По зову сердца

Когда все было закончено, Вера спросила:

– Здесь не интересовались Верой Железновой?

– Пока что, как говорят православные, бог миловал.

– А я, Михаил Макарович, этим заболела. Стоит кому-нибудь на меня посмотреть, как мне кажется, что вот он разинет рот и спросит: «Не вы ли Вера Железнова?» Жуть!

– Такое у нас бывает. Нервы, милая, устали. Им надо бы отдохнуть там, у нас дома, чтобы над тобой не висел вечный страх и подозрение. Но пока что это несбыточно. Так что давай зажмем покрепче все, придавим страх и будем так же неуловимо трудиться для нашего славного дела.

На этом распрощались. А утром, чуть засерело, Михаил Макарович провожал Веру и ее товарищей в путь.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Стук в окно напугал Веру. Она мгновенно сунула в тайник шифрограмму, которую готовила для передачи фронту, и потушила коптилку.

– Кого это леший несет в такую непогоду? – ворчал Захар Петрович, хозяин дома, слезая с печи.

В ответ чуть слышно донеслось с улицы:

– Откройте, Захар Петрович. Это я, Петр Кузьмич.

– Боже мой! – радостно всплеснула руками Вера.

Михаил Макарович еще в сенях сбросил непромокаемый дождевик, стряхнул с него воду и вошел в хату.

– Здравствуйте, друзья! Не ожидали? Небось, напугались?

– Да, трошку есть. Тут у нас на деревню частенько налетают. Так что мы привыкли, – чиркнул спичкой Захар и зажег коптилку.

– Частенько? – спросил Михаил Макарович, опасаясь за Веру.

– Конечно, не так часто, как в городе, но все же… Больше всего после налета партизан. В прошлом месяце эшелон они спустили, так на другой день все деревни, в том числе и наши Тесы, опустели. В прошлую среду в Добрино кого-то из полицейского начальства хлопнули, и нас снова шуровали. Мы как только о таком деле услышали, сразу кто куда. Приходим домой, а дома замки взломаны и все вверх дном. Бывает, иной раз наш дом обходят.

– Да, а где ж хозяюшка-то? – Михаил Макарович вынул из рюкзака пакет со сладостями. – Это вот ей мой скромный подарочек.

– Спасибочко, сегодня она в больнице дежурит. Чтобы охранять Юлю, мы с ней сделали так: если я работаю день, она идет в ночь, если я иду в ночь, она работает днем.

– Спасибо вам, Захар Петрович, и от себя, и от Юли, и от командования Западного фронта.

Вера забеспокоилась о Михаиле Макаровиче. Захар Петрович успокоил ее:

– Я сейчас выйду на крылечко и попильную. Если стукну в раму, вы, Петр Кузьмич, сразу к лестнице, что на гору. Да лучше идемте, я вам покажу. Юля, посвети. – Захар Петрович подвел гостя к лестнице, встал на ступеньку и раздвинул в стене две доски. В образовавшуюся дыру ударил дождь. – На, попробуй это сделать сам. – Михаил Макарович точь-в-точь повторил.

– Теперь проведи по низу рукой, – наставлял Захар. – Там гвоздь крюком. Нащупал? Поверни. Так вот, когда вылезешь, доски опусти и поверни гвоздь шляпкой вверх. Это для того, чтобы бобики доски отсюда не открыли. Понял?

– Понял.

– А за досками сразу сланечник. Так по нему дуй, а там болото, лес. Стебли сланечника специально для этого не выдергал. Мы хотя народ и деревенский, но не лыком шиты, – хитровато подмигнул Захар. – На этот счет добра кумекаем, да и ушки на макушке. Покуль! – Захар приподнял руку и скрылся за дверью, через какие-то секунды стук в окно оповестил, что он на месте.

– Давай сядем, – Михаил Макарович показал Вере на табуретку около стола и сам опустился на другую. – Вчера к нам прибыло еще пополнение – радистка, владеет немецким языком. Она передала, что «Гигант» просит срочно сообщить, что у тебя в глубине шестого корпуса?

– Много и мало. Засекла много, а что за войска, вернее, их состав и номера, не знаю. Надо уточнить.

– Очень рад. Теперь, Юля, надо уточнить все то, что ты обнаружила, и проследить, куда все это двинется. Попросим Захара Петровича связать тебя с витебскими партизанами. Только это потом. А сейчас расскажи, – Михаил Макарович положил свою ладонь на руку Веры, – где думаешь устраиваться на работу?

– На работу? – нахмурилась Вера. Это слово ее пугало. Идти на работу надо было туда, где больше всего военных. Конечно, хорошо было бы в часть, но это так сразу невозможно. Одно остается – немецкий бар, а это каждый день трепка нервов от нахальных предложений захмелевших и трезвых «арийцев». И она, сдвинув за ухо свесившуюся на глаза каштановую прядь, выдавила: – Пойду официанткой в «Каффехауз!»

– В «Каффехауз»? Не советовал бы. По всей фронтовой ситуации мы, видимо, в этих краях засели надолго, возможно, на всю зиму.

– На всю зиму? – Вера сделала большие глаза. – Значит, наши осенью наступать не будут?

– Про это я тебе сказать ничего не могу. Как я понимаю, чтобы развернуть генеральное наступление в Белоруссии, надо основательно подготовиться. Когда сюда ехала, заметила, какая здесь местность? Сплошь озера, болота, леса, и еще ко всему этому они укреплены. Видела, какие укрепления? И их, Юля, с ходу не возьмешь.

– У нас здесь, вокруг Богушевска, тоже роют.

– Вот видишь, роют. По всей вероятности, роют и за Богушевском и в других местах. И это все – «Восточный вал». Он простирается на большую глубину и в несколько оборонительных полос. Обо всех их работах с помощью партизан ты должна разведать и сообщить фронту. Поняла?

– Поняла.

– Тогда одевайся, – Михаил Макарович бросил ей дождевик. – И подмени Захара Петровича.

– Зачем?

– Я ему объясню, что и как надо сделать.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

На сегодня Вера наметила пробраться в Лукты на связь к Змитроку Клышке и взять у него сведения. Он обещал пробраться по шоссе на реку и там «пронюхать», что немцы строят по Серокоротинке, да и узнать, что делается на Лучесе.

Но ее желание не сбылось. Только она рассталась с Устиньей, которой сообщила, куда идет, и вышла из садика на пристанционную площадь, как столкнулась нос в нос с захмелевшим унтером.

– Фройлейн, айн момент! – остановил ее унтер. И если бы не его товарищ, такой же долговязый, как и он, то унтер облапил бы Веру.

– Данке, – поблагодарила Вера и опешила: на нее сквозь роговые очки смотрели широко раскрытые серые глаза. – «Боже мой! Неужели он?» – Но, не показав виду, повернулась, взяла сумочку под мышку, что значило, что сзади «хвост», и пошла на перрон и, чтобы Устинья их заметила, сознательно прошла мимо нее. Чувствуя сзади торопливые шаги, еще быстрее зашагала в конец платформы.

– Вера Яковлевна, – наконец нагнал ее очкастый. – Это ж я, Иван Севостьянович Стропилкин, не узнаете?

Да, не было никаких сомнений, перед ней стоял Стропилкин.

– Вы, господин Стропилкин, ошиблись. Я не Вера.

– Неправда. Вы Вера Железнова. – Стропилкин крепко сжал ее локоть.

– Отстаньте от меня, – выкрикнула Вера, да так, чтобы слышали рабочие, отдернула руку и побежала.

– Вера, остановитесь, – несся за ней Стропилкин. – Я должен вам сообщить очень важное… Вашей жизни касается. Остановитесь!..

– Стой, господин! – встал перед Стропилкиным, растопырив руки, Степан. – Чего вы за фройлейн гонитесь?

– Пустите. Она моя хорошая знакомая, и вот здесь за всю войну впервые встретились. Будьте добры, пустите.

– Хорошая знакомая? А чего же она тебя чурается? – наступали рабочие.

– Не узнала, – пятился Стропилкин.

Если бы не болтавшийся на тропе унтер, рабочие пропустили бы за Верой этого полунемца в бушлате и кепи. И там, в чащобе леса, конечно, прихлопнули бы его.

– Вот что, мил человек, топай отсюда подобру-поздорову. А то в здешних лесах, сам знаешь, всякий народ бродит.

Стропилкин, понуря голову, поплелся обратно, не обращая внимания на своего собутыльника.

Если до этого часа, – а Стропилкин знал, что Веру разыскивает контрразведка, – он восхищался и жалел ее, то сейчас, увидев ее строгой, но такой же обаятельной, с еще большей силой возненавидел себя: «Не признала. Ушла, и ни улыбки и ни одного теплого слова, лишь страшный взгляд ненависти и злобы…» Стропилкин остановился на лесной тропе, зло сдернул кепи, швырнул наземь и, сжав зубы, согнулся и так застыл.