Флэшбэк

— Сделай для меня кое-что, — шепчет Дара.

«Тебе понравится это «кое-что»», — подумал Ник, паря над местом событий и чувствуя прижатое к нему тело жены, но в то же время отмечая звуки и движения вокруг них, которых не заметил в ту ночь — шестнадцать лет и один месяц назад. Неожиданный порыв ветерка зашелестел в верхушках несчастных сибирских вязов: через месяц-другой он начнет срывать бесчисленные листья и швырять во двор, где их будут собирать граблями и укладывать в мешки. Слишком громкий звук телевизора за два дома от них. Кот — четырехногий канатоходец — идет по высокому забору в глубине переулка…

— Я хочу, чтобы ты…

— …вставайте, Боттом-сан. Вставайте немедленно. Просыпайтесь, черт вас дери.

Дара почему-то больше не обнимает его, а поднимает с земли, яростно трясет. Ник чувствует прикосновение ее огромного живота.

Кто-то всадил иголку ему в ногу.

— Эй, осторожнее, детка, — прокричал потрясенный Ник, отстраняясь от Дары.

Дара подняла его еще выше, встряхнула сильнее. Нет.

Ник потянулся к пистолету. Пистолета не было.

Кто-то вытащил иголку капельницы у него из вены. Еще одна игла вонзилась ему в ногу. Ник почувствовал холодный, как лед, противоток Т4В2Е, распространяющийся по телу, и крикнул:

— Микки! Лоуренс!

Микки нигде не было видно в освещенной химическими палочками комнате. Массивное, облаченное в бронеодежду тело вышибалы Лоуренса неподвижно лежало в проходе между кушетками.

Дара прижималась к нему, обнимала его летним вечером…

Ник попытался соскользнуть назад в реальность флэшбэка, но боль в руке и ноге, а также Т4В2Е в жилах подняли, оторвали, отняли его от Дары. Он снова закричал.

— Заткнитесь, — велел Сато.

Японец тащил его на плече через слабо освещенный склад так же легко, как сам Ник носил в кровать своего сына, когда Вэл только учился ходить. Несколько флэшбэкеров, вышедших из забытья, сердито поглядывали на них: флэшпещеры для того и создавались, чтобы человек оставался там один и никто его не тревожил. Но большинство продолжали спать, подергиваясь, не замечая ничего вокруг себя.

Куда девался Микки? Разве у них с вышибалой Лоуренсом нет дробовика для таких случаев?

Ноги и руки мучительно пощипывало от Т4В2Е, по ним бежали мурашки — так, словно Ник их отлежал. Пока что конечности не подчинялись Нику — тот не мог ни лягнуться, ни даже сложить пальцы в кулак.

Ночной сентябрьский воздух был прохладным, слегка накрапывал дождичек. Ник понял, что на улице темно, когда Сато вытащил его в проулок и понес на боковую улицу, где вдоль водосточного желоба стояли машины. Это что — все еще та самая ночь? Сколько времени он пролежал под флэшбэком?

Нажав на брелок, Сато открыл пассажирскую дверь старой электрической «хонды» и сгрузил свою ношу на переднее сиденье. Потом он ловко надел на правое запястье Ника наручник, пропустил короткую цепочку через стальной стержень над дверной рамой и с натягом захлопнул второй наручник на левом запястье.

Просыпающиеся руки пронзила сильнейшая боль — Нику показалось, будто его распинают. Он снова вскрикнул, но Сато захлопнул дверь и обошел машину, направляясь к водительскому месту.

Ник продолжал кричать, но Сато, не обращая на это внимания, повел «хонду» по бульвару Спир под холодным дождем, что усиливался с каждой минутой. Улицы были почти пусты. Даже тысячи бездомных, обитатели тротуаров и велосипедных дорожек, шедших вдоль осевшего берега Черри-Крик, прятались в своих лачугах и коробках под уличными эстакадами. Судя по слабому свету на востоке, приближалось утро. Сколько же времени он был под флэшбэком? Кусочек пятничного дня с Дарой в Год ясного видения и часть вечера. Значит, не больше восьми часов. Черт.

Ник замолчал, когда Сато свернул на запад и поехал по Колфакс-авеню.

Япошка не мог… он не может быть… он не сможет…

Япошка делал то, что ему нужно: пересек I-25, потом свернул на юг, на Федерал-бульвар, потом на восток, на Западную 23-ю авеню, потом опять на юг, на Брайант — узкую забаррикадированную улицу, идущую вдоль кромки крутого обрыва над I-25. По обеим сторонам и наверху висели знаки: ВЪЕЗД КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН.

— Нет! — закричал Ник.

Но Сато по-прежнему не обращал на него внимания. Он остановился ровно настолько, сколько требовалось для показа своего удостоверения автоматической станции, а потом поехал по торообразному туннелю-сканеру. Ник чувствовал, как на его тело воздействуют элементарные частицы — уже второй раз за двадцать четыре часа, — и подумал, не повредит ли здоровью такая доза облучения.

Далеко внизу и слева исчезла из виду I-25. Чтобы не допустить повреждений от обычной взрывчатки, обычный трафик направлялся в обход I-25 в обе стороны, по разбитым улицам района, примыкавшего к железнодорожному депо. Для ВИП-машин имелось по одной полосе в каждом направлении: они проходили внутри взрывостойких труб, в двух сотнях футов над поверхностью.

Ник чуть не рассмеялся над своими опасениями при виде черного сооружения, которое заполнило весь вид спереди. На следующем пропускном пункте из асфальта торчали наклоненные в сторону выезда шипы: проехав внутрь, назад вернуться ты уже не мог.

— Нет, — тупо повторил Ник.

— Да, — сказал Сато, но машину остановил.

Громадное сооружение впереди, затмевавшее затянутый тучами рассвет, когда-то называлось «Инвеско филд эт Майл-хай».

Этот «новый» стадион, открытый в 2001 году, заменил прежний стадион «Майл-хай», где с 1948-го проходили матчи по американскому и европейскому футболу и бейсболу. Глядя на неровную верхнюю кромку стадиона, менеджеры «Инвеско» — давно ушедшей в небытие компании, в 2001-м заполучившей право дать стадиону свое имя, — насмешливо называли его «Диафрагмой». Он служил команде «Денверские мустанги», тоже ушедшей в небытие. Стадион был рассчитан на 76 тысяч зрителей и примерно на 50 тысяч обкуренных крикунов — завсегдатаев рок-концертов, которые тоже устраивались здесь. 28 августа 2008 года «Инвеско филд эт Майл-хай» — идиотское название, которое даже тогда не использовал никто, кроме дикторов стадиона, и то по строжайшему распоряжению начальства, — достиг пика славы. В тот день на трибунах собрались более 84 тысяч человек (и еще миллиард наблюдал за событием по телевидению высокой четкости, тогдашней новинке) — послушать кандидата в президенты Барака Обаму, который произносил свою первую речь в качестве официального кандидата. Это стало последним действием спектакля под названием «Съезд демократической партии 2008 года», поставленного неподалеку, в так называемом «Пепси-центре».

Теперь «Инвеско», «Пепси», «Мустанги», Национальная футбольная лига, спортивные матчи и эйфория, связанная с демократами, — все ушло в небытие, как и человек, избранный под многоголосое скандирование «Надежда и перемены» в ту ночь, более двадцати восьми лет назад.

Люди, которые в те наивные дни посещали футбольные матчи или присутствовали при медийной вакханалии вокруг речи кандидата, согласившегося баллотироваться в президенты, сегодня не узнали бы стадиона. Комплекс — ныне Центр временного содержания ДВБ — выглядел так, будто его окунули в сто тысяч галлонов вязкого моторного масла. Ник знал, что эта черная металлизированная ткань, натянутая над открытым изначально стадионом, даже в самые солнечные дни превращает пространство общей площадью в 1,7 миллиона квадратных футов (комнаты, коридоры, пандусы, лестницы, трибуны на 76 тысяч мест, ложи и ВИП-ложи) в сумеречный котлован. С севера в Центр вела темная кишка с бетонным порталом и стальными воротами; в ней могли разъехаться два грузовика.

Этим пасмурным утром сооружение высотой в сто пятьдесят футов было погружено в полную темноту.

Нет, на самом деле не так: над черным овальным въездом в ЦВС ДВБ стоял гигантский синий конь — исчадие ада. На его животе проступали красные вены, стальные копыта были острее бритвы, дьявольские глаза на перекошенной дьявольской морде испускали два лазерных луча. Лучи прорезали ползущий туман — а может, это были низкие облачка — и метались в разные стороны, пока не нащупали «хонду» и следом за ней Ника Боттома, после чего замерли.