Что знает ночь?

9

Они жили в красивом и просторном трехэтажном доме — четырехэтажном, если считать подземный гараж. Ни один полицейский детектив не мог позволить себе такой дом, но Николетта добилась немалых успехов, и за последние десять лет ее картины только росли в цене. Они купили двойной участок, поэтому и дом построили большой, и от соседей их отделяло достаточное расстояние. Дом — кирпичные оштукатуренные белые стены, черные наличники, крыша из черной плитки — выглядел георгианским, [4]но не мог считаться образцом стиля.

Джон припарковался в подземном гараже, поставив «Форд» между внедорожником Николетты и «шеви» Уолтера и Имоджин Нэш, семейной пары, которая поддерживала дом в идеальном состоянии и кормила проживающую в нем семью. Поскольку утра в резиденции Кальвино считались священным временем, Нэши пять дней в неделю приезжали к одиннадцати часам и обычно отбывали в семь вечера.

Лифт позволял подняться из гаража на любой из трех этажей. Но шум лифта служил сигналом о его возвращении. Могли прибежать дети, а ему хотелось какое-то время побыть наедине с Никки.

По пути домой он ей позвонил и узнал, что она в студии, хотя обычно заканчивала работу раньше. Студия и их апартаменты занимали весь третий этаж.

В углу гаража, где несколько зонтов стояли на стойке, он повесил плащ на крючок.

По возвращении домой, где здравомыслие возвращалось в жизнь, а безумие мира оставалось за порогом, казалось, что случившееся в доме Лукасов ему приснилось, а не произошло наяву. Он сунул руку в карман пиджака и не удивился бы, если б не обнаружил там серебряных колокольчиков.

И когда пальцы нащупали коробочку из «Галереи Пайпера», в дальнем конце гаража, за машинами, трижды постучали. А после паузы — еще раз. Резко и настойчиво, будто перед дверью стоял нетерпеливый гость.

Несмотря на флуоресцентные панели под потолком, теней в гараже хватало. Ни одна не двигалась и не напоминала человеческую фигуру.

Стук повторился, уже прямо над головой. Джон поднял голову к потолку, вздрогнул, потом облегченно выдохнул. Пузырьки воздуха в водопроводе приводили к тому, что медная труба постукивала о хомут.

Из кармана плаща он достал пластиковый мешочек с герметичной застежкой, в котором лежали шесть булочек, испеченные и подаренные ему Марион Даннуэй.

Он открыл внутреннюю дверь и шагнул на площадку у лестницы. Дверь автоматически захлопнулась за ним.

Наверху дверь открывалась в большую студию Николетты. Работая над картиной, спиной к нему, она не услышала, как он вошел.

С девичьей фигурой, темно-каштановыми, почти черными волосами, босиком, в светло-коричневых джинсах и желтом топике, изяществом и плавностью движений Николетта не уступала профессиональной танцовщице.

До ноздрей Джона долетел запах скипидара и, более слабый, полимеризованного масла. На маленьком столике справа от Никки стояла кружка-термос. Над ней поднимался парок с ароматами черного чая и смородины.

На том же столике компанию кружке составляла ваза с двумя десятками так называемых черных роз, на самом деле темно-красных, очень темных, почти черных, но с красным отливом. Насколько он мог судить, эти удивительные цветы не источали никакого аромата.

Никки, когда работала, всегда ставила рядом розы того цвета, который более всего соответствовал ее настроению. Она называла их «розы смирения». Если какая-то картина на ее мольберте очень уж ей нравилась — а это могло привести к гордыне, — одного взгляда на розу в полном цвету хватало, чтобы понять, что ее работа — лишь бледное отражение истинного творения.

Сейчас она работала над триптихом, тремя большими вертикальными панелями. Композиция напомнила Джону произведение Гюстава Кайботта [5]«Парижская улица: дождливая погода», хотя на картине Николетты он не видел ни Парижа, ни дождя. Шедевр Кайботта служил ей лишь источником вдохновения, а тематику она выбирала сама.

Джону нравилось наблюдать за женой в те мгновения, когда она думала, что на нее никто не смотрит. Она держалась совершенно естественно, двигалась легко, элегантно, грациозно, и от красоты этих движений захватывало дух.

На этот раз, пусть он и твердо верил, что прибыл незамеченным, его засекли.

— Что ты так долго пожирал взглядом — мою картину или мой зад? Хорошенько подумай, прежде чем ответить.

— Ты выглядишь такой восхитительной в этих джинсах. Просто удивительно, что твоя картина не менее завораживающая.

— Ах! Ты льстивый, как и всегда, детектив Кальвино.

Он подошел, положил руку ей на плечо. Она повернулась к нему, откинула голову, и он поцеловал ее в шею, в щеку, в уголок рта.

— Ты ел что-то кокосовое? — спросила она.

— Не я, — он показал ей пластиковый мешочек с булочками. — Ты смогла унюхать их через воздухонепроницаемую застежку.

— Я умираю от голода. Пришла сюда в одиннадцать, не прерывалась на ленч. Эта сука… — она указала на триптих, — …хочет меня добить.

Иногда, если картина бросала особый вызов ее таланту, она называла ее сукой или мерзавцем. Но не могла объяснить, отчего у нее в голове каждая картина обретала пол.

— Прекрасная армейская медсестра испекла их для детей. Но я уверен, они поделятся.

— А у меня такой уверенности нет, это маленькие хищники. Почему ты общаешься с армейскими медсестрами?

— Она старше твоей матери и такая же добропорядочная. Проходит свидетелем по одному делу.

Джон знал, что многие копы никогда не обсуждают с женами текущие расследования, из опасения утечки важной информации в болтовне с соседками в салоне-парикмахерской или за кофе.

Он мог рассказать Никки все, точно зная, что она нигде не повторит ни единого его слова. Она с готовностью делилась всем, что знала сама, но, когда дело касалось его служебной деятельности, молчала как рыба.

Впрочем, подробности своего последнего и неофициального расследования он намеревался держать при себе. Во всяком случае, пока.

— Лучше булочек разве что… — она улыбнулась, — …каберне.

— Я открою бутылку, а потом переоденусь к обеду.

— Мне осталось сделать двенадцать мазков и помыть одну кисточку, и на сегодня я с этой сукой заканчиваю.

Другая дверь открывалась на большую площадку, от которой вниз уходила парадная лестница. Дверь напротив вела в их апартаменты: спальня с камином из белого мрамора, инкрустированного черным, гостиная, две гардеробные и просторная ванная.

В гостиной нашлось место и небольшому бару, под стойкой которого находились холодильник и кулер для вина. Джон открыл бутылку калифорнийского «Каберне-совиньон» и отнес ее, вместе с двумя стаканами, в ванную. Поставил на черную гранитную столешницу между двух раковин, наполнил оба стакана.

Когда посмотрел на себя в зеркало, не увидел написанного на лице предчувствия дурного.

В гардеробной достал из кармана коробочку с колокольчиками. Опустил в ящик, где держал запонки, заколки для галстука, наручные часы.

Снял наплечную кобуру и положил, не вынимая из нее пистолета, на верхнюю полку.

Повесил пиджак на плечики, бросил рубашку в корзину для грязного белья. Сел на скамью, снял влажные от дождя ботинки, поставил на пол, чтобы их забрали и начистили. Промокли даже носки. Джон их снял, надел чистые.

Все эти обыденные занятия заставили потускнеть сверхъестественные события, с которыми ему довелось столкнуться за день. Он начал думать, что со временем найдутся логические объяснения всему случившемуся, а то, что он принимал за проделки злобной судьбы, в утреннем свете покажется всего лишь совпадением.

В ванной, подойдя к своей раковине, он вымыл руки и лицо. Горячее влажное полотенце, как припарка, сняло боль с мышц шеи.

Джон вытирал руки, когда прибыла Никки. Взяла стакан вина, села на широкий край мраморной ванны. Она надела белые теннисные туфли, на мысках которых — в шутку, играя с Минни несколькими неделями раньше, — написала «правая» и «левая», причем наоборот.

4

Георгианский — архитектурный стиль, господствующий в Англии в конце XVIII — начале XIX в.

5

Кайботт, Гюстав (1848–1894) — французский коллекционер и живописец, представитель импрессионизма.