запахе, въевшемся в тяжелую бархатную портьеру, которая скрывала лестницу в подвал. О липкой сырости, которую даже жара была не в силах изгнать из прихожей. Ситона затошнило при одной мысли о том, что ему придется рыться в заплесневелых пальто и гниющих нарядах самоубийцы. Ее фотоаппарат — это другое дело. Он выглядел совершенно стерильно в белых перчатках мистера Брина. Реликвией, к которой так и хотелось прикоснуться. А перспектива притронуться к разлагающимся вещественным доказательствам существования Пандоры, запертым в подвале, сейчас показалась Полу гораздо менее соблазнительной.

Мысленно он перенесся на берег реки, куда прилив выбросил тело Пандоры. Стоя среди зевак, Ситон вдыхал запах сырости, исходящий от осклизлых деревянных опор причала. Кожаные подошвы ботинок скользили по покрытой илом гальке. Грязные лужицы были затянуты нефтяной пленкой. Где-то на Темзе взвыла сирена. Полицейский врач щелкнул замочком саквояжа, распространяя вокруг себя специфический запах склянок, бинтов с корпией и блестящих инструментов. Затем достал часы из жилетного кармана. Составив словесное описание трупа, продиктовал его человеку в штатском. Тот, кивнув в ответ, бросил беглый взгляд на тело и снял мягкую фетровую шляпу в знак почтения к умершей. На шее покойницы зияла широкая рана, обескровленная от долгого пребывания в воде.

На середине реки возникло неожиданное волнение, словно там бушевал невидимый ураган. Но это был всего-навсего пожарный катер. Он качал помпами воду и выбрасывал ее через брандспойты. Выли помпы, с грохотом разбивались о поверхность струи воды. Настоящее светопреставление. А на самом деле просто учения — отработка действий при пожаре, который спалит город в грядущей войне. Но Пандора Гибсон-Гор предпочла пропустить спектакль. Она не удосужилась даже поприсутствовать на его мрачной репетиции.

— Ну что, страшно, мистер Ситон?

— А? — сморгнул Пол.

Ситон глотнул остывшего чая. Хозяин, оказывается, уже успел закурить новую сигарету. Он стоял в центре комнаты, окутанный сизым облаком табачного дыма.

— Вовсе нет, — услышал Ситон звук собственного голоса.

— Все там, на чердаке. Этажом выше. Приставьте лестницу. Сам я не полезу. В последние годы я как-то отяжелел. Поэтому вам придется подниматься туда, так сказать, соло. Прошу вас, если вы, конечно, не передумали.

Ее вещи были сложены в дорожном сундуке. На чердаке, как ни странно, было сыро: солнце проникало сюда через единственное слуховое окно, очевидно закрытое наглухо. Снаружи стекло было все в потеках дождя и следах жизнедеятельности голубей. Но даже такого скудного освещения оказалось достаточно, чтобы облегчить Си-тону поиски и поднять настроение. Вдобавок, вопреки его опасениям, хлама наверху было не много. Крыша дома была плоской, так что просторное помещение под ней имело правильную форму. Пол думал, что наткнется здесь на завалы старинной мебели, на груды ржавеющего оружия и, может, даже на коллекцию клавишных инструментов. Однако все немногочисленные предметы действительно несли на себе печать ее личности. Вдоль стен стояло несколько картин. Соединенные друг с другом лаковые панно представляли собой фриз на восточные мотивы — аист в горной речушке. Он нашел также старые пластинки на семьдесят восемь оборотов в выцветших бумажных конвертах и облупившуюся позолоченную раму.

Сундук Пандоры находился в самом темном, дальнем углу. Обтянутую кожей поверхность украшали затейливые бронзовые заклепки, а над замочной скважиной перламутром были выложены ее инициалы. Глядя на замок и теребя ключ, врученный ему Гибсон-Гором, Ситон вспомнил, что Пандора обожала жемчуг. Она носила на шее ожерелье такой толщины, что с его помощью можно было бы вывести из дока океанский лайнер.

Замок поддался без труда, и Ситон откинул крышку, вдохнув запах Пандоры. То, что от него осталось. Возможно, это был запах ее бестелесного духа, но безусловно ее собственный. В этом Ситон не сомневался. Аромат старых духов и табака. Запах прошлого. Он почему-то напомнил Ситону о лайковых перчатках и корице, свечном воске и дорогом мыле. А еще было нечто неуловимое, пряное, не поддающееся описанию. Перед мысленным взором Ситона возникла фотография из «Кафе ройял». Пол вдруг подумал, что это неуловимое нечто вполне могло быть испариной страха. Страха, испытанного полвека назад.

Эта мысль повергла его в смятение.

Неожиданно в темном углу за составленными картинами что-то зашуршало. Пол вспомнил, что в сумрачной прихожей ему ударила в нос вонь мышиного помета. Застыв над сундуком, он прислушался, не повторится ли шорох. Но все было тихо. Он настолько оцепенел, что забыл дышать. Потом Пол шумно перевел дух, опустился на колени и принялся на ощупь исследовать содержимое сундука Вынув три рассыпающиеся стопки старых шелковых платьев, шарфов, нижних юбок, чулок и ночных кофточек, он разложил все это перед собой прямо на дощатом полу.

Ему было не по себе. Он чувствовал, что совершает если не святотатство, то что-то вроде духовного насилия. Он решил, что это все отголоски католического воспитания, полученного в детстве. И все же он посягнул на интимный мир Пандоры, запертый тут, в сундуке, и защищенный от посторонних глаз ее самоубийством. Одна из стопок одежды вдруг развалилась и устлала пол блестящим покрывалом из расшитого бисером ветхого атласа.

Обитатель угла за картинами продолжал тихонько грызть рамы и холст.

На дне сундука лежали более тяжелые и массивные вещи. Среди них потускневший серебряный портсигар и театральный бинокль в сафьяновом футляре. Там же Пол обнаружил смятую женскую шляпу и две пары туфель с полуистертым, но еще различимым тисненым французским названием внутри. Ситон не узнал марку. Ведь столько старых фирм разорилось вместе с падением Франции! И все же туфли были сшиты безукоризненно. Имелась там и оловянная фляжка для бренди, тоже изрядно потускневшая. Сбоку на ней была выгравирована голова собаки, по всей видимости спаниеля. В бархатном чехле Ситон нашел авторучку фирмы «Кросс». На золоченом зажиме стояли инициалы Пандоры. Рядом лежал черепаховый мундштук, заляпанный смолой. И наконец, на дне Пол наткнулся на россыпь монет — французских франков и сантимов. Исключение составляли английский шиллинг и двенадцатигранный трехпенсовик.

Аккуратно укладывая в сундук вещи в прежнем порядке, Пол задался вопросом: чем он, собственно, здесь занимается? Самоубийцы вроде бы не слишком озабочены вопросами наследства? Человек, одержимый маниакальным желанием лишить себя жизни, по определению, не должен придавать особого значения собственному существованию. Станет ли самоубийца ломать голову над тем, кому завещать свои ценности? Жестокая правда говорила, что нет. Следовательно, на вопрос о том, что он здесь делает, можно честно ответить: тратит понапрасну время, вторгается в чужую, давно ушедшую личную жизнь, роясь на ее пепелище. Пора было немедленно заканчивать.

Ситон покачал головой и глубоко вдохнул пыльный воздух. Он потянулся за крышкой сундука, чтобы наконец-то закрыть ее, и уже практически опустил на место, но неожиданно застыл на полпути и вновь резко отбросил крышку. Затем он опять склонился над кипами белья и принялся ощупывать внутренние поверхности стенок. Вот так он и обнаружил под тканой обивкой, чуть ниже замочной скважины, небольшое уплотнение.

«Вот это уже кое-что», — подумал Ситон.

Его пальцы нащупали что-то плоское, твердое, размером примерно семь на пять дюймов и на добрый дюйм выступавшее из-под обивки. Ситон присел на корточки и собрался с мыслями. Затем он осторожно, стараясь не шуметь, снова вынул все из сундука. Он поднял изрядно полегчавший сундук и развернул его так, чтобы свет падал именно внутрь. Обивка была выцветшей, износившейся, так что по краям даже просвечивала насквозь. Тем не менее она все же оставалась целой. Значит, что бы там ни хранилось за ней, оно пролежало в сундуке очень и очень долго.

Пол вытер внезапно вспотевший лоб. Минуту назад он был уже готов сдаться, и лишь узкая щель между крышкой и сундуком отделяла его от решения закрыть Пандору с ее тайнами на замок. Теперь уже навсегда. Но он вовсе не собирался отступать. Ни за что. Захлопнуть крышку сундука означало лишь красивый жест и не более. А еще дань здравому смыслу и приличию. Но жесты жестами, и все же сдаться он не может, пока остается хоть капля надежды. Интуиция подсказывала ему, что надежда есть. Его вдруг охватило странное чувство. Словно его понес стремительный поток. Если бы Пола спросили, то он ответил бы, что это предчувствие открытия. Но сейчас, в духоте пыльного чердака, он переживал самый настоящий триумф.