Флэшбэк

1.04

Денвер

11 сентября, суббота

— Ты что, собираешься всю ночь смотреть на звезды и пить пиво? Или ляжешь в постель?

Голос Дары доносится через москитную дверь до веранд очки, где сидит Ник, глядя сквозь просветы между кронами старых сибирских вязов на крохотный лоскуток позднеавгустовского неба. Ночной воздух полнится треском насекомых, звуками телевизоров и стереоустановок из соседних домов и — время от времени — воем сирен с далекой Колфакс-авеню.

— Есть и еще вариант, — говорит Ник. — Ты приходишь сюда и садишься ко мне на колени, а я тебе показываю кое-какие созвездия.

— Я слишком толстая, чтобы сидеть на коленях, — говорит Дара, но выходит через скрипучую москитную дверь.

И правда, толстая… Дара почти на девятом месяце и не скрывает этого. В руке она держит еще одну банку «курса», но отдает ее Нику. Во время беременности она очень осторожна.

Ник похлопывает себя по колену, но Дара целует его в лоб, садится на старый металлический садовый стул рядом с ним и тихо говорит:

— Что-то я не вижу много звезд, тем более созвездий.

— Нужно, чтобы глаза приспособились к темноте, детка.

— Здесь не очень-то темно из-за городского освещения. Ты бы не хотел жить за городом… где-нибудь в горах… где звезды яркие? И тогда можно купить телескоп, который ты с таким вожделением разглядываешь в каталоге.

— Мы бы свихнулись в деревне, — говорит Ник, срывая крышечку с пивной банки и кладя ее на подлокотник, а не бросая в темноту. Он гордится чистотой их маленького дворика и веранды. — И потом, городские копы должны жить в городе. Это закон.

Он прихлебывает пиво и продолжает:

— Но ты права, хорошо, если есть телескоп и темные небеса… где-нибудь в высокогорье, скажем в Эстес-парке. Там всегда есть отблеск от Передового хребта, [32]но окружающие пики или высокие предгорья на востоке блокируют большую часть светового потока.

— Может быть, Санта-Клаус вспомнит, что ты хочешь телескоп, — говорит Дара, по-прежнему глядя в небо. Над крышами кружит полицейский вертолет.

Ник отрицательно качает головой. Он тверд:

— Нет. Слишком дорого. Есть сотня вещей, на которые можно потратить эти деньги, более важных… если осенью будет сверхурочная работа.

— Будет, — печально говорит Дара.

Ник знает, что она ненавидит его сверхурочную работу по выходным, хотя плата за переработку, которую отстоял профсоюз, для них очень важна. Но в этот уик-энд — а сегодня вечер пятницы — в этот уик-энд Ник свободен и проведет его с Дарой.

Ник (ему так хочется, чтобы его прежнее «я» перестало смотреть на эти дурацкие звезды и повернуло голову к Даре, которая видна в мягком свете, льющемся из кухонных окон и москитной двери, — хотя он с точностью до секунды знает, когда его прежнее «я» сделает это) понял, почему он, приобретя сорокавосьмичасовую ампулу, так часто выбирал именно этот уикэнд, когда Дара была беременна. Его ждал своеобразный секс (и очень сладострастный, без проникновения, но донельзя насыщенный ласками), однако причина заключалась не в этом. Дело было в простоте их отношений именно в эти выходные, за несколько недель до рождения Вэла, после чего вся жизнь так сильно изменилась. И еще в том, что Ник, заново прокручивая все это, каждой летней ночью засыпал, положив голову на располневшую грудь Дары.

— Ты был бы счастливее, став астрономом, Николас.

Сонный, расслабленный голос Дары, как всегда, возбуждает Ника.

— Ты хочешь сказать, что была бы счастливее, будь я астрономом, а не копом?

Он прихлебывает пиво и ищет на небе Альдебаран. Легкий ветерок шевелит листья вязов и более крупные листья соседских лип. Их шелест, еще не ломкий, — часть этого позднеавгустовского вечера.

— Понимаешь, — говорит Дара, — будь ты астрономом, мы бы жили где-нибудь на вершине горы. Может, на Гавайях. По крайней мере, далеко от всего этого.

Ник поворачивается…

Ник знает, что вот сейчас он должен повернуться, и именно в этот момент он поворачивается.

…смотрит на жену и кладет большую руку на ее увеличившийся живот.

— Не думаю, что ты захотела бы жить на вершине гавайского вулкана, детка, когда настает время рожать, а ближайшая больница и акушер — в двух милях ниже и за двумя островами.

Ник пожалел о сказанном, еще не успев закончить фразу. Беспокойство Дары в связи с беременностью — после трех выкидышей — может сравниться разве что с его собственным.

«Все будет в порядке», — подумал тот Ник, который находится как внутри, так и снаружи этой реальности. Он слабо ощутил — или ему показалось, что ощутил, — как его другие флэшбэчащие «я» думают то же самое в то же мгновение, хотя обычно флэшбэкер не может фиксировать присутствия самого себя во время предыдущих посещений. Он, конечно, не мог уловить мыслей своего другого флэшбэчащего «я» так, как мог чувствовать и разделять мысли и эмоции тогдашнего Ника.

— Я хороший коп, Дара, — говорит Ник; он смущен собственными словами о больнице и акушере, но все равно гнет свою линию. — По-настоящему хороший.

Дара накрывает своей маленькой ладонью его большую руку, лежащую на ее животе.

— Из тебя мог бы выйти неплохой астроном; мой Николас. По-настоящему хороший астроном. Но звезды — это нечто прекрасное, достойное восхищения…

— Совсем как ты, девочка, — шутит Ник, зная, что она сейчас скажет, и желая сменить тему.

— …и удивления, — твердо повторяет Дара, которая не хочет свести все это к шутке. — А с чем имеешь дело ты? С преступниками, наркоманами, свидетелями, кучей других полицейских, даже с некоторыми жертвами, адвокатами, юристами. Они порождают только отвращение, цинизм и отчаяние. После колледжа тебе надо было понять, что ты слишком чувствителен для копа. Я думаю, тебе нравятся чисто внешние вещи — ирония, сдобренная адреналином, работа кое с кем из коллег, то, что ты хороший коп… но по сути, все это разъедает тебя, как кислота. И так будет всегда.

Ник убирает руку с ее живота и прихлебывает пиво. К первому вертолету присоединился второй, и теперь оба они облетают территорию к северу от ботанического сада, обшаривая прожекторами землю. Лучи напоминают то трости двух слепых, нащупывающих путь, то — в уменьшенном и перевернутом варианте — свет от прожекторов, обыскивающих небо Берлина или Лондона во время Второй мировой. Не хватает только, думает Ник, бомбардировщиков — «Б-17» или «хейнкеля», пойманных в перекрестье лучей. За прожекторами и навигационными огнями вертолетов не видны звезды. Шум двигателей эхом отдается от кирпичных домов и деревьев на их улице, от старых, крохотных, полуразрушенных гаражей, построенных на соседней улочке еще в 1920-е годы.

Нику не нравится, что их покой нарушили. У него свободны не только суббота и воскресенье, но и — совсем уж неслыханно — вечер пятницы, который он провел…

Разделяя его с другим Ником, который парит рядом, слушает, чувствует, переживает…

…кося в такую жару траву, подрезая живую изгородь и свисающие с соседнего участка ветки неухоженных деревьев, ремонтируя петли на дверях древнего гаража, крутясь вокруг Дары в доме. У нее тоже выдалась редкая свободная пятница — Дара работает секретарем у помощника окружного прокурора, — и она весь день занималась всякой мелочевкой, готовила дом к появлению ребенка, пока Ник косил, чинил, поправлял и вообще путался у нее под ногами. На нем старые, самые удобные домашние брюки и хлопчатобумажная безрукавка и кроссовки в пятнах краски: они с Дарой недавно ремонтировали будущую детскую.

На Даре голубой свободный топик и старые капри — и то и другое настолько захватанное, что, надев их, она не пользуется передней дверью.

Но она в тот день несколько раз выходит во двор через заднюю дверь, со стаканчиком охлажденного лимонада и (один раз — удивительно, превосходно) со свежеиспеченным шоколадным печеньем для вспотевшего мужа.

32

Горная гряда, часть Скалистых гор, в северо-центральной части Колорадо.